Изабелла Баварская - Александр Дюма

Тем временем дяди короля отдали приказ маршалам, чтобы все военачальники вместе с воинами тихо и мирно возвращались в свои провинции, не чиня по пути никаких опустошений и насилий. Они предупредили, что, если где-либо подобное случится, военачальники будут нести ответ за поступки подчиненных.

Спустя два дня после отъезда герцога Орлеанского король тоже двинулся в путь: его несли на удобных мягких носилках, часто делая остановки. Молва о приключившемся с ним несчастье разлетелась с удивительной быстротой: дурные вести и впрямь имеют орлиные крылья. Каждый передавал эту новость по-своему и объяснял происшедшее сообразно своим понятиям: люди высшего сословия видели тут дьявольское наваждение, священники усматривали Божью кару, сторонники папы римского говорили, что это наказание за то, что король признал папу Климента; приверженцы папы Климента, напротив, утверждали, что Бог наказал короля, ибо вопреки своему обещанию он не вторгся в Италию и не уничтожил раскол; простой же народ был глубоко опечален несчастьем, потому что не переставал уповать на доброту и справедливость короля. Простолюдины заполняли храмы, в которых приказано было совершать молебны святым, прославившимся исцелением умалишенных; к святому Акэру, самому знаменитому из них, спешно отправили людей с восковым изображением короля в натуральную величину и огромной восковой свечой, дабы святой молил Бога облегчить участь безумца. Но все было напрасно: Карл прибыл в замок Крей в том же болезненном состоянии.

Между тем не пренебрегали и обычными мирскими средствами: де Куси указал на одного весьма ученого и искусного медика по имени Гильом де Эрсилли. Тот был вызван из небольшого селения близ Лана, где он проживал, и принял на себя роль главного лекаря при короле, болезнь которого, как он уверял, ему хорошо известна.

Что касается регентства, то оно, как и можно было предположить, перешло к дядям короля. После двухнедельных совещаний Совет объявил, что герцог Орлеанский слишком молод для столь сложных обязанностей, и потому возложил их на герцогов Беррийского и Бургундского. На другой день после этого назначения де Клиссон как коннетабль явился вместе со своими помощниками к герцогу Бургундскому. Привратник, по обыкновению, отворил им ворота. Они спешились, и де Клиссон в сопровождении оруженосца поднялся по ступеням дворца. Войдя в первую залу, он застал там двух рыцарей и справился у них, где находится их господин и может ли он с ним поговорить. Один из рыцарей отправился к герцогу, который в это время беседовал с герольдом о каких-то больших торжествах, состоявшихся недавно в Германии.

— Ваше высочество, — сказал рыцарь, прервав герцога Бургундского, — вас ждет господин Оливье де Клиссон, он желает говорить с вами, если вам будет угодно его принять.

— Да-да! — воскликнул герцог. — Пусть входит, и не мешкая, ибо прибыл он весьма кстати…

Рыцарь направился к коннетаблю, оставив за собою все двери распахнутыми и еще издали знаком приглашая его войти. Коннетабль вошел. Увидя его, герцог переменился в лице; де Клиссон, казалось, этого не заметил; он снял шляпу и, поклонившись, сказал:

— Ваше высочество, я явился к вам за распоряжениями, а также для того, чтобы узнать, какие реформы будут произведены в королевстве.

— Вы спрашиваете, какие в королевстве будут произведены перемены, де Клиссон? — изменившимся голосом переспросил герцог. — Это касается меня и никого больше! А что до моих распоряжений, вот вам они: немедленно убирайтесь прочь с моих глаз, и чтобы через пять минут духу вашего в этом дворце не было, а через час — и в Париже!

На сей раз побледнел де Клиссон. Герцог был регентом королевства, и коннетаблю следовало повиноваться. Де Клиссон, опустив голову, вышел из комнаты, в задумчивости пересек покои и, выйдя из дворца, сел на лошадь. Вернувшись домой, он тотчас приказал собираться в дорогу и в тот же день, в сопровождении всего двух человек, выехал из Парижа, перебрался в Шарантоне через Сену и к вечеру, не сделав ни одной остановки, прибыл в принадлежавший ему замок Монлери.

План, которому следовал герцог Бургундский в отношении де Клиссона, распространялся и на других фаворитов короля. Поэтому, узнав о судьбе коннетабля, Монтегю тайно, через Сент-Антуанские ворота, покинул Париж, взял путь на Труа в Шампани и остановился только в Авиньоне. Жан Лемерсье хотел поступить точно так же, но ему не повезло: стража задержала его прямо на пороге дома и отвела в Луврский замок, где его уже ждал Ле Бэг-де-Виллен. Что касается де Ла Ривьера, то хотя он и был вовремя предупрежден, он не хотел покидать своего замка, говоря, что ему не в чем себя упрекать и что он уповает на волю Божью; поэтому, когда ему сказали, что в его дом явились вооруженные люди, он велел отворить все двери и сам вышел их встречать.

На любимцев короля обрушились самые суровые кары; участь злодея де Краона теперь постигла ни в чем не повинных людей. Богатства и земли, принадлежавшие Жану Лемерсье в Париже и других местах, были у него отняты и разделены между новыми хозяевами; его роскошный дом в Ланской епархии, на отделку которого он издержал не меньше ста тысяч ливров, был отдан де Куси, равно как и все его земли, владения и прочие доходы.

С де Ла Ривьером обошлись еще более жестоко: у него тоже отняли все, как и у Жана Лемерсье, оставив его жене только то, что принадлежало лично ей. Но у Ла Ривьера была красавица дочь, по любви вышедшая замуж за господина де Шатильона, отец которого стал начальником французских стрелков. Все мирские власти скрепили этот супружеский союз, его освятили все духовные авторитеты. И союз этот был грубо и бессовестно расторгнут; разорвано было то, что разорвать имел право только папа: молодых людей развели и принудили каждого вступить в другой брак — с человеком, угодным герцогу Бургундскому.

Против всех этих гонений король ровно ничего не мог поделать: здоровье его день ото дня становилось все хуже и хуже, так что теперь надеялись лишь на то, что ему поможет присутствие королевы. Ее он любил больше всех на свете, и оставалась еще надежда, что, потеряв память, он, быть может, вспомнит хотя бы ее…

ГЛАВА VIII

Как явствует из предыдущей главы, несчастье, постигшее короля, повлекло за собой полный переворот в делах королевства. Те, кто был любимцем короля, пока он находился в здравом уме, попали в немилость, когда Карл лишился рассудка; управление государством, ускользнувшее из его ослабевших рук, целиком перешло в руки герцогов Бургундского и Беррийского, которые, поставив свои личные пристрастия выше интересов Франции, стали разить всех шпагой ненависти, а не мечом правосудия. Один только герцог Орлеанский мог уравновесить их влияние в Совете, но, целиком поглощенный своей любовью к Изабелле, он отказался от притязаний на регентство и не нашел в себе мужества бороться ни за самого себя, ни за своих друзей. Будучи братом короля и опираясь на свое герцогское могущество, располагая огромными доходами, молодой и беспечный, он подавлял в своем пламенном сердце малейший порыв честолюбия, который мог хоть чем-то омрачить безоблачное небо над его головой. Счастье, что он может теперь свободно видеться со своей королевой, переполняло его. И если сдерживаемый вздох порою выдавал раскаяние, таившееся в глубине его души, если он внезапно хмурился при каком-нибудь грустном воспоминании, то достаточно было одного взгляда его возлюбленной, чтобы прогнать морщины с его чела, одного ее ласкового слова, чтобы утешить его сердце.