Проклятье Жеводана - Джек Гельб

ты боишься, что где-то по местным деревням бегают мои бастарды, то спешу развенчать твои опасения. Я был слишком занят созданием настоящего наследия. Этот госпиталь станет колыбелью новой легенды, пап. Ну-ну, ухмыляйся!

– Ты очень изменился, Этьен, – вздохнул Оноре. – Или мы просто давно не виделись.

– А может, и то, и то, – я пожал плечами и откинулся на спинку кресла, заложив руки себе за затылок и прикрыл веки. – Больше всего мне хочется, чтобы потомки нашей семьи шли по галерее, с удивлением и трепетом глядя на портреты в тяжелых рамах. Я хочу, чтобы все указывали на мой портрет, и кто-то, может, даже кто знал меня при жизни, мог гордо произнести мое имя. И даже малолетние дети знали бы, кто такой Этьен Готье.

– А вы не хотите, легендарный граф Готье, почаще появляться на балах? – спросил отец.

Я поморщился от явного неудовольствия и издал какой-то невнятный звук.

– Я подумаю, – сказал я из вежливости, прекрасно понимая, что это место устроено настолько совершенно, что не оставляло никакого шанса на то, чтобы я покинул эти края, и уж тем более не ради болотистого Версаля, кишащего пискливым и голодным комарьем.

* * *

Ноги и спину ломило от усталости, а разум был охвачен пьяным восторгом. Без сил, но в неимоверном довольстве собой я рухнул в глубокое кресло своего кабинета, откидывая голову. В уголках глаз теплились горячие слезы, а уста безмолвно бормотали, не подчиняясь разуму, а лишь неуемной жажде, исходящей из самой глубины души.

Руки дрожали, но не от усталости – их охватила восторженная лихорадка, и я бы заплатил любую цену, чтобы вновь причаститься к этому состоянию.

Сегодня мы – я и врачи, которые служили в Святом Стефане, а такой отверженный труд я не могу назвать работой, лишь службой, – мы вырвали из пасти безобразной болезни бесценную жизнь.

Порой мой эгоизм затмевает мне взор, не позволяя увидеть чуда в обыденных его проявлениях. Едва ли я бы обратил внимание на этого несчастного лесничего вне стен Святого Стефана – что может быть примечательного в рослом мужичке с усами и короткой курчавой бородкой, седоватыми волосами и бакенбардами на загорелом и несколько осунувшемся лице?

Звали бедолагу Жорж, и он был добродушным малым, и охотно рассказывал байки и небылицы, чтобы поразвлечь нас и приободрить. Наверное, в жизни добряка и в самом деле приключилось немало превеселого и интересного, но я все пропустил мимо ушей.

Но сегодня мы исполнили Божий промысел, и я до сих пор не верю, что это случилось со мной, что Господь позволил мне приоткрыть завесу великого таинства жизни. Мышцы и органы, оплетенные сеткой жил и сосудов приводили меня в неописуемый и богобоязненный восторг пред Всевышним. Открывшийся мне мир поразил меня до самой глубины души, и все мое естество замирало от мысли, с явлением какого порядка я имею дело.

Я беспрекословно внимал наставлениям и указам хирургов, с которыми служил бок о бок. Мне было абсолютно наплевать на их происхождение – если им были открыты сакральные таинства жизни и смерти, – я был готов служить под их началом и с великим благоговением принимал сам шанс прикоснуться к истинному чуду. Мы одолели то кощунственное извращение, которое долгие годы червоточило несчастного лесника Жоржа.

Отбросив пустое красноречие – сегодня я впервые оперировал, и сейчас настало блаженное время триумфального и победоносного отдыха. Меня настолько потрясло все действо, что я даже не заметил, что дверь моего кабинета отворилась, а более того – скорее всего, перед этим громко стучались и спрашивали дозволения войти.

Я перевел мутный взгляд на вошедшую служанку, которая трудилась вместе с нами в госпитале. Ее губы шевелились, но слов я не слышал, оглушенный свершившимся чудом накануне. Путеводный образ медленно возвращал меня, и в том отношении она была подобна ярчайшей звезде на небосводе Сириус, который находится в созвездии Большого Пса. Мои предки, бороздившие моря, не сбивались с пути, глядя на нее, сверяя карты и выходили из черных буйных вод. Мне сейчас было суждено отыскать дорогу назад, заручившись этой лучезарной помощью.

Моя спасительница, скорее всего, и понятия не имела, как ее – случайное? – появление позволило мне сохранить рассудок, вернуться духом обратно в тело, в котором горячая кровь до сих пор стучала в ушах, а руки были во власти восторженной лихорадки.

И все же я вернулся. Точнее, случайное появление этой девицы вернуло меня. Она молча смотрела, уже смолкнув, и убрав рыжую кудряшку, выбившуюся из-под косынки, за ухо.

Я, тяжело вздохнув, понял, что девушка ждет ответа на вопрос.

– Ты не могла бы повторить? – спросил я, поддаваясь вперед и поглядывая на золотую рыбку-чернильницу на столе по правую руку.

– Я говорю, ваша светлость, что прибыла почта, – произнесла девушка. – Ее доставили вам домой.

Раздался беззвучный смех, и я пару раз слабо ударил по столу, настолько мне было плевать на любую почту. Мои руки не остыли от горячей крови, которой я окропился, причастившись к таинству жизни и смерти, а эта рыжая дура говорит мне о посылке из какого-нибудь душного Парижа, приглашения в болотистый вонючий Версаль или что-то настолько же тупое и противное.

– Потом, потом, – пробормотал я, оглядывая служанку с головы до ног.

Впрочем, я был благодарен ей. Появление постороннего человека в кабинете заставило собраться с мыслями – кто знает, сколько бы я просидел вот так, одурманенный, точно любитель дьявольского дыхания опиума.

Я решительно был настроен посвятить остаток дня тому таинству, которое открылось мне. Предо мной желтела бежевая бумага, замерев и ожидая. Руки еще не унялись от лихорадки, были безвольны и неподатливы. Сейчас писать на чистовую не было никакой возможности, но писать непременно было надо.

– Подай мне карандаш, он в левом ящичке, – произнес я, кивая на высокое бюро подле служанки.

Казалось, девушку почему-то смутила такая простенькая и незамысловатая просьба. Однако вскоре она обратилась к бюро, открыла ящичек и извлекла тонкий карандаш с жестким грифелем.

Подойдя к столу, она протянула его мне, и я уже было потянулся, как вдруг почувствовал холодное дыхание прямо над своим ухом. Ощущение было настолько устойчивым и верным, что я невольно обернулся через плечо, и мой взгляд уперся в темно-зеленые занавески.

Моя резкость заставила девушку вздрогнуть и отнять руку. Пока я выискивал призраков, она осторожно положила карандаш на край стола, подле той самой чудесной золотой рыбки, отдала поклон и удалилась, прежде чем я успел вновь обратиться к ней хотя бы взглядом.

* * *

Домой я вернулся