Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт - Ирвинг Стоун

К рассвету пятого дня, когда она лежала в оцепенении, круг треволнений разомкнулся — Джесси вдруг глубоко заснула. Пробудившись к полудню, она выпрыгнула из постели, умылась, расчесала волосы, надела сильно приталенное голубое шелковое платье, которое она сшила вызывающе коротким, не закрывавшим щиколотки, чтобы было легче ходить по булыжным мостовым Сент-Луиса. После ланча она провела час с Лили, а затем надела на голову шапочку такого же цвета, как платье, и отправилась к Брантам. Она заявила своим кузинам:

— Не тревожьтесь больше. Лейтенант Фремонт и его группа в безопасности.

Кузины не смогли скрыть свою былую озабоченность, и некоторые из них воскликнули:

— Как чудесно, Джесси, мы так счастливы за тебя, словно камень с души свалился! Когда пришло известие? Как удалось ему выжить в горах в таких чудовищных условиях?

— Сообщений не было. Я не получала письма. Я просто знаю, что мой муж в безопасности. Ничто не убедит меня в противном. Лейтенант Фремонт будет дома через несколько недель.

Ее родственники были поражены. Когда Джесси увидела их испуганные лица, она улыбнулась и сказала:

— Нет, мои дорогие, я не сошла с ума. Что я знаю, то знаю наверняка. Прошел почти год с момента отъезда лейтенанта Фремонта в экспедицию. Он скоро вернется в Сент-Луис.

Джесси погрузилась в счастливую суматоху подготовки к его возвращению. Хотя 1 марта было слишком ранней датой для генеральной уборки, она перевернула дом вверх дном: все было выскоблено, побелено, покрашено и натерто воском. Потом она решила сшить новые костюмы для себя и Лили, проводила целые часы за кройкой и вышиванием. Каждый вечер она ставила на стол прибор для Джона, а после того, как другие члены семьи кончали обед, она переносила этот прибор на маленький столик у камина. Приготовленная для Джона пища оставалась в кухне, чтобы ее можно было быстро разогреть.

— Мужчина не должен думать, что явился нежданно-негаданно, — уверяла она.

В нижней гостиной постоянно горел камин, и, отходя ко сну, Джесси подбрасывала в него дрова. Однако сон был последним ее желанием. Она засиживалась за полночь, изучая и совершенствуя свой испанский язык, который, как она считала, явится большим подспорьем, когда она поедет с мужем в Калифорнию. Джесси ставила лампу для чтения на стол у окна, обращенного в сторону города. Джон увидит ее свет издали, когда пойдет вдоль берега реки к дому Бентонов. Поступала она так не потому, что он нуждался в путеводной звезде, — ведь человек, пересекший неизведанный континент, в ней не нуждается, — она хотела показать, что это свет ее сердца и страстное желание видеть его вновь дома. Она знала, что он поймет.

Иногда Джесси засыпала в своем кресле у камина, но потом вдруг просыпалась: ей слышались шаги на улице, короткие, быстрые, частые, отличавшие его от любого другого человека в мире так же отчетливо, как его голос и внешний вид. Порой после полуночи она ложилась спать и лежала с уверенностью, что он вернется к утру; в такие ночи она спала урывками, тревожным, беспокойным сном. К рассвету Джесси вставала, убирала лампу и прибор на столике у камина, и наступал еще один день ожидания, ее решимость и воля давали ей новые силы, ничто другое не могло помочь.

Прошел март, затем апрель. От Джона не было вестей. Жители Сент-Луиса были твердо убеждены, что он и его группа погибли в снегах Сьерры. Когда ее родственники узнали, что она ставит для него прибор на стол, готовит для него пищу и оставляет зажженной лампу, они встревожились за ее рассудок.

Джесси похудела и выглядела хрупкой. К июню, когда минул год со времени его отъезда, она весила всего сорок пять килограммов, стала, как говорят, кожа да кости, глаза казались огромными, и на лице со впавшими щеками выделялось ниже уголка рта красное пятно короля Георга.

На исходе первого года разлуки случилось нечто, поломавшее ее выдержку. Она бросила читать, почти перестала думать, забыла разницу между ночью и днем, между неделями и месяцами. Летний зной иссушил ее последние силы, и она вяло отсчитывала дни июля и начала августа. Прошло пять месяцев с тех пор, как она сказала кузинам, что Джон жив и чувствует себя хорошо. Она поняла, что теперь она — единственная в Соединенных Штатах, кто верит в это.

Рано утром 7 августа, когда она находилась в странном, знакомом ей уже несколько месяцев состоянии между сонливостью и бодрствованием, ей послышались возбужденные голоса внизу, в прихожей. Она поднялась с постели, набросила на себя халат и побежала вниз. Мейли разговаривала с Габриэлем, который то ли был возбужден, то ли дрожал от страха. Джесси услышала, как он сказал:

— Я слышал, как камушки стукнули в мое окно… в каретной… Я выглянул. Там стоял лейтенант Фремонт. Он спросил, могу ли я впустить его в дом, не беспокоя семью?

Джесси встала перед стариком:

— Ты сказал, что видел лейтенанта Фремонта? Когда? Почему ты не привел его ко мне?

— Наверное, в три часа, мисс Джесси. Он сказал, что подождет до утра, — он не хотел никого будить, он погуляет до рассвета.

Потом она услышала звуки, на которые ее ухо было настроено четырнадцать месяцев, — звуки шагов вверх по лестнице, резкий стук в дверь, и Джон оказался в прихожей, проскочив мимо Габриэля; он подхватил ее в полуобморочном состоянии на руки, отнес в большое кресло, присел рядом, покрыл ее дрожащее лицо поцелуями.

Весть распространилась по городу со скоростью пушечного выстрела. В дом Бентонов сбежались друзья. К восьми часам утра встреча превратилась в подлинный прием: присутствующие смеялись, плакали, говорили, перебивая друг друга.

Счастье обрушилось на Джесси, как большая волна. Ожидание кончилось, неопределенность исчезла. Около нее сидел ее муж, более худой, чем она, с ввалившимися щеками, его кожа посерела и поросла щетиной, на лице пролегли глубокие морщины усталости, глаза были воспаленными, одежда — потрепанной. Но он сидел рядом, его похудевшая рука обнимала ее уставшие плечи, ее ухо плохо слышало его ослабевший голос, она ощущала сухие, потрескавшиеся губы у своих щек. Джесси понимала, что сейчас они не такая уж красивая пара, но как прекрасен мир, как чудесно быть вновь вместе!

В полдень шумная толпа друзей ушла.

— Мой дорогой бедняга, — сказала Джесси, — тебе не везет. Когда ты вернулся из первой экспедиции, я была на сносях, а теперь я тоща, как заморенная кошка.

— Ты никогда не была так красива, как сейчас, — ответил Джон, целуя ее в губы. Его нежность сломила ее решение быть спокойной, она захлюпала, как ребенок, и он прижал ее к себе так сильно, что у нее перехватило дыхание.

Позже она сказала:

— Я должна рассказать тебе, почему я отправила ту записку на причал Коу. Я надеюсь, ты одобришь мой поступок, а если не одобришь, то честно скажи мне, чтобы это стало мне уроком на будущее.

— Если ты написала мне немедленно выйти из лагеря, то я понял, что для этого была веская причина, — сказал он. — Что случилось?

— Пришло письмо из Топографического департамента, отзывавшее тебя в Вашингтон для объяснения, почему в мирной экспедиции находится пушка.

— Отзыв. Но он означал бы…

— …Был послан другой офицер на твое место.

— На мое место? — Джон откинулся, как взбрыкнувший конь, его лицо покраснело. — Это дело рук клики из Вест-Пойнта! Они завидуют тому, что я сделал.

— В таком случае я права, что игнорировала приказ?

— Права! — Он закричал на нее, словно она представляла всю аристократию Вест-Пойнта. — Ты была бы дурой, если бы не сделала этого. Ты спасла положение.

— Хорошо! А что случилось с пушкой? Была ли она полезной? Смог ли ты доставить ее назад?

— И да, и нет. Она помогла отбить одну крупную индейскую атаку. Мы устояли бы, но ценой потери нескольких человек. Мы провезли эту пушку от причала Коу тысячу пятьсот миль до Далласа на реке Колумбия, а затем еще четыреста миль по снегу и льду через перевалы из Орегона на западный склон Скалистых гор. Мы даже наполовину перетащили ее через горы Сьерры. Там мы потеряли ее в более чем трехметровом снегу. Нам пришлось туго, и, чтобы уцелеть, мы бросили пушку.

— Сожалею, что ты не смог доставить ее назад в казармы Джефферсона. Но поскольку она спасла вас от набега, у тебя есть оправдание для полковника Аберта и полковника Кирни.

— Подождем до тех пор, когда они увидят наши карты и отчеты, Джесси, и мы будем оправданы.

После этого она спросила:

— А что произошло в горах Сьерры? Почему пришло известие, будто ты и твоя группа погибли? Было очень тяжело? Серьезная ли была опасность?

Джон почесал рукой свои ноги. Стоя на прохладном полу, он отошел от Джесси, мысленно перенесясь в горы Сьерры и в слепящий глаза снежный буран.

— Трудности? Да. Опасности? Да. Смерть? Нет. В дороге погибает слабый. Только тот, чья воля сгибается перед превосходящей силой. Я пересек Сьерру в середине зимы, Джесси, когда индейцы, прожившие там всю жизнь, говорили, что это невозможно. Я первый человек, который перешел перевалы Сьерры зимой. Я нашел перевал во льду на высоте более четырех тысяч метров, когда мы все были на девять десятых мертвыми и все, кроме Карсона и меня, потеряли надежду. Я осуществил переход, Джесси, там, где он находился по моим расчетам. И, взяв перевал, мы спустились прямо в долину Сакраменто и к форту Саттер. Я нашел прямую дорогу и новый проход в Калифорнию. Когда-нибудь он будет так же широко использоваться, как Орегонская тропа. Если будет война с Мексикой, мы возьмем Калифорнию с помощью армии, которая пройдет туда по проложенной мною тропе.