Готический роман. Том 1 - Нина Воронель

Вместо ответа Ури опять сделал попытку открыть кран, а она опять ему не позволила, крепко вцепившись всей пятерней в витое бронзовое кольцо. Ури был сильней ее, он мог бы преодолеть ее сопротивление, но, натолкнувшись не ее удерживающую ладонь, он разом сник и рухнул на край ванны, безвольно уронив голову на руки. Инге отпустила кран и снова начала массировать его затылок и шею за ушами, чувствуя, как постепенно расслабляются его судорожно сведенные мышцы. Она не хотела ни о чем больше спрашивать и не знала, сколько времени прошло, – ей казалось, что протекла целая вечность молчания, когда он, наконец, заговорил:

– ...кровь... всюду кровь.... видишь, вот – на руках, на лице... на стене, на земле, на мусоре... не знаю, почему они не убирают мусор, там всюду мусор, горы мусора... а на мусоре – кровь... мне надо смыть...

Он замолчал и потянулся было опять открыть кран, но она перехватила его руку на лету и, не задумываясь, опустила мокрой ладонью вниз, себе на грудь. Стоять на коленях в холодной луже было страшно неудобно, но она не хотела менять положение, чтобы не спугнуть постепенное возвращение Ури к реальности. Она только решилась легонько подтолкнуть его пальцы за вырез своего свитера. Согреваясь теплом ее тела, пальцы слегка расслабились и уже сами двинулись дальше, неуверенно нащупывая сосок. Тогда она пробежала кончиком языка по его шее от уха до ключицы, и он не отстранился. Значит, можно пойти дальше – его физическое доверие к ней было ее единственным оружием против терзающих его химер.

– Где эти горы мусора? – приникая губами к его уху, прошептала Инге, всей кожей чувствуя его подрагивающие пальцы у себя на груди. Он поднял на нее глаза, но взгляд их был направлен на что-то страшное вне ее, вне этой комнаты, вне этой жизни.

– Там лабиринт... узкие кривые улицы, тупики, переулки... за каждым углом баррикады из старых ящиков. Надо бросить гранату прежде, чем они успеют тебя подстрелить... Это все очень просто – кто кого... А они за баррикадами и в окнах с автоматами. Я не хотел стрелять... Но тогда – или я, или они...

Он вдруг резко отстранился от Инге и уперся руками ей в плечи, чтобы не упасть:

– Ты тогда была там? – хрипло спросил он. Нетвердо зная, что лучше – отрицать или соглашаться, она тихо сказала: «Да». Оказалось, что ему этого достаточно. Он заговорил быстро и сбивчиво, так что трудно было различать слова:

– Итай выбежал в тот тупик первый и налетел на засаду, а мы – вслед за ним – я и Эзра. Не знаю, сколько их было – много, с автоматами, а вперед они вытолкнули беременную женщину, совсем молоденькую, с огромным животом... Она плакала и умоляла Итая не стрелять... И он не смог в нее выстрелить, замешкался, на одну секунду... и все... Они начали стрелять из автоматов. Это даже не секунда, это доля секунды... их изрешетило пулями Эзру и Итая, а меня обошло, только чуть поцарапало, но я тоже упал, и они подумали, что нас всех... И засмеялись, загалдели о чем-то по-своему, и тут я выпустил очередь из своего автомата – одну, другую, третью... без счета, пока не расстрелял все патроны, они ведь были очень близко... руку протянуть... Я прикончил их всех, и женщину тоже... Стало тихо-тихо... совсем тихо...

Ури замолчал, с трудом переводя дыхание. Инге подняла его безвольно упавшую руку и нащупала пульс, – сердце нагнетало кровь со скоростью курьерского поезда. Постепенно глаза его стали проясняться, он всмотрелся в нее и узнал:

– Инге? – прошептал он удивленно и огляделся. – Я все время был здесь?

Она потянула его за руку, помогая встать:

– Пошли отсюда, хватит сидеть в луже.

Ури поднялся с видимым усилием, покачнулся и сказал:

– Я тебе что-нибудь рассказывал?

– Конечно. А сам ты помнишь, что ты мне рассказал?

Он ответил неуверенно:

– Про беременную женщину?

– И про женщину тоже.

Слегка поддерживая Ури за плечи, она повела его в кухню, усадила в кресло у окна и стала задумчиво перебирать свои колдовские флаконы. После долгого молчания Ури сказал почти неслышно:

– Как странно, что я это все сейчас вспомнил. Ведь там, в Израиле, врачи целый год терзали меня, но так ничего и не добились. А тут все вдруг всплыло, будто случилось вчера!

– А когда это случилось? Давно?

– Больше года назад, во время десанта...

– Десанта? – повторила она за ним, будто пробовала это слово на вкус.

– Нас тогда сбросили в тренировочный лагерь палестинцев... в Ливане. Как странно, я совсем все забыл, а сейчас вижу вдруг так ясно, будто это было вчера. Мы бежим по лабиринту... улицы узкие, кривые...

Его зрачки опять начали расширяться:

– ...тупики, переулки... и всюду мусор... горы мусора... а на мусоре – кровь...

Предчувствуя, что он сейчас может снова войти в транс, Инге поспешно перебила его первым попавшимся на язык вопросом:

– Так тебя сбросили с самолета? С парашютом?

– Ну ясно, с парашютом, неужто без?

– Значит, ты – действительно парашютист?

К счастью, Ури не успел еще окончательно углубиться в узкие и кривые улицы своего кровавого кошмара. Он замолчал и уставился на Инге, пытаясь уловить смысл ее вопроса. Через бесконечно долгий миг ее слова дошли до его сознания, и зрачки его сузились:

– Что значит «действительно»? Или ты уже раньше знала, что я – парашютист?

– Было бы преувеличением сказать, что я знала. Просто Клаус всюду болтает, что своими глазами видел, как ты кружил над лесом на порванном парашюте.

– Откуда он мог это взять? Или он тоже занимается черной магией?

Инге сняла с полки флакон с прозрачной бесцветной жидкостью, отвинтила крышку, понюхала, опять завинтила и решительно поставила флакон обратно на полку. Хватит, больше никакой черной магии, никаких колдовских настоек, она его вылечит и так! Ей хотелось смеяться и плакать одновременно, потому что ничего страшного не произошло, она напрасно всполошилась – это было совсем не такое убийство. Ее склонность к аналогиям завела ее слишком далеко, тем более что Карла никогда не мучила совесть. Она села рядом с Ури и прикоснулась к его щеке:

– Тебя долго лечили?

– Бесконечно! Чуть до смерти не залечили.

– Психологи?

– И психологи, и неврологи, и сексологи, и кто только не лечил! Но, в конце концов все отчаялись и махнули на меня рукой. И на год списали из армии. А из жизни я сам себя списал.

– Почему? Из чувства вины?

– Перед кем?

– Перед твоими друзьями – за то, что они погибли, а ты остался жив.

– В этом что-то есть. Откуда ты знаешь?

– ...и перед той беременной женщиной тоже. Хотя тебе казалось, что про нее ты совершенно забыл.

– Но я забыл!

– Нет, не забыл, а заблокировал от себя память об этом. И осколки запертой памяти надрывали тебе душу...