Ботфорты капитана Штормштиля - Евгений Астахов

Однажды Кло сказала:

— Чего только не бывает на свете: морские зайцы, морские петухи… Помнишь, как мы выпускали моего морпетуха?

Тошка помнил. Они выловили его из ванны, сунули в ведро головой вниз и побежали в порт. По дороге петух вел себя безобразно, дважды выпрыгивал и оба раза в самый неподходящий момент: сперва он сиганул на середину мостовой и на него чуть не наехала машина, а после плюхнулся в самую гущу клумбы.

— Продай мне его, рыбачок, — пристала к Тошке какаято старуха. — Страсть как я люблю эту породу.

— Сами купили, бабушка.

— А я приплачу сверх вашего. На мороженое…

Когда отвязались от старухи, петух был уже еле живой. Они донесли его до воды, положили меж камней, на мелкое место. Петух долго лежал в оцепенении. Потом вяло повел плавниками и сдвинулся с места.

— Прощай, морпетух! — крикнула Кло. — Не поминай лихом!

Он словно услышал ее, замер на миг, потом вильнул хвостом и скрылся в глубине.

Кло села на перевернутое ведро.

— Интересно в жизни бывает, — сказала она. — Всего лишь какой-то морпетух. Другого бы съели и забыли тут же. А этого и съесть нельзя, и на всю жизнь запомнишь. Хотя, в общем-то, он был самый обычный морпетух…

Да, в жизни все не одинаково. И это, наверное, здорово, что так. Сколько ботинок, сандалет, сапог и тапочек сносит Тошка за свой век. Не счесть и не запомнить. А вот ботфорты у него всегда будут одни и те же. Кожаные ботфорты капитана Штормштиля.

Тошка подрос, они ему становятся малы. Жмут. Еще полгода, и вовсе не налезут. И все равно, несмотря ни на что, они останутся единственными ботфортами. Других таких не будет никогда. Хотя с виду это самые обычные морские сапоги с высокими голенищами.

В город снова вступало лето… Оно кричало со всех перекрестков пронзительными голосами продавцов мороженого:

— А вот кому сливочного?..

Оно выплескивало на пристань и на привокзальную площадь первых курортников. Оно развесило в школьных коридорах расписание экзаменов. Оно властно вступало в свои права.

И, как всегда, все в нем точно совпадало: расписание поездов с расписанием рейсовых пароходов, клев ставридки с экзаменом по алгебре, мамин отпуск с папиным, а это означало, что Тошку могут услать на пол-лета к дедушке, в Куйбышев.

Но все пошло но-другому. С того самого момента, как появился дядя Гога.

Глава 2. Бывший разбойник Али-Бабы

Он был Тошкиным дядей, а маме приходился всего лишь братом. Когда Тошка бывал в другой комнате, мама говорила о дяде Гоге:

— Он совершенно неустроенный, беспечный, бездомный. Восемь месяцев болтается в горах, небритый и дикий. Человеку почти сорок, о чем он думает?

— У него такая профессия, — вступался за дядю Гогу папа. — Он же геолог.

— А разве геолог не может сидеть в кабинете, писать диссертацию? Обязательно нужно бегать, как козлу по горам. Именно поэтому от него ушла жена. Кому нужен бродяга, от которого за версту пахнет костром, чесноком и махоркой?

— Ну, зачем ты так? В городе Гога и бреется, и курит «Казбек». А в горах… в горах все, наверное, очень трудно и романтично. Нет, нет, геология — дело настоящих мужчин. Не то что моя бухгалтерия… — Папа вздыхал и задумчиво трогал рыжие костяшки счетов — он всегда брал работу на дом.

Тошке становилось жаль отца. В конце концов он ведь не просто бухгалтер, а главный бухгалтер. От него не меньше, чем от капитана порта, зависит, чтобы все было в порядке, все расчеты, все оплаты и всякие там авансы и балансы.

Если б отец захотел, он мог даже носить нарядную морскую фуражку и темный пиджак с ярко начищенными медными пуговицами. Имел полное право. Но отец почему-то ходил в чесучовой паре и в панаме «здравствуй-прощай» И совсем не стремился походить на человека, от которого десятки сухогрузов, танкеров, лесовозов, не говоря уж о буксирной мелочи, зависят не меньше, чем от капитана порта — черноусого, с громадным крабом на фуражке.

— Да, — продолжал мечтательно говорить в другой комнате папа, — геологи — это люди, живущие для будущего. Найденные ими руды, или уголь, или там другое что-нибудь могут добываться потом в течение веков. Так что стоит голодать, и холодать, и курить махорку. Да, махорку!.. Как знать, может наш Антон станет геологом, землепроходцем.

— Этого мне еще не хватало! Достаточно иметь в семье одного человека, над которым тяготеет дурная наследственность…

Тошка понимал, на что намекает мама. Это она, конечно, о своем дедушке Павлине, легендарной личности, чья фотография хранится на самом дне большой палехской шкатулки с семейными реликвиями. Дедушка на фотографии стоит, опершись рукой на какую-то низенькую колонну; за его спиной Неаполитанский залив, пинии и грозно дымящийся Везувий. Но все это пустяки по сравнению с самим дедушкой, с его накинутым на плечи коротким плащом, широкополой шляпой и громадными револьверами у пояса.

Тошке редко показывали эту фотографию.

— Нечего забивать ребенку голову всякими романтическими фантазиями, — говорила мама.

— Ну, что ты, Нина, — возражал ей папа, — Павлин Арсентьевич был исключительный человек. В те времена на собственные средства закупить оружие и отправиться в далекую Оранжевую республику на помощь сражающимся бурам, это так благородно!

— А что из этого вышло? — не сдавалась мама.

Тошка знал, что ничего не вышло. Дедушку обворовал коварный хозяин шхуны, с которым он договорился в Танжере, и Павлину Арсентьевичу пришлось пробираться назад, в Россию, чуть ли не пешком. Война к тому времени окончилась победой англичан, и вторую экспедицию, к великой радости домашних, дедушка организовать уже не успел.

На память обо всем этом осталась фотография да еще песенка, которую Тошка впервые услышал, конечно же, от дяди Гоги.

Люлю, купи мне пушку и барабан,Я поеду к бурам бить англичан…

— Господи! — говорила мама, — ну, что за наказание! Зачем ребенку эти шансонеты? Он и так у нас фантазер. Гога, прекрати свои неуместные вокальные упражнения, прошу тебя…

И вот теперь, совершенно неожиданно, даже не предупредив телеграммой, дядя Гога свалился в их тихую квартиру.

Люлю, купи мне пушку и барабан!..

— Гога!..

В отличие от монументального, бородатого дедушки Павлина дядя Гога был невысок ростом, худощав и гладко выбрит. На нем был новенький костюм из коверкота и белая летняя шляпа. Рядом с ним стоял рыжий парень лет двадцати с таким лицом, будто оно у него все было на резинках: то ползла вверх бровь, то прищуривался глаз, то уходил куда-то в сторону нос.

— А вот и мы! — крикнул дядя Гога, бросил парню чемодан, схватил маму и стал кружить ее по комнате. А парень, поймав на лету чемодан, поставил его себе на голову, и тот словно прилип к его огненной шевелюре.

Отпустив растрепанную маму, дядя Гога сделал широкий жест в сторону своего спутника:

— Прошу любить и жаловать, мой лучший друг Костерро — перекрестный полет под куполом цирка. А в просторечии — Володя Кукушкин, коллектор изыскательской партии. Мы собираемся найти барит* в верховьях дикой абхазской реки Улыс. Парад, але!

Вдобавок ко всем своим недостаткам дядя — Гога был еще и страстным любителем цирка. Об этой его слабости мама говорила особенно возмущенно:

— Нет, вы только подумайте! Как мальчишка, бегает в цирк. Восемь месяцев в горах и четыре в цирке. Кто это будет терпеть? В цирке он, извольте видеть, свой человек, болтается за кулисами, рассказывает конюхам анекдоты, и ему кричат: «Привет, Гоглик, как жизнь молодая?» Однажды он даже выступил в пантомиме «Али-баба и сорок разбойников». Хорошо еще, что он был весь размалеван, иначе б его узнали сослуживцы и он вылетел бы из своего геолуправления.

— Ну, зачем ты так? — Папа всегда вступался за дядю Гогу, будто тот был его брат, а не мамин. — Цирк — это что-то вроде яркого праздника, этакой суммы красок, музыки, запахов, движений… — После каждого слова папа щелкал костяшкой на счетах. — Вот, кстати, Куприн очень любил цирк. И некоторые другие классики тоже.

— Гога — не классик! — парировала мама. — Классикам вообще многое сходило с рук. А он со своим бродяжничеством и всякими «табло восемь лошадей» плохо кончит. Да! И не спорь со мной при ребенке! Он и так в последнее время начинает мне напоминать Гогу. Тот тоже вечно таскал из школы тройки!

Но, как бы там ни было, дядя Гога стоял посредине комнаты, а Костерро-Кукушкин держал на голове поставленный на попа чемодан.

— Здра-авствуйте! — сказала мама. — Ты всегда не как человек.

— Ап! — крикнул дядя Гога птичьим голосом. Володя боднул чемодан, тот полетел через комнату, дядя очень ловко (так ему, наверное, показалось) ухватил его за ручку. Но ручка выскользнула и чемодан грохнулся на подзеркальник.