История Русской армии. Том 2. От реформ Александра III до Первой мировой войны, 1881–1917 - Антон Антонович Керсновский

многочисленна, но невысокого качества. Полноценными можно считать лишь три драгунских полка. Главную массу составляли казачьи полки 2-й и 3-й очереди. В зауральских казачьих войсках даже и первоочередные полки были плохо подготовлены и могли считаться, самое большее, отлично ездящей пехотой. Их офицерский состав был плох, за исключением прикомандированных из регулярной кавалерии, на которых и лежала вся работа. Стратегической разведки не производилось всю войну. Иррегулярной коннице и ее начальникам не хватало порыва и готовности пожертвовать собой. При столкновении с неприятелем казаки зауральских войск всегда хватались не за шашку, а за винтовку (сказывались охотничьи инстинкты), и в результате — полное отсутствие конных дел. На это жаловался и Куропаткин: «Хотя наши разведывательные отряды достигают силы в одну или несколько сотен, их зачастую останавливает десяток японских пехотинцев. Будь у казаков более воинственный дух, они атаковали бы противника в шашки». Со всем этим дух этих людей был неплох — им не хватало лишь надлежащего воспитания и хороших начальников.

То и другое они получили после войны. Деятельность забайкальцев на Западном фронте в 1914–1916 годах, подвиги сибиряков в Кавказской армии достаточно известны.

Японская конница была слаба количеством и качеством, но этим наши кавалерийские начальники совершенно не воспользовались. Среди этих последних генерал Самсонов и Ренненкампф удачно справлялись с задачей прикрытия флангов армии, хоть и не проявили себя ни одним кавалерийским делом. Что же касается артиллериста Мищенко, то деятельность его во главе конного отряда можно считать только недоразумением.

Артиллерия показала замечательную гибкость и сноровку. Вступила на войну она с новой пушкой, но с древней тактикой, характеризовавшейся прямой наводкой с открытых позиций. Кровавый опыт Тюренчена и Вафангоу был немедленно же использован нашими артиллеристами, не ждавшими указаний сверху, и в третьем бою — при Дашичао — наша артиллерия наводила по угломеру с закрытых позиций и действовала этим новым для себя способом столь блестяще, что 76 орудий нашего I Сибирского корпуса справились со 186 японскими. Блестящие действия дивизиона полковника Слюсаренко под Ляояном также достаточно известны. Эта новая тактика артиллерии вначале встретила противодействие многих старших войсковых начальников, находившихся во власти рутины и не понимавших требований новой боевой обстановки. Прибывшие из России I, VIII армейские, V и VI Сибирские корпуса имели артиллерийские бригады Варшавского и Виленского округов, чем приведены были в расстройство наши западные пограничные корпуса. Невольно возникает вопрос: не лучше ли было послать на Дальний Восток эти наши пограничные корпуса, хорошо обученные и содержавшиеся в усиленном составе? От них была отобрана артиллерия, и они в таком виде все равно не могли принести пользы на германской границе.

В упрек артиллеристам следует поставить их слабое знакомство с общей тактикой и требованиями пехоты, слишком часто жаловавшейся на недостаточную поддержку, а то и не-поддержку ее усилий артиллерией. Этим дефектам способствовала как архаическая организация (командиры артиллерийских бригад подчинялись не начальникам дивизий, а начальникам артиллерии корпуса), так и упомянутые тактические пробелы. В строю артиллерии не было офицеров Генерального штаба. Окончившие Николаевскую академию Генерального штаба пешие артиллеристы зачислялись по пехоте, конные — по кавалерии. Очень немногие из них получали затем артиллерийские бригады, в батареях же и в дивизионах не было, таким образом, офицеров с высшим тактическим образованием. Прибавим к этому старую неприязнь, которую артиллеристы питали к Генеральному штабу, — неприязнь, еще усилившуюся после упразднения преимуществ «ученого канта».

Роль инженерных войск в общем была незначительной.

Полевой устав 1901 года, составленный при ближайшем участии М. И. Драгомирова и отводивший подобающую роль наступлению и частному почину, не успел привиться войскам. Многочисленные временные уставы и «наставления» 80-х и 90-х годов не давали командирам никакой руководящей идеи. При таком недостатке тактического обучения особенно важным являлся вопрос тактического воспитания. Офицерский же наш состав — до старших начальников включительно — был со школьной скамьи воспитан на примерах пассивной доблести защитников Севастополя и Шипки. В напряженной боевой обстановке эти вошедшие в плоть и кровь «подсознательные рефлексы» пересиливали поверхностно усвоенный устав. Откуда — всегдашний отказ от инициативы в критический момент боя, упущение золотых возможностей, безнадежное «стоять до конца», «обороняться до последнего патрона» в тех случаях, когда надлежало схватить уже поколебленного врага за горло, смести все перед собою неистовым движением вперед.

Японцы были противником высокодоблестным. Традиция, воспитание, весь уклад жизни их народа были направлены к развитию пламенной любви к родине, готовности, не задумываясь, отдать свою жизнь для ее величия. Высокий уровень народного образования делал патриотизм осмысленным, а военное обучение — легким. Система воинского воспитания была направлена к закаливанию воли, развитию энергии, культивированию широкой инициативы. Тут сказалось прусско-германское влияние.

Подобно России за два столетия до того, Япония заимствовала западную цивилизацию. Однако Мутсухито не повторил роковой ошибки Петра I. Он бережно отнесся к духовному лику своего народа, его самобытности, его древним обычаям и не насиловал его души слепым и варварским поклонением всему иностранному. Взяв от Европы цивилизацию, японцы сохранили свою культуру. Они ревниво отстояли свое японское естество, свою духовную цельность и не уродовали их на голландский, французский или немецкий образец. В этом отношении преобразователя Японии следует поставить выше полтавского победителя.

Японская армия, как мы видели, была воспитана на германских образцах, восприняв как хорошие стороны мужественных германских доктрин, так и отрицательные, в том числе — предвзятость. Японцы исходили из двух софизмов: невысокого качества русских войск (изучая предыдущие войны России через германские очки) и малочисленности их (нелепая предпосылка: «Русская армия в семь раз сильнее, но на театре войны силы будут равны»). За первый из них они поплатились кровавыми потерями — 225 000 убитыми и ранеными, за второй едва не поплатились проигрышем войны. Все их выкладки оказались никуда не годными — в исчислении сил противника японский Генеральный штаб просчитался в начале войны вдвое, а затем и втрое. Вместо одной дивизии в месяц русские могли подвозить три. Превосходство в силах с первого дня войны и до последнего было на русской стороне и в конце войны стало двойным. Японцы не избежали бы разгрома, находись во главе русской армии вместо «папаши» Линевича полководец, достойный ее.

Японскую стратегию нельзя признать выдающейся. Она излишне осторожна и обнаруживает склонность уступать тактическим расчетам. Маршал Ойяма не сумел ни разу сосредоточить главные силы на главном направлении. В результате — слабая армия Куроки вынуждена оставаться пассивной зрительницей отступления русских от Ляояна, не будучи в силах перехватить его. Совершенно так же полгода спустя замрет на подступах к Мукдену недостаточно сильная «ударная» армия генерала Ноги.

Из всех японских военачальников на первое