Антропологические традиции - Марк Абелес

Когда я собирал материал для книги о взаимоотношении антропологии и общества в Норвегии (Eriksen 2006), я слышал антропологов, выступающих в средствах массовой информации по разным поводам более интенсивно, чем я успевал работать. Так, когда один из важных деятелей норвежского спорта предложил производить отбор юных спортивных талантов в более раннем возрасте, чем тот, с которым имели дело до сих пор, за комментариями обратились к антропологу Йо Хелле-Валле. Исследовавший проблемы детского спорта (и сам работавший однажды детским футбольным тренером), Хелле-Валле указал, что нет никаких свидетельств тому, что в виде спорта, подобном футболу, талант очевидно проявляется до достижения ребенком зрелости. А на страницах «Saturday Daily» было размещено интервью с Гансом Хоньестадом, только что защитившим диссертацию на тему о транснациональной культуре футбольных болельщиков. Хоньестад рассуждал о разных вещах — в частности, он указывал на тот любопытный факт, что клуб болельщиков «Ливерпуля» в Норвегии насчитывает больше членов, чем клуб болельщиков любой норвежской команды. Это, говорил он, поясняет многое о гибкости групповых предпочтений и транснационализации спортивных привязанностей в современную эпоху. (И, кстати сказать, в тот же день я и сам опубликовал статью об этничности и «природе человека» в колонке центральной норвежской газеты!)

Вообще, установление контакта с широкой публикой не считается профессиональной обязанностью антропологов в Норвегии. Некоторые высказываются публично довольно редко — в основном лишь для того, чтобы дать комментарий по вопросам, в которых они являются экспертами, либо по вопросам, которые они считают затрагивающими очень важные общественные проблемы. Так, в начале вооруженной кампании США в Афганистане в 2001 г. Фредрик Барт выступил по радио и опубликовал статью в газете, где рассуждал о том, на что же Запад может реалистично надеяться, предпринимая попытку установить демократию западного типа в Афганистане. Он был одним из немногих аналитиков в Норвегии, которые могли бы действительно авторитетно и профессионально высказаться по данному вопросу. Барт редко появляется в средствах массовой информации, но когда он все-таки выступает в них, его мнение имеет вес. В свое время, впрочем, Барт сыграл роль одного из «первопроходцев» общественно значимой антропологии в стране. В конце 1970-х годов он участвовал в серии телепередач, где, сидя за столом своего кабинета в Этнографическом музее, рассказывал о полевых исследованиях и показывал разнообразные слайды. Эта серия телепередач оказалась настолько захватывающей, что книга, вышедшая по ее следам, стала бестселлером (Barth 1980). Она привлекла не одно поколение зрителей к антропологии и произвела тот же эффект, что и знаменитый телесериал «Исчезающий мир» на британском телевидении.

В истории норвежской антропологии последних лет выдающимся популяризатором был Арне Мартин Клаусен, ушедший с поста профессора Университета Осло в конце 1990-х годов. Областью, в которую Клаусен активно «внедрился» как антрополог, была так называемая сфера социального развития — здесь он серьезно критиковал тенденцию общественных спонсорских программ к пренебрежению «культурным» измерением жизни. Он опубликовал разнообразные исследования о норвежском обществе, включая изданную им в 1984 г. книгу «Норвежский образ жизни» (Klausen 1984), которая оказала огромное воздействие на публичные дебаты о том, что значит «быть норвежцем». В книге были затронуты темы, простирающиеся от тотемного характера локальных сообществ до равноправия как ключевой социальной ценности. Характерно, впрочем, то, что в книге не было ничего о «культурной гибридности», «креолизации» и «иммигрантах» (десятилетием позже пропуск этих тем был бы возведен в ранг смертельного греха).

Клаусен возглавлял группу исследователей, которые провели интересный анализ зимних Олимпийских игр 1994 г. с точки зрения ритуала восхваления современности (Klausen 1999). В лекциях он всегда настаивал на том, что антропологи должны быть релятивистами за рубежом и критиками у себя дома. Он продолжал видеть антропологию как общую, универсалистскую дисциплину (по контрасту с ее видением во фрагментарном состоянии, типичным для современного этапа производства научного знания). Иными словами, Клаусен пытался приучить поколение антропологов к мысли о том, что они должны стать критически настроенной интеллигенцией, чьей задачей в своем собственном обществе было смотреть на это общество с «острого» угла — говорить вещи, которые могли быть неприятными и непопулярными, для того чтобы углублять степень и расширять границы саморефлексии общества.

Таким образом, в Норвегии средства массовой информации и различные организации часто обращаются к антропологам в поисках компетентного мнения; антропологи приглашаются на общественные выступления и т. д. В США, к примеру, ситуация совсем не такова. Несколько лет назад, когда американский антрополог Майкл Херцфельд приезжал в Норвегию, он упомянул, что хотел бы, чтобы его работа была доступна и известна более широкой аудитории, однако с малыми тиражами и плохой статистикой продаж антропологических книг надеяться на это не приходилось. Фредрик Барт спросил, почему тот не хочет устроить публичное выступление или презентацию в сотрудничестве с какой-либо общественной ассоциацией или другой организацией, чтобы попробовать установить более тесный контакт с аудиторией. Херцфельд удивился в ответ на такое предложение как на абсолютно нереалистичное («Да вы попробуйте сделать что-либо в сотрудничестве с общественной ассоциацией в США») (см.: Gullestad 2003).

Однажды я встретил бывшего коллегу-антрополога из Великобритании, ныне покинувшего дисциплинарную стезю, и спросил его о том, как он себя чувствует теперь, когда ушел из антропологии. Будучи несколько задет моим вопросом, он ответил с некоторой принципиальностью, что, уйдя из дисциплины, чувствует большое облегчение, ибо в Великобритании социальная антропология остается по-прежнему снобистской по характеру, по-прежнему «воротящей нос» от всего, в чем присутствует хоть толика популизма или вообще хоть чего-нибудь, в чем усматривается «не настоящая антропология», и по-прежнему пронизанной устаревшим оксфордско-кембриджским духом, безнадежно отставшим от того, чем живет современный мир. К средствам массовой информации, добавил он, относятся со снисходительностью как к чему-то недостойному, и вообще на популяризаторство и другие «нечистые» заигрывания с внешним миром (которые могут скомпрометировать твой статус «одного из избранных») смотрят с глубоким подозрением.

Эти ремарки заставили меня подумать о ситуации в Норвегии, где социальная антропология десятилетиями пользовалась репутацией «антиэлитистского» занятия, неуправляемой анархистской науки, делаемой закаленными обветренными людьми с нечищеными ботинками и странноватыми взглядами. С точки зрения ненаучной публики, антропология нередко предстает в более выгодном свете по сравнению с традиционными гуманитарными науками, где канонические устои продолжают воспроизводиться почти что в монастырской манере (даже в социологии каноническое почтение к «предкам-классикам», таким как Вебер или Дюркгейм, обычно превращает лекции в проповеди). Не по этой ли причине норвежские журналисты предпочитают обращаться к антропологам за комментариями на текущие события — будь то королевская свадьба, спортивный скандал или политические события в стране третьего мира?

Однако меня более удивляет все-таки не этот контраст, а тот факт, что, даже если многие норвежские антропологи сегодня изучают проблемы собственного общества, большинство из нас все равно знает гораздо больше о нюансах африканского колдовства или жертвоприношений в Восточной Индонезии, чем об образе жизни собственного рабочего класса, который можно изучать методом включенного наблюдения, отъехав 20 минут на метро от университетского кампуса с его буржуазной атмосферой. Никто из антропологов, например, пока не пробовал объяснить на основе этнографических исследований, почему в среде рабочего класса наблюдается перемена ориентации от Лейбористской партии к более популистской Прогрессистской партии с ее антииммиграционными настроениями.

Правда в том, что антропология практически везде характеризуется неким налетом «экзотичности» Другого Мира. Возможно, в этом ее шарм, с точки зрения публики. Если социолог или политолог будет смотреть на Олимпийские игры и видеть в них проблемы глобальной экономики или национализма, то антрополог может исследовать их с позиций проблем западного индивидуализма или культа современности, интерпретируя их как ритуал, подобный тому, что изучается в дописьменных обществах. Антропология способна предложить нетипичные, неожиданные, стимулирующие мышление перспективы на обычнейшие события. В Норвегии это сделало антропологов любимчиками средств массовой информации, однако в других странах это же самое привело к другому результату. Иными словами, антропология до сих пор культивирует свою собственную идентичность как нечто «контркультурное» — ее приверженцы состоят в секретной секте, будучи инициированными в таинства которой они получают эксклюзивные ключи к пониманию ткани мира — ключи, которые, увы, остаются якобы недоступными окружающим.