У Серебряного озера - Лора Уайлдер Инглз

— Как оказалось — на свое счастье, хотя тогда я еще этого не знал. Но пока я шел до города, меня продуло насквозь. И я подумал, что, пожалуй, в такой ветер мое пальто не годится. Поэтому, когда Фич сказал, что я могу с ним расплатиться весной, продав шкурки, я надел шубу поверх старого пальто.

Не успел я выйти в открытую прерию, как увидел на северо-западе тучу, но она была совсем маленькая и к тому же еще далеко, и я решил, что смогу ее обогнать. Скоро я пустился бегом, и все-таки ураган застиг меня на полпути к дому.

Все бы ничего, если б эти буранные ветры не дули разом со всех сторон. Не знаю, как им это удается. Если буря приходит с северо-запада, ты по крайней мере можешь быть уверен, что, подставляя ветру левую щеку, идешь на север. Но в буран ничего из этого не получается.

Все же мне казалось, что я могу идти прямо, даже если не знаю, где восток, а где запад. Поэтому я продолжал идти вперед — или так мне казалось, — пока не понял, что заблудился. Я прошел уже добрых две мили, а ручья все не было, и я не знал, в какой он стороне. Единственное, что мне оставалось, — это идти и идти, пока не кончится буран. Если бы я остановился, я бы замерз.

Итак, я решил переупрямить ураган. Я шел и шел, ничего не видя перед собой. С таким же успехом я мог быть слепым. Я не слышал ничего, кроме ветра. Вы, верно, заметили, что в буран как будто слышны чьи-то голоса — то вой, то отчаянные крики?

— Да, папа, я их слышала, — сказала Лора.

— И я, — сказала Мэри. А мама кивнула.

— А еще были огненные шары, — сказала Лора.

— Огненные шары? — спросил папа.

— Потом расскажешь, Лора, — сказала мама. — Продолжай, Чарльз. Что ты дальше сделал?

— Я все шел, — ответил папа. — И пока я шел, белизна перед глазами стала серой, а потом черной. Тогда я понял, что наступила ночь. Я прикинул, что иду, должно быть, около четырех часов, а эти бураны продолжаются три дня и три ночи. И все равно я шел.

Тут папа остановился, и мама сказала:

— Я держала для тебя в окне лампу.

— Я ее не видел, — сказал папа. — Я изо всех сил напрягал глаза, чтобы хоть что-нибудь разглядеть, но не видел ничего, кроме темноты. Вдруг я куда-то провалился и полетел вниз. Должно быть, я пролетел футов десять, а может, и больше. Я понятия не имел, что со мной случилось и где я. Однако ветра тут не было. Где-то высоко надо мной завывал ураган, а здесь было тихо.

Я стал обшаривать все кругом. С трех сторон в высоту моего роста был только снег, а с одной стороны я нащупал земляную стену. Тут я догадался, что угодил в какой-то овраг посреди прерии. Я забрался в углубление внизу стены. Теперь за спиной и над головой у меня была твердая земля. Я устроился не хуже, чем медведь в берлоге. Я знал, что не должен тут замерзнуть, ведь я был укрыт от ветра, а бизонья шуба сохранит тепло моего тела. Поэтому я свернулся в ней и уснул, потому что очень устал. И до чего же я был рад, что на мне эта шуба, и теплая ушанка, и лишняя пара носков, Каролина!

Когда я проснулся, я услышал приглушенный звук бурана. Передо мною была снежная стена, обледеневшая в том месте, где я растопил ее своим дыханием. Дыру, которую я проделал, падая, замело. Надо мной было футов шесть снега, однако воздуха мне хватало. Я пошевелил пальцами на руках и ногах, потрогал уши и нос и убедился, что не отморозил их, и под вой бурана опять заснул. Скажи, Каролина, сколько времени он продолжался?

— Три дня и три ночи, — сказала мама. — Сегодня четвертый день.

Тогда папа спросил Мэри и Лору:

— Вы знаете, что за день сегодня?

— Может быть, воскресенье? — попробовала угадать Мэри.

— Сегодня сочельник, — сказала мама.

Лора и Мэри совсем позабыли про Рождество. Лора спросила:

— И ты проспал все это время, папа?

— Нет, — сказал папа. — Я то спал, то просыпался от голода, и снова засыпал. В конце концов голод стал невыносимым. Я нес домой к Рождеству немного устричного печенья. Оно было в кармане шубы. Я достал горсточку этого печенья из бумажного кулька и съел. Потом я набрал в пригоршню снега и стал есть его вместо воды. Потом мне осталось только лежать и ждать, когда кончится буран. Так прошло еще много времени. Я снова почувствовал нестерпимый голод и доел остатки печенья. Потом я просто сидел и ждал, а иногда засыпал. Мне показалось, что опять наступила ночь. Просыпаясь, я каждый раз прислушивался и слышал приглушенный звук бурана. По этому звуку я догадывался, что слой снега надо мной становится все толще, однако воздуха в моей пещере по-прежнему хватало. Я старался как можно больше спать, но все время просыпался от голода. Девочки, я давал себе слово, что не сделаю этого, и все-таки я это сделал. Я вынул из внутреннего кармана моего старого пальто бумажный кулек и съел все ваши рождественские леденцы до последнего. Простите меня.

Лора прижалась к нему с одной стороны, а Мэри с другой. Они крепко обняли его, и Лора сказала:

— Ах, папа, как я рада, что ты это сделал!

— И я, папа, и я! — сказала Мэри. Они и вправду были очень рады.

— Ладно, — сказал папа, — на будущий год у нас будет хороший урожай, и тогда вам не придется ждать Рождества, чтобы полакомиться леденцами.

— Леденцы помогли тебе, папа? — спросила Лора. — Когда ты их съел, тебе стало полегче?

— Да, очень помогли, и мне стало гораздо легче, — сказал папа. — Я тут же заснул и, должно быть, проспал большую часть вчерашнего дня и всю ночь. Вдруг я проснулся и сел. Сверху не доносилось ни звука. Я не знал — то ли я оказался так глубоко под снегом, что не слышу бурана, то ли он уже прекратился. Я стал вслушиваться. Было так тихо, что я слышал тишину. Можете мне поверить, девочки, — я принялся рыть снег не хуже барсука. Скоро я выбрался наверх из своей пещеры, и где бы, вы думали, оказался? На берегу Тенистого Ручья, как раз над тем местом, где мы с тобой, Лора, поставили ловушку для рыбы.

— Но ведь я его вижу из окна, — сказала Лора.

— Да. А я увидел дом, — сказал папа.

— Все эти долгие ужасные дни он был совсем рядом. Лампу в окне не было видно сквозь буран, не то папа заметил бы ее.

Ноги у меня онемели, их свело судорогой. Но я увидел наш дом и двинулся к нему так быстро, как только мог. И вот я здесь! — закончил он, крепко обняв Лору и Мэри.

Потом он подошел к бизоньей шубе, вынул из одного кармана плоскую жестяную коробочку и спросил:

— Угадайте, что я вам принес на Рождество к обеду?

Они не смогли угадать.

— Устрицы! — сказал папа. — Чудные свежие устрицы. Они были заморожены, когда я их купил, да так и остались замороженными. Ты лучше держи их до завтра в пристройке, Каролина, тогда они не оттают.

Лора потрогала коробочку. Она была холодная как лед.

— Я съел устричное печенье, я съел ваши леденцы, но — разрази меня гром! — я принес домой устрицы! — сказал папа.

Сочельник

В этот вечер папа пораньше отправился к скотине, и вместе с ним Джек. Джек повсюду следовал за ним по пятам: больше он не собирался выпускать папу из виду.

Вернулись они замерзшие и все в снегу. Папа отряхнул снег и повесил свое старое пальто на гвоздь в пристройке.

— Ветер усиливается, — сказал он. — Не позже завтрашнего утра будет новый буран.

— Пока ты здесь, Чарльз, никакой ураган нам не страшен, — сказала мама.

Джек улегся с довольным видом, а папа сел к печке, согревая руки.

— Лора, — сказал он, — если ты принесешь мне футляр со скрипкой, я вам что-нибудь сыграю.

Лора принесла футляр. Папа настроил скрипку и натер смычок канифолью. И пока мама готовила ужин, дом наполнился музыкой.

О, Чарли — парень хоть куда,К нему спешишь невольно,Он может так поцеловать —Останетесь довольны!

Папин голос озорничал под озорную мелодию скрипки, Кэрри смеялась и хлопала в ладоши, а у Лоры ноги сами пустились в пляс.

Потом скрипка заиграла другую мелодию, и папа запел:

В тишине ночнойОсвещен лунойЭтот край — холмы и поля...

Папа поглядел на маму, хлопотавшую у плиты, на Мэри с Лорой, которые сидели и слушали, и скрипка принялась напевать:

Мэри, накрывай на стол,Все, что есть, ставь на стол,Миски с кружками — на стол,Будем пить чай!

— А мне что делать, папа? — воскликнула Лора, когда Мэри бросилась доставать посуду из буфета. А скрипка и папа продолжали:

После Лора уберет,Уберет, уберет.Миски-кружки уберет,Все пойдем спать.

И Лора поняла, что Мэри должна накрыть на стол, а она вымоет посуду после ужина.

Вопли ветра за стеной становились все яростней и громче. Снежный вихрь хлестал по оконным стеклам. Но в теплом и светлом доме пела папина скрипка. Позвякивали тарелки — это Мэри накрывала на стол. Кэрри раскачивалась в качалке, а мама бесшумно двигалась от стола к печке и обратно. Она поставила на середину стола горшочек с чудесными запеченными бобами, потом вынула из духовки противень, на котором лежал золотистый хлеб из кукурузной муки. Густой, коричневый запах бобов смешивался с золотистым, сладким запахом каравая.