Девственницы Вивальди - Барбара Квик

— Мы с Марьеттой вместе пошли в лес… Меня мутило… и я попросила ее уйти.

— Да-да, эту историю мы уже слышали, figlia mia.

Настоятельница сложила на груди руки, ожидая продолжения.

Марьетта тем временем начала тихонько хныкать, по щекам покатились слезы. Но когда она заговорила, некая натянутость в ее голосе заставила меня насторожиться.

— Скажи им! — всхлипывала Марьетта. — Если они мне не поверят, я погибла!

— Там был мужчина, — вмешалась настоятельница. — Узнаешь ли ты его, Анна Мария, если увидишь снова?

— Да, — ответила я, поскольку ни минуты не сомневалась, что узнаю. — Наружность у того господина была очень даже примечательная.

Ла Бефана немедленно уцепилась за это признание:

— Значит, ты признаешь, что солгала!

Настоятельница жестом призвала ее к молчанию.

— Разберемся с этим позже, — проронила она и вновь обратила пристальный взгляд к Марьетте: — Обдумывай свои слова, дитя мое. Твоя будущность, как и будущее многих других, зависит от твоего ответа.

Взгляды всех присутствующих в кабинете были прикованы к Марьетте. Мне тогда подумалось, что даже сейчас, по горло в беде, она рада, что оказалась в центре всеобщего внимания.

— Кто отец ребенка, дитя мое?

Марьетта возвела глаза к небу, и хорошо бы Розальбе видеть ее лицо в этот миг! Воистину, с нее можно было писать саму Пресвятую Деву. Марьетта набрала в грудь побольше воздуха и, прежде чем ответить, обвела нас всех взглядом.

— Это второй сын Андреа Фоскарини.

Едва она успела это вымолвить, как сестра Лаура тихо вскрикнула и повалилась на пол.

— Прямо какая-то эпидемия обмороков, — констатировала настоятельница. — Анна Мария, сбегай за доктором!

Когда я вернулась вместе с врачом, ни Марьетты, ни Ла Бефаны уже не было в кабинете. Через приоткрытую дверь было видно, что сильно побледневшая сестра Лаура уже снова сидит на стуле и отпивает вино из стакана. Я услышала, как настоятельница говорит: «Посмотрим!», но тут доктор постучался и тем самым обнаружил наше присутствие.

Поздно вечером меня вызвала маэстра Эвелина и, взяв под руку, повела в parlatòrio. Мы стали спускаться по лестнице.

— Сколько волнующих новостей, Анна Мария! — нашептывала она мне приятельским тоном, словно являлась вовсе не наставницей, а одной из нас (впрочем, так оно и было до прошлого года, когда ее назначили маэстрой). — Правление разрешило Джульетте позировать художнице полуобнаженной. А Марьетту либо выдадут замуж, либо выгонят с позором — в зависимости от того, что скажешь ты.

При этих ее словах я остановилась как вкопанная. Я повернулась к Эвелине:

— Но я не могу!.. Где же мне решать участь бедняжки Марьетты!

— О Аннина! — возразила она. — Участь Марьетты уже давным-давно решена. Тебе нужно просто сказать правду.

— Но что, если… — замялась я, — что, если судьба, для которой она предназначена, требует немного лжи?

— Нельзя лгать, саrа: ты тем самым губишь свою бессмертную душу!

У меня вдруг заболела голова.

— Мне надо сходить к исповеднику.

— Но с другой стороны… — протянула задумчиво Эвелина, — если мы задержимся немного — к примеру, ради спасения твоей бессмертной души… присядем прямо здесь, на лестнице, и вместе проясним некоторые вопросы веры…

Она потянула меня за руку вниз и усадила рядом на ступеньку, а затем приобняла за плечи. Вот так мы сидели, толкуя о том о сем, когда у подножия лестницы возникла рассвирепевшая Ла Бефана.

— Скорей же! Чем вы тут занимаетесь? Они уже пришли! Они видели ее!

Она впихнула нас в parlatòrio, где уже ждала Марьетта — без вуали, весьма довольная собой и невероятно красивая.

Меня препоручили настоятельнице, которая и подвела меня к решетке. По ту сторону стоял Андреа Фоскарини. Его лицо было мне хорошо знакомо, потому что этот человек был не последним среди наших богатых покровителей и весьма уважаемым членом совета правления Пьеты столько лет, сколько я пребывала в Пьете.

Рядом с ним стоял мужчина помоложе, хотя уже вовсе не юноша, и лицом не такой красивый, как его отец. Он ухмылялся неподобающим образом, и я услышала, как он обронил слово «bèlla».

Настоятельница дала мне вдоволь на него насмотреться, хотя я с первого взгляда поняла, что не этого мужчину я тогда видела и вовсе не он поджидал Марьетту в лесу. Ошибки быть не могло — и тем не менее незнакомец открыто любовался ею. Неужели он настолько очарован или настолько глуп, что готов отдать свое имя и состояние бастарду другого мужчины? И тут я поняла, что Марьетта, конечно же, все это давно просчитала, шаг за шагом. Хитрость и смекалка подруги повергли меня в трепет, а ее совершенное бесстрашие — в ужас.

— Что же? — спросила меня настоятельница, не решаясь возвысить голос. — Этого ли мужчину ты видела тогда в лесу?

10

Ни минуты не сомневаюсь, что, когда моя бессмертная душа приблизится к вратам рая, святой Петр лишь покачает головой и отправит ее прочь: слишком много накопилось доводов против. Однако, несмотря на все мои проступки, я все же могла бы заслужить царствие небесное, если бы желание или хоть какой-нибудь беспринципный поворот мысли подвигли меня к раскаянию. Увы, сейчас я искренне сожалею лишь об одном своем деянии — да и то было совершено не намеренно, а скорее по неведению.

Нет-нет, когда я размышляю о своих будущих соседях по преисподней, я даже радуюсь, что попаду именно туда, ведь там во множестве окажутся те, кого мне довелось горячо и искренне любить в этой жизни.

Едва я разгадала замысел Марьетты, то не колеблясь решила помочь ему осуществиться. Я еще раз пригляделась к Томассо Фоскарини, заглянула в его глупые голубые глазки и поняла, что лучшего мужа ей не найти. Он — второй наследник знатнейшего из венецианских родов. Да, он не очень умен, судя по виду, но у Марьетты, без сомнения, хватит ума на них обоих.

— Да, синьора, — медленно, словно после долгого размышления, вымолвила я, — это тот мужчина.

Кто-то легко коснулся моей руки, и, обернувшись, я встретила взгляд сестры Лауры.

— Это очень важное дело, — негромко, но настойчиво произнесла она, — и касается не только одной Марьетты.

Я вдруг почувствовала, как во мне нарастает волна нежности к ней. Она слишком красива, чтобы хоронить себя под одеждами монахини, и слишком добра, чтобы не иметь возможности взрастить собственных детей. Помню, я все гадала, уж не довелось ли и ей родиться младшей из сестер — той, которой семья готова предоставить небольшую долю имущества, какую запрашивает монастырь от невесты Христовой, но слишком малую, чтобы сойти за приданое и удовлетворить все возрастающие аппетиты венецианской знати. Только очень состоятельные семейства — или же влюбленные сумасброды — могли предложить брак девушке или женщине, не имеющей за душой ни гроша.

В наши дни более чем когда-либо приданое девушки считается основным ее достоинством. Семьи, растратившие состояние за игорным столом в ридотто, могут снова поправить дела за счет невесты с хорошим приданым. Первородные сынки идут с молотка и достаются тем девицам, папаши которых предложат больше.

В последнее время цены на невест так взлетели, что дворянам средней руки жениться стало не по карману. В la Serenissima теперь предостаточно благородных домов, где алчные отцы-расточители безутешно взирают на целый выводок стареющих и все еще холостых сыновей, а монастыри переполнены девицами, помещенными туда против воли.

Уже не в первый раз я задалась вопросом, что спасает сестру Лауру от горечи, отравляющей жизнь сестре Джованне и Ла Бефане.

Во взгляде сестры Лауры я прочитала неизмеримую нежность наставницы к любимой ученице. Я тихонько пожала ей руку и сказала: «Я знаю», хотя в голове у меня тогда вертелась единственная мысль — что Марьетта теперь по долгу чести обязана помочь мне, раз я помогла ей, и что эта помощь станет более существенной, если она переселится за пределы Пьеты.

Ла Бефана втиснулась между нами:

— Подумай хорошенько, девочка моя! Вспомни в подробностях, что бывает со лгуньями!

Жаль, что я не перехватила взгляд, которым, возможно, обменялись маэстра Менегина и сестра Лаура. Да-да, подозреваю, что глаза наставниц встретились, и сейчас чего бы только я не отдала, чтобы прочесть их выражение! Но в тот момент я усиленно оценивала вновь и вновь свое решение, которое, я чувствовала, может принести мне так много — но и стоить мне будет многого. Помню, я тогда твердила себе, что лучше попасть в ад, чем предать подругу и тем самым заслужить милость моей злейшей врагини.

— Это тот мужчина, синьора, — проговорила я, обернувшись к настоятельнице, — тот самый, которого я видела с Марьеттой на острове.

Потом мы виделись с Марьеттой всего один раз до того, как она нашла способ избавиться от беременности и сделаться невестой.