Замок - Франц Кафка

— Ну, выспались? — и так как К. не обратил на это внимания, поскольку это, собственно, и не был вопрос, а устремился к умывальнику, учительница спросила: — А что вы сделали с моей Мице?

Большая старая жирная кошка, лениво растянувшись, лежала на столе, и учительница разглядывала ее, очевидно, немного поврежденную лапу. Значит, Фрида все-таки была права, эта кошка хотя и не прыгнула на нее, потому что прыгать, вероятно, уже не могла, но проползла по ней; присутствие людей в обычно пустом доме ее испугало, она поспешно спряталась и в этой непривычной для нее спешке поранилась. К. попытался спокойно объяснить это учительнице, но та, восприняв только результат, заявила:

— Ну да, вы ее поранили, с этого вы здесь и начали. Вы только посмотрите! — Она подозвала К. к кафедре, показала ему лапу и прежде, чем он успел сообразить, полоснула ему когтями по тыльной стороне ладони; хотя когти были уже тупые, но учительница, не заботясь на этот раз о кошке, так сильно их вдавила, что все-таки остались кровавые следы. — А теперь идите и принимайтесь за работу, — нетерпеливо скомандовала она и снова наклонилась к кошке.

Фрида, которая вместе с помощниками смотрела из-за брусьев, вскрикнула, увидев кровь. К. показал руку детям и сказал:

— Смотрите, что мне сделала злобная, коварная кошка.

Он сказал это, конечно, не для детей, чьи крики и хохот сделались уже настолько стихийными, что никакого дополнительного повода или подзадоривания не требовалось и никакие слова не могли до них дойти или на них подействовать. Но поскольку и учительница ответила на оскорбление только коротким косым взглядом, а в остальном продолжала заниматься кошкой и, значит, первый гнев был, видимо, этим кровавым наказанием утолен, К. позвал Фриду и помощников, и работа началась.

К. вынес ведро с грязной водой, принес свежей воды и уже начал подметать класс, когда с одной из скамеек поднялся мальчик лет двенадцати, тронул К. за руку и сказал что-то, в оглушительном шуме совершенно непонятное. И тут шум вдруг разом смолк; К. оглянулся. То, чего боялись все это утро, произошло: в дверях стоял учитель. В каждой руке этот маленький человечек держал за ворот по помощнику; он, очевидно, поймал их, когда они брали дрова, так как теперь громовым голосом кричал, делая паузу после каждого слова:

— Кто посмел вломиться в дровяной сарай? Где этот субъект? Я сотру его в порошок!

Тогда Фрида поднялась с пола, который она яростно оттирала у ног учительницы, посмотрела, словно собираясь с силами, на К. и сказала (причем в ее взгляде и осанке было что-то от прежнего превосходства):

— Это сделала я, господин учитель. Я не смогла придумать ничего другого. Раз классы должны протапливаться с утра, значит, сарай надо было открыть; ночью идти к вам за ключом я не посмела, мой жених был в господском трактире, не исключено было, что он останется там на всю ночь, так что я должна была сама на что-то решиться. Если я неправильно поступила, то простите мою неопытность, мой жених уже достаточно меня выругал, когда увидел, что произошло. Да, он даже запретил мне утром растапливать, потому что он считал, что, закрыв сарай, вы этим хотели показать, что не желаете, чтобы топили, пока вы сами не придете. Поэтому не натоплено по его вине, но сарай взломан по моей.

— Кто взломал дверь? — спросил учитель помощников, которые все еще безуспешно пытались освободиться от его хватки.

— Господин, — сказали оба и указали, чтобы не было сомнений, на К.

Фрида засмеялась, и этот смех, казалось, был еще убедительнее, чем их слова, потом она начала отжимать в ведро тряпку, которой мыла пол, так, словно с ее объяснением инцидент был исчерпан, а слова помощников — просто заключительная шутка; только уже стоя на коленях, готовая снова начать работу, она сказала:

— Наши помощники — дети, которым, несмотря на их годы, впору здесь, на школьной скамье, сидеть. Эту дверь я вчера вечером сама открыла топором, это было очень просто, помощники мне для этого были не нужны, они бы только мешали. Когда же потом, ночью, пришел мой жених и вышел, чтобы осмотреть повреждения и по возможности починить, помощники побежали за ним, потому что, должно быть, боялись оставаться здесь одни; они увидели, что мой жених что-то делает с выломанной дверью, — и вот теперь говорят… ну они ведь дети…

Во время объяснений Фриды помощники беспрерывно мотали головами, продолжали указывать на К. и, беззвучно гримасничая, старались убедить Фриду отказаться от ее утверждений, но так как это им не удалось, они в конце концов смирились, приняли слова Фриды как приказ и на повторный вопрос учителя уже не отвечали.

— Так, — проговорил учитель, — значит, вы солгали? Или, как минимум, легкомысленно обвинили школьного сторожа?

Они все еще молчали, но их дрожь и их испуганные взгляды, казалось, выдавали сознание вины.

— Тогда я вас немедленно изобью, — сказал учитель и послал одного из учеников в другую комнату за палкой.

Но в тот момент, когда он уже замахивался палкой, Фрида крикнула: «Помощники сказали вам правду», бросила в отчаянии тряпку в ведро так, что высоко вверх взлетели брызги и, убежав за брусья, спряталась там.

— Лживая банда, — сказала учительница, которая как раз закончила перевязку кошачьей лапы и устраивала животное у себя на коленях, где оно едва умещалось.

— Остается, следовательно, господин школьный сторож, — произнес учитель, отшвырнул помощников и повернулся к К., который все это время стоял опершись на метлу и слушал. — Этот вот господин школьный сторож, который из трусости спокойно допускает, чтобы в его собственных безобразных поступках ложно обвиняли других.

— Ну, — сказал К., который хорошо видел, что первый безудержный гнев учителя вмешательство Фриды все-таки смягчило, — если бы даже помощников слегка и отлупили, меня бы это не огорчило; если их десять раз прощают, когда они виноваты, то они могут за это один раз пострадать, когда и не виноваты. А кроме того, господин учитель, я бы не возражал, если бы обошлось без непосредственного столкновения между мной и вами; возможно, это было бы приятно даже и вам. Но теперь, раз уж Фрида принесла меня в жертву помощникам, — здесь К. сделал паузу, в тишине было слышно, как за одеялами всхлипывает Фрида, — все это дело, разумеется, должно быть выяснено.

— Неслыханно, — сказала учительница.

— Я с вами полностью согласен, фрейлейн Гиза, — подхватил учитель. — Вы, господин школьный сторож, по причине своего позорного служебного проступка, разумеется, от должности отстраняетесь; наказание, которое еще последует, я оставляю за собой, а теперь сию же минуту выметайтесь из этого дома со всеми вашими пожитками. Это будет для нас истинным облегчением, и мы наконец сможем начать занятия. Итак — живо!

— Я отсюда никуда не сдвинусь, — заявил К. — Вы мой начальник, но не вы предоставили мне эту должность, а господин староста общины, и я приму увольнение только от него. А он все-таки не для того, наверное, дал мне это место, чтобы я замерз здесь со своими людьми, а для того — как вы сами говорили, — чтобы предотвратить необдуманные акты отчаяния с моей стороны. Поэтому вот так вдруг отстранять меня — это в корне противоречило бы его намерениям, и до тех пор, пока я из его собственных уст не услышу противоположное, я этому не поверю. Кстати, и вам, скорей всего, будет только на пользу, если я не подчинюсь вашему легкомысленному распоряжению.

— Значит, вы не подчиняетесь? — спросил учитель.

К. отрицательно покачал головой.

— Обдумайте все хорошенько, — сказал учитель. — Ваши решения — не всегда самые лучшие, вспомните хотя бы вчерашний вечер, когда вы отказались подвергнуться допросу.

— Почему вы именно теперь упомянули об этом? — спросил К.

— Потому что мне так захотелось, — отрезал учитель, — а теперь я повторяю в последний раз: вон отсюда!

Но так как и это не подействовало, учитель подошел к кафедре и начал тихо совещаться с учительницей, та что-то сказала насчет полиции, но учитель это отклонил, наконец они пришли к единому мнению, и учитель велел детям перейти в его класс: они будут заниматься там вместе с остальными детьми. Такое развлечение всех обрадовало, под смех и крики комната тут же опустела; учитель и учительница уходили последними. Учительница несла классный журнал и на нем — ко всему безучастную из-за своей толщины кошку. Учитель предпочел бы не брать кошку, но на соответствующее его замечание учительница ответила решительным отказом, сославшись на зверства К., так что вдобавок ко всему К. повесил на шею учителю еще и кошку. Это, вероятно, тоже повлияло на последние слова, с которыми учитель обратился в дверях к К.:

— Фрейлейн вынужденно покинула с детьми эту комнату, поскольку вы наглым образом не подчинились моему распоряжению об увольнении и поскольку никто не может требовать от нее, молодой девушки, чтобы она давала уроки посреди вашего грязного семейного хозяйства. Вы, следовательно, остаетесь одни, отвращение порядочных зрителей вам мешать не будет, и вы можете располагаться тут как вам угодно. Но долго это не продлится, за это я вам ручаюсь.