Год призраков - Джеффри Форд

— Вообще-то говоря, — заявил он, потирая руками, после того как сложил письмо и поместил его обратно в карман, — я знаю, кто это. Вы забыли, что ваши почерки все время передо мной. Я взял письмо, потом листки с одной из ваших контрольных и сравнил почерки. Может быть, виновный признается сам?

Я знал, что Джим ни за что бы не признался. Он бы сидел себе потихоньку, едва заметно кивая. Так собирался сделать и я, но чувствовал, что слабею с каждой секундой. Какая-то часть меня хотела вскочить и сказать: «Это я». Но вдруг я понял, что на самом-то деле это был не я, и тут Крапп хлопнул в ладоши со словами:

— Уилл Хинкли, выйди-ка сюда.

У меня все внутри похолодело, но я автоматически рассмеялся. На меня, однако, никто не обратил внимания, потому что все начали перешептываться.

— Тишина! — крикнул Крапп.

— Я этого не делал, — сказал Уилл, отказываясь выходить из-за своего стола.

— Иди сюда, — велел Крапп.

Он дрожал, точно Джордж, когда его дразнишь, подсовывая кроссовку к морде.

— Не писал я вам никаких писем, — сказал Хинкли, и его кадык заходил как сумасшедший.

— У меня есть доказательство. Иди в директорскую. Твои родители ждут тебя вместе с мистером Клири.

Хинкли вышел из-за своего стола с покрасневшим лицом, в глазах его стояли слезы. Когда он открыл дверь класса, Крапп сказал ему:

— Никто не смеет говорить мне такие вещи, молодой человек.

— Я ничего и не говорил, — сказал Хинкли и припустил по коридору. На повороте его кроссовки заскрежетали, как покрышки.

Дверь захлопнулась, и Крапп велел нам достать учебники по арифметике.

На протяжении всего путешествия А, Б, В и Г от Чикаго до Нью-Йорка со скоростью сто миль в час я представлял себе, как в полиции открывают то, другое письмо. И воображал, как они прыгают в свои черно-белые машины, включают сирены и мчатся к дому мистера Уайта. Затем стучат в заднюю дверь, держа пистолеты наготове. Внутри дома темно и пахнет «Мистером Клином». Слышно, как мистер Уайт бежит вверх по лестнице. К тому времени, как туда попадают полицейские, они находят только соляной столб посередине чердака.

Джиму не понравилось то, что я ему рассказал.

— Плохо дело, — проговорил он.

— Почему? — спросил я.

— Теперь в полиции решат, что Хинкли и второе письмо сочинил, и когда схватят мистера Уайта, то все заслуги припишут ему.

— Мы могли бы все рассказать сами, и тогда заслуги приписали бы нам.

— Ну да.

— Тим сказал мне, что теперь Хинкли в наказание весь год будет оставаться в школе после уроков и носить корзинки с мусором в котельную.

— Ладно, пусть все достанется Хинкли.

В этот вечер у мамы был плохой вечер. Она рассвирепела, ее лицо дышало гневом. Воздух стал разреженным, и дышать им было тяжело. Мама оскорбляла отца, бранилась, опрокидывала один стакан с вином за другим. Отец сидел за своим концом обеденного стола и, склонив голову, курил сигарету. Мэри и Джим скрылись в подвале. Я убежал в свою комнату, улегся на кровать и разрыдался в подушку. Мамин голос доносился до меня снизу — непрекращающийся обстрел, который, словно метель, переходил в завывание, стихал, потом снова набирал силу. Он продолжался и продолжался, но от отца я так и не услышал ни слова.

Наконец меня сморил сон, а когда я проснулся, в доме было тихо. Я выбрался из кровати и потихоньку спустился вниз. Свет в доме был потушен, повсюду висели клубы сигаретного дыма. Из спальни в конце коридора доносился отцовский храп. Я оглянулся в темноте в поисках бутылки вина, нашел ее на бортике раковины и взял за горлышко.

Дойдя до задней двери, я, стараясь не шуметь, отодвинул защелку и открыл внутреннюю дверь, потом распахнул наружную. Ступив одной ногой на крыльцо и наполовину высунувшись из дома, я зашвырнул бутылку в ночной мрак. Она звякнула о землю, но, похоже, не разбилась. Повернувшись лицом к дому, я подскочил на месте: в дверях стояла Бабуля в халате и сеточке.

— Ну-ка иди и принеси ее, — сказала она.

Я заплакал. Она сделала шаг вперед, обняла меня и через минуту прошептала:

— Иди.

Я шагнул в темноту — босиком и в пижаме. Было ужасно холодно. Я несколько раз обошел то место, где, как думал, могла быть бутылка, но нашел ее, лишь коснувшись ногой. Дома Бабуля полотенцем отерла с бутылки грязь. Я показал, где она стояла, и Бабуля вернула бутылку на место. Запирая заднюю дверь, она сказала, чтобы я шел спать.

Сцены из книги про Перно Шелла переплетались в моей голове с размышлениями о том, какое отношение они имеют к мистеру Уайту. По запаху трубочного табака я был почти уверен, что он прочел все те же книги, что и я. Либо ему нравились детские книги, либо это была ниточка, которая вела к чему-то. Но откуда мне было знать? Шелл и мистер Уайт встречались в пустыне и на Амазонке. Оба они превращались друг в друга, а потом снова становились собой в корзинах шаров, наполненных горячим воздухом. Я видел, как они разговаривают, а потом борются друг с другом на шатком мостике над бездонным озером — Шелл весь в черном, а мистер Уайт в своем плаще и шляпе. «Последнее путешествие Перно Шелла», — сказал я. Джордж проснулся, посмотрел на меня и снова заснул.

Назад в Югославию

В тот день температура поднялась наконец выше точки замерзания, и нам после ланча разрешили выйти на игровую площадку. Земля все еще была твердая, как камень, а темные тучи грозили новым снегопадом. Я шел к забору, собираясь поговорить с Томом Салливаном, но по пути миновал Питера Хортона, который сказал двум другим мальчишкам:

— Бориса нет.

— Бориса? — переспросил я и подошел к ним.

— Мой папа был там, когда они к нему ходили прошлым вечером, — сказал Питер.

— Кто — они?

— Копы. Он на работу не ходил дня четыре и не звонил. И Клири послал полицейских узнать, где он. А его нет.

— Что значит «нет»? — спросил я.

— Его машины нет, — сказал Питер.

— Он уехал назад в Югославию, — объяснил один из ребят.

Перед моим мысленным взором возникло ведерко красной дряни с прислоненной к нему шваброй в сумеречном свете подвальной котельной. Я попробовал нарисовать в воображении Бориса — его клетчатую рубаху, отсутствующие зубы, пять прядей, зачесанных на плешь, — но мне вспомнился только его голос. «Ребята, вы несете полное собачье говно», — сказал он. Я представил себе полицейского, швыряющего наше письмо в мусор рядом с розовой шляпной коробкой с отпечатком следа.

Когда я наконец добрался до забора, где стоял Тим, он спросил:

— Кто теперь будет убирать блевотину?

Я почувствовал, как во рту у меня собирается слюна.

Когда мы с Джимом в тот вечер добрались до Драного города, там уже успела побывать Мэри. Борис исчез. Белая машина поворачивала на Хаммонд, а бродяга был на краю леска за домом Халловеев. Джим позвал Мэри на нашу половину. Как только она появилась из-за занавески, он спросил:

— А где Борис?

Мэри повернулась, пошла к задней стене и подняла что-то с большой трубы, уходившей в канализацию. Вернувшись, она показала нам фигурку Бориса.

— Где он? — задал вопрос Джим.

— Нет его.

— А ты откуда узнала? — спросил я.

— Слышала в школе.

— Она знает не больше нашего, — заключил Джим.

— Его что — бродяга прикончил? — спросил я.

— Не знаю, — ответила Мэри.

И отступила к своей занавеске. Прежде чем она исчезла на своей половине, Джим спросил:

— А что ты знаешь?

— Он холодный, — сказала она. — Очень холодный.

На следующее утро мы оделись и вышли пораньше. В небе висели тучи. Мы пробирались по лесу, сверху падал редкий снежок. Мы шли, не говоря ни слова, и добрались до места быстро — словно лес сжался. Точно во сне, мы вдруг оказались на месте, и сквозь ветви нам открылся задний двор мистера Уайта. В голове у меня что-то стучало, ноги едва не подкашивались. Джим посмотрел на окна — не видно ли за ними какого-нибудь движения — и сказал:

— Точно как в прошлый раз.

Затем пригнулся и побежал к гаражу. Целую минуту он стоял совершенно неподвижно спиной к деревянной стене, и мы прислушивались.

Я в тысячный раз взглянул на дом, а когда снова перевел глаза на Джима, тот уже исчез за углом. Секунду спустя он появился и махнул мне — мол, давай за мной. Поначалу я не мог двинуться с места, но когда Джим проорал шепотом: «Пошевеливайся» — я пришел в движение и присоединился к нему. Мы оказались у входа в гараж.

И опять я помедлил в тени у самого входа. Меня отпугивал холодный запах бетона и масла. Я повернулся и посмотрел на кривую подъездную дорожку, уходившую к улице. А Джим уже пробрался внутрь и ухватился за ручку холодильника. Дверь подалась и заскрипела. Он подсунул под нее пальцы, пытаясь поднять.

— Помоги-ка, — сказал он. — Скорее.

Я бросился на подмогу. Вместе мы подняли тяжелую дверь, словно крышку гроба. Изнутри хлынул свет, отражаясь от наледи на стенках. Туда вполне могло поместиться тело, только никакого тела там не было. Холодильник был пуст.