В начале было детство - Елена Макарова

Изобретенный ребенком динамический типообраз начинает фигурировать во всех работах, включаясь в разнообразные контакты (ситуации). Он отрабатывается в серии рисунков или скульптур. Возникает серийность. Серийность помогает ребенку раздернуть сюжет в пространстве и во времени.

Графический сюжет, как и словесный, строится по хорошо усвоенной (из сказок), жестко структурированной схеме, где непременно наличие завязки, кульминации и развязки.

Теперь на рисунках все приходит в движение. Одушевленные и неодушевленные предметы становятся персонажами. Молоток гонится за гвоздем, еж убегает от телеграфного столба, приняв его за удава.

Если ребенок остановится на изображении персонажей, на рисовании комиксов — дело плохо. Так случается часто, поскольку высокий уровень изображения достигается им как раз к школе. В школе поначалу ребенка поощряют, ставят пятерки за «свободную тему». К концу первого класса, а иногда и первого полугодия ребенок приходит в тупик. Его способности эксплуатируются, но не развиваются. Он начинает повторяться. Тиражирует своих персонажей, пока ему не надоест рисовать вообще. Именно так случилось с сотнями моих талантливых учеников.

Счастливый билет

Перед сном дочь просит «записать сказку».

В самом произвольном месте, ближе к концу листа, она сама ставит жирную, «видную» точку. Сказка будет до этих пор.

Предел положен, и она начинает рассказывать, поглядывая за взрослой рукой, продвигающейся все ниже и ниже. За несколько сантиметров до точки она делает паузу, видимо, в этот момент охватывая мыслью сумбурное целое, и лихо завершает историю. Удивительно, как бы далеко ни уносила ее фантазия, концы обязательно сходятся с концами.

Название всегда содержит в свернутом виде главную мысль. К названию отношение самое ответственное: оно варьируется, уточняется, и, когда окончательный вариант найден, рассказ идет потоком, без корректировки.

Мальчик взял трех ящериц к себе

Я гулял по тропинке, которая росла на самом большом холме. У нас в деревне была бочка, под которой не было никакого жилья, ни насекомых, никого. И было озеро, около которого были большие камни, и в камнях все время росли травинки, которые никак не могли погибнуть. Травинки скучали и очень просились, чтобы их сорвали.

Я замечал, что под травинками все время что-то шевелится. Вдруг в ясный день я заметил, как из-под травинки вылезли ящерицы. Это были не только подружки, это были сестры. Ящерицы волокли за собой маленького жучка, но жучок остановился и стоял. Теперь они волокли за собой не жучка, а муху, но муха взлетела и села мне на нос.

Ящерицы качали головой:

— Боже мой, вся наша добыча улетает прямо из-под ног. Или это муха была, или Жучка, — пробормотали ящерицы на своем ящерином, очень сложном языке.

— Вот стрекоза летит, мы ее должны съесть, но она же такая длинная, как истукан, — сказала младшая ящерица.

— Да ничего такого, — пробормотали ящерицы, покачав головой.

— Болванка, — сказала старшая ящерица младшей, — почему бы не есть стрекоз, мы же их длинней!

— Почему наш знакомый жучок сразу упал в обморок, когда увидел стрекозу? — спросила младшая.

— Но мы же не жучок знакомый, — ответила старшая, — мы три культурных ящерицы.

— А ты нас думаешь величать жучком, тем более одним, — сказала другая.

Я медленно наклонил руку и взял их на ладонь.

— Да, они мне пригодятся, — сказал я.

Так я взял трех ящериц, которые, как попугаи, научились говорить на человеческом языке.

Конец

Перед словами «Я медленно наклонил руку…» Маня остановилась. Точка близка! Рассказ тотчас закруглился. История исчерпала себя не потому, что больше нечего было сказать, таково было условие — до точки.

На одном из занятий в присутствии Мани зашел разговор о счастье. Не помню уж, как он возник, но тема животрепещущая — высказывались все:

— У нас в деревне сирень растет, с пятью лепестками. Я летом наемся — и весь год счастливая.

— А мама говорит, что счастье не продается и не покупается. Потому что я попросила сахарную вату купить, а у мамы денег не было.

— А я видела целый вагон счастья. Даже состав целый. Там «Жигули» везли. Новенькие.

— Зато я счастливых билетов наберу, наберу по автобусам и дома, после ужина, все съем. Мне потом такие сны снятся!

Известие про счастливые билеты взволновало Маню. И дома она потребовала записать рассказ, возможно сочиненный уже по дороге.

Как человек ел счастливые билеты

Однажды мальчик ехал в автобусе. Там были все билеты счастливые. Он их откручивал и ел. Прохожие думали, отчего, почему и зачем он жует билеты, и никак не могли додуматься. Потом мальчик пересел в другой автобус. Там не было счастливого билета. Тогда он пересел в такси и сжевал рубль, который собирался дать шоферу.

Дома у него была огромная куча билетов, и он ее всю сжевал. Назавтра у него заболел живот. И мальчик подумал: «Как же так, они должны были принести мне счастье, а принесли одно боленье живота? Поскорее бы избавиться от этого счастья!»

Кончилось боленье живота, и он поехал в магазин на своем любимом автобусе, где всегда были счастливые билеты. И он взял билет и снова сжевал.

— Что вы жуете? — спросил какой-то гражданин.

— Билет.

— Запрещается жевать билет, потому что это химия.

Вдруг у мальчика какая-то мысль странная произошла, что не надо есть билеты, и он очнулся. Но дома у него остался запас счастливых билетов, и он съел их на завтрак. Это он так завтракал. Но тут у него заболела голова, и он решил закончить всю эту историю.

На самом деле голова заболела у Мани, к тому же мы приближались к точке.

Рассуждансы

«Земную жизнь пройдя до середины, я заблудился в сумрачном лесу…» — слова Данте как нельзя более точно передают то состояние, в которое я впала к середине книги.

Мы полны «благих намерений». За это нас отхлестал Чехов. Помните барышень, которые желали немедленно принести пользу. Отправиться в народ, накормить всех крестьянских детей разом. Благородный порыв. За него потом еще долго можно себя уважать. Быть хорошей, но прежде всего в своих собственных глазах, значит «впасть в прелесть», говоря языком христиан. Чехов, Лесков, Лев Толстой, Достоевский терзались проблемами добра и зла. Подоплекой добрых и злых поступков. «Не все, что разумно и полезно, есть добро», — говорили они нам, потомкам. «Подумайте, не спешите», — упреждали они нас, будто бы предвидя, через какие бедствия предстоит пройти двадцатому веку.

Ослепленные «высокой целью» — «впавшие в прелесть» — тираны, а вслед за ними целые народы истребляли как сами себя, так и друг друга. Стремительный век. Беспрецедентный по уничтожению миллионов людей. И все-таки ни добрые, ни честные, ни совестливые не перевелись. Утверждая материализм, мы восхищаемся, увековечиваем легендарные подвиги идеалистов.

Кем были Корчак, Мать Мария, Войно-Ясенецкий, Вавилов? Разве это не люди идеи? Одни совершали свои подвиги во имя Божье, другие — во имя Гуманизма, третьи — во имя Высшей Красоты. Земная жизнь ни для кого из них не была пределом устремлений. Их устремление — Вечность!

«В жилах каждого столетия течет чужая, не его кровь, и чем сильней, исторически интенсивней век, тем тяжелее вес этой чужой крови», — писал О. Мандельштам.

Мы — дети девятнадцатого века, вскормлены его культурой. Нынешние нравственные ценности мы все еще поверяем по классике. Мы тоскуем по тем временам так же, как деревенский житель, осевший в городе, тоскует по деревне, которой давно не существует на белом свете.

Онтологическая картина прошлого мира содержала в себе далеко отнесенные друг от друга небо — рай — верх и землю — ад — низ. Свод нравственных законов был четким.

Теперь мы отняли культуру от религии, дали ей полную независимость. Пространство жизни видоизменилось, нет ни ада, ни рая, ни чистилища меж ними. Лишенная своих корней, культура трансформировалась. Она стала служанкой цивилизации. Некоторые, правда, считают, что этот «перекос» начался еще со времен Просвещения. А может быть, и раньше, в эпоху Возрождения, когда Человек стал писаться с заглавной буквы, когда он ощутил себя венцом творения.

Бурная переоценка ценностей потому и происходила в нашем веке, что мы лишились устойчивого равновесия, отвергли Высший Суд. И сами стали судьями себе.

Людям духовным, прозревающим будущее, всегда было трудно, тесно в детерминированном мире.

И сейчас тесно. Причинность сводит с ума.

Детерминизм в мышлении, по словам О. Мандельштама, приводит к «всепониманию, граничащему с ничего непониманием». Всему можно найти причину, при этом ничего не прояснив в пронизанном многочисленными связями целом.