Тайна распятия - Сергей Владич

— Я могу добавить к этому еще целый ряд «легких» вопросов по содержательной части. Например, так был ли Иисус распят или спасен Пилатом, где он провел восемнадцать лет своей жизни, правду ли о нем написали евангелисты и, наконец, кто он был — тот Бог, в которого мы все теперь верим, или человек, подвергнувшийся обожествлению? — продолжила Анна. — Что будем делать? С чего начнем?

— Я бы не хотел ставить перед собой задачи, которые так и не удалось разрешить людям значительно более информированным, чем мы с тобой, — принялся рассуждать Трубецкой. — Ну вот скажи, например, а какая, собственно, разница, где провел Иисус часть своей жизни? Пусть в Египте, Индии или в столярной мастерской его земного отца — разве это принципиально? Важно, что в нужный момент он оказался готов к свершению того, что ему было предназначено. С евангелистами вопрос значительно сложнее. Написанное пером — это уже документ, с которым можно и нужно работать. Однако, например, никто толком не знает, кто такой был этот евангелист Марк, хотя утверждают, что он был ученик Петра. В то же время апокрифическое Евангелие от самого Петра каноническим не признано. Да и насчет евангелиста Луки есть вопросы. Кроме того, как ты хорошо знаешь, существует достаточно обоснованная версия, что Евангелие от Иоанна написано на самом деле Марией Магдалиной, и так далее. Изданы по меньшей мере десятки, если не сотни толстенных книг, в которых скрупулезно, построчно и побуквенно разобраны все четыре Евангелия, выявлены неточности и проблемные моменты, выдвинуты версии — как в поддержку евангелистов, так и против них. Но опять-таки, разве дело в том, насколько точно они описали часть событий из жизни Иисуса из Назарета по прозвищу Христос? Мне кажется, значительно важнее, понимает и принимает ли душой каждый конкретный человек, который считает себя христианином, основную идею христианства, его философию, есть ли в его сердце истинная вера или он способен только обряды соблюдать, да и то максимум — это не есть скоромного в пост.

— Боюсь, что здесь все сильно запущено, — заметила Анна. — Это только для очень продвинутых и хорошо знакомых с первоисточниками людей посредники между ними и Всевышним не нужны. А для большинства простых верующих крайне важно не только придерживаться официального, общепринятого толкования Святого Писания, но и соблюдать обычаи и ритуалы. Все-таки и двух тысяч лет оказалось недостаточно, чтобы окончательно уйти от языческих традиций…

— Подожди-ка, — Трубецкой вдруг стукнул себя ладонью по лбу, — до меня только сейчас дошло… Крутилось-вертелось в голове и наконец сварилось. Скажи, как звали того разбойника, которого, по Новому Завету, требовали освободить иудеи после суда над Иисусом? Варнава?..

— Да нет же, Варавва.

— Точно? Давай проверим.

Они проверили.

— Ну конечно, Варавва, — еще раз сказала Анна с оттенком обиды в голосе. — Почему ты мне не веришь?

— Не сердись, я верю, верю, не в этом дело. А в том, что Варавва — по-арамейски Бар-Раббá — буквально переводится как Сын Учителя. Однако если исходить из канонического греческого написания этого имени, то выходит Бар-Аббá — буквально Сын Отца. Но такое прозвище означает или просто насмешку, поскольку все мы сыновья каких-либо отцов, или следует сделать отсюда один логический шаг в другом направлении, до сына какого-то особенного отца, а именно — до Сына Отца Небесного… Но и это еще не все. Буквально перед тем, как получить твое письмо из монастыря, я занимался изучением вопроса о переводах Библии, и мне попался в руки тбилисский кодекс IX века, где, как я припоминаю, указывается, что Варавву звали Иисусом. И в армянском кодексе говорится то же самое. Об этом даже Ориген упоминал в своих трудах! И хотя имя разбойника Вараввы встречается только в Евангелии от Матфея, нет оснований отвергать эту версию. Но тогда Иисус Варавва превращается в Иисуса Сына Божьего, в Иисуса Христа! Как тебе такой вариант?

— Звучит заманчиво, хотя и слегка натянуто… — Анна пожала плечами. — Однако какие последствия может иметь эта игра слов?

— Как ты не понимаешь? Вспомни, после суда Понтия Пилата толпа у дворца Ирода кричала: «Отпусти нам Варавву!» Но теперь выходит, что под этим именем можно было легко понимать и Иисуса, Сына Божьего, так что окончательное решение оставалось лично за Пилатом — свободу для кого из них требуют иудеи.

— Не слишком ли много, как для Пилата? И кого распять — ему решать, и кого на свободу отпустить — тоже. Я вообще сомневаюсь, что римский префект — кстати, знаешь ли ты, что он был префектом Иудеи, а не прокуратором? — Трубецкой кивнул, — стал бы спрашивать у толпы иудеев совета, что ему делать с заключенными. Это похоже на дешевое заигрывание и для такого жестокого и властного правителя, каким был Гай Понтий Пилат, совсем не характерно.

Они только вошли во вкус дискуссии, как зазвонил телефон.

— Знаешь, после того звонка, когда мне сказали, что тебя похитили, я все еще боюсь брать трубку, — после паузы произнес Сергей Михайлович.

— Нет проблем, — отозвалась Анна, — мы-то с тобой здесь, так что красть им больше некого, — и ответила на звонок. Это был Натан Ковальский. Он звонил, чтобы пригласить их на ужин.

Они встретились через несколько часов в ресторане «Да Винчи» на Владимирской. «Тут все очень дорого, — шепнул Трубецкой Анне, когда они присаживались за столик, — но пицца — лучшая в Киеве, да и кофе неплохой. Очень рекомендую». Однако, как оказалось, чувство голода вовсе не было той основной причиной, по которой Ковальский позвал их в «Да Винчи». Он просто опасался безлюдных мест, а «Да Винчи» безлюдным не бывает.

Он вообще выглядел неважно и совершенно не был похож на человека, воссоединившегося после долгих лет разлуки с Родиной, которая, в общем-то, ничего плохого ему не сделала. Натан все время оглядывался на посетителей, нервно ерзал на стуле и постоянно с жадностью пил воду.

— Натан, успокойся! — наконец сказал ему Трубецкой. — Что с тобой произошло? Мы только вчера расстались, а на тебе уже лица нет.

Ковальский вздрогнул при этих словах, еще глотнул воды, но оглядываться и ерзать перестал.

— Дело в том, что случилось нечто невероятное, немыслимое, — выдавил он из себя полушепотом. — Они, — он показал на этот раз пальцем вверх, — исчезли.

— Кто это — «они»? — спросила Анна. — А-а-а, эти ваши, я надеюсь, бывшие боссы из «мирового правительства»?

— Тише, тише, я прошу вас, — замахал руками Ковальский, — вы не знаете, с кем имеете дело, не поминайте их всуе.

— Ты про них говоришь, как про имя Божье, — вставил реплику Трубецкой. — Однако если они исчезли, так чего же ты боишься?

— Но этого не может быть. Они — все-мо-гу-щи! — по слогам произнес Натан. — На телефоны не отвечают, а в новостях говорят, что вскоре после нашего побега в Альпах случилось землетрясение. Кроме того, сообщают о банкротствах банков, падении бирж… Все это плюс их исчезновение — взаимосвязанные вещи, я уверен.

— Вы хотите сказать, что этого замка, где мы были, уже не существует и он исчез вместе с его обитателями? — Удивлению Анны не было предела. — Как это чудесно с их стороны — нагадить и сразу после себя убрать!

— Простите, Анна Николаевна, но ваш сарказм… — Натан, казалось, подыскивал подходящее слово, чтобы продолжить фразу, но не находил.

— Подожди, Натан. — Трубецкой был крайне серьезен. — Какие биржи и банки? Они, по-моему, все время то падают, то банкротятся, в чем же сейчас специфика ситуации?

— Банки, — почти торжественно произнес Ковальский, — просто так никогда не банкротятся. И биржи ни с того, ни с сего никуда не падают. Поверьте, мне известно об этих ребятах не так уж и мало, поэтому я могу утверждать, что все это плановая, даже рутинная работа по легальному перекачиванию больших, очень больших денег из одних карманов в другие. Вот, например, банк с активами в сотни миллионов долларов объявляет, что он банкрот, потому что у него якобы обязательств во много раз больше, чем активов, да и кредиты невозвратные накопились, то да се… Проходит некоторое время, и какой-нибудь другой банк, у которого большое, доброе сердце, берет и тихо забирает этого «банкрота» с потрохами, и все успокаиваются. В результате эти миллионы, или даже миллиарды, преспокойно перекочевывают из одного кармана в другой. А как иначе это можно было бы сделать — враз переместить такие суммы? Наличкой? Банковский трансферт? Исключено! А так все просто и красиво, никаких тебе налогов и минимум контроля. Но вот если надо какую-нибудь собственность трансфернуть, то тут им лучший помощник — фондовая биржа. Сначала играешь на понижение, затем скупаешь акции за бесценок, потом присылаешь в облюбованную тобой компанию пару хмурых ребят с документом от регистратора, что собственник-то уже другой. — Ковальского, как это с ним иногда бывало, понесло. — Но вершина мастерства — это какой-нибудь локальный или глобальный финансовый кризис. Тут, правда, без прессы не обойтись. Одно-два громких дела о нецелевом, как у вас тут говорят, использовании средств какими-нибудь инвестиционными фондами, к примеру пенсионными, — и ага, имеете панику, падение валют, все начинают скупать доллары и фунты, закрывать заводы… А никто почему-то не задумывается над простой истиной: ведь сумма общественных богатств никуда же не делась, просто произошла переоценка единиц измерения. То есть деньги в печку никто не бросал, дома в преисподнюю не попадали, заводы и фабрики как стояли, так и стоят, люди продолжают есть, покупать вещи, дома и машины, любить, рожать. Просто надо было кому-то расчистить рынки, кому-то похоронить конкурентов, где-то поменять правительство, кого-то подсадить на иглу внешних займов. Ну несколько перераспределятся финансовые потоки, ну станет немного меньше «воздушных» или, точнее сказать, виртуальных денег, подумаешь… Так что, кому кризис, а кому отец родной.