Очередное важное дело - Анита Брукнер

Сумерки наступили рано и своей благосклонностью искупили отсутствие солнца. Тогда он со скрипом поднялся, взял свою отсыревшую газету и, собравшись с духом, двинулся домой. В это время обычно моросил дождик, и Герц мог полюбоваться городом: тем, как блестит на мокром тротуаре или отражается в лужицах свет фонарей, как сияет вывеска универсама, где он обычно покупает продукты для своих нехитрых трапез, или отдаленным всплеском, когда чей-нибудь автомобиль въезжал колесом в сточную канаву. Его улица, все такая же пустая, поражала его своей абстрактной кирпичной странностью, отсутствием кривых линий, своей беспощадной симметрией. Вставляя ключ в замок, он помахал молодым людям в магазине, Майку и Тони, один из которых поднял кружку, приглашая Герца присоединиться к их чаепитию: тот повторил его жест и с улыбкой отказался. Он любил этих молодых людей и поэтому не хотел смущать их своим обществом. Он оказывал им мелкие услуги, забирал для них молоко и держал у себя, пока они не придут открывать магазин, хранил комплект запасных ключей, как когда-то для Софи Клэй. Это было просто чудо — неожиданное при существующих обстоятельствах, — что магазин причинял ему так мало беспокойства. Телевизоры включались сразу же, как только приходили Майк и Тони, но звук долетал до него лишь отдаленным рокотом, вроде шума прибоя, и только когда покупатель просил проверить, раздавались короткие залпы. Он ценил молодых людей за то, что они трудяги и, можно сказать, его коллеги, если вспомнить будни в магазине, и ему известно было, как неприятно, когда клиент приходит перед перерывом на чаепитие, и как сладок звук запираемого замка… Вернувшись в квартиру, он из солидарности с ними выпивал чаю, часто стоя у окна, чтобы снять напряжение в спине после долгого сидения в сырости сада. Он стоял там, пока Тони и Майк не уходили домой. Иногда один из них поднимал голову и махал ему. Но, едва заслышав знакомый стук каблучков, он отступал в сумрак гостиной. Он старался не подходить к окну, когда у него горит свет, задергивал шторы, чего никогда раньше не делал, завершая свою маскировку, сигналя о своей недосягаемости. Потом начинался вечер, длинная прелюдия к ночи, которая возвещала — или не возвещала — сон. Ночи редко приносили сновидения, вот что было особенно обидно. Он, когда-то видевший столь яркие сны, воспринял эту утрату как символ промелькнувшей жизни.

Был еще один ритуал, который надо было соблюсти, прежде чем считать день законченным. Надо было вновь достать арендный договор из второго ящика стола, где он лежал вместе с черновиком завещания, который Герц намеревался передать Бернарду Саймондсу, и снова перечитать на случай, если он все-таки пропустил слово «возобновляемый». Но этого слова там не было. Оба документа, арендный договор и завещание, были обманными, поскольку ему было некуда уезжать и нечего оставлять. Он бы завещал квартиру Джози, если бы был уверен, что останется ее хозяином, но он чувствовал, что она от него ускользает, как будто его хватка физически ослабла. Ему не приходило никаких напоминаний, он не замечал никаких признаков деятельности, но от молодых людей из магазина он узнал, что здание перешло в другие руки и что эти люди теперь собирали силы для полномасштабного нападения. Это больше не пугало его, как раньше: квартира потеряла для него свою привлекательность, как только он понял, что для него все места впредь будут более или менее чуждыми. Однако доход его был ограничен; квартира оставалась его единственным активом. Только продав квартиру, он получил бы больший капитал. Он почти утвердился в решении, что мог бы платить арендную плату, а не выкупать квартиру, но совершенно не был уверен, что ему дадут право выбора. Только потеряв все сразу, он мог что-нибудь оставить Джози; только если бы он продал квартиру и вскоре умер, она могла унаследовать какие-то оставшиеся деньги. Такие мысли посещали его приблизительно в одно и то же время каждый вечер и даже спустя несколько часов продолжали вертеться в голове. Только в сырой тишине сада он чувствовал себя физически удаленным от них; облегчение было ограничено только временем, проведенным там, и стремительно иссякало к тому моменту, когда он возвращался на Чилтерн-стрит. В квартире оно полностью исчезало.

Вечером того дня, который, он смутно помнил, был его днем рождения, Герц позвонил Бернарду Саймондсу и пригласил его на обед. Ему всегда было приятно, что такое приглашение от души принималось. Эта сердечность, эта доброта была, без сомнения, полупрофессиональным качеством, весьма ценимым клиентами Саймондса, хотя Герц подозревал, что тут больше личного, что Саймондс избрал Герца кем-то вроде пожилого друга, от которого можно услышать мудрый совет, но он тактично помалкивает. И к тому же деньги их текли из одного и того же источника, причем оба считали, что не имеют никакого права пользоваться этими благами, не вспоминая о дарителе. Об этом редко говорилось, но они вели себя так, словно получили общее наследство. За неимением чего-то более определенного, это связывало их той таинственной связью, которая скорее ощущается, а не признается в открытую. Мистический крестный отец, соединив их, выполнял функцию общего предка, без которого их отношения остались бы более формальными. Они договорились встретиться в городе, в ресторане, куда Герц обычно приглашал Джози. Герц предупредил Саймондса, что ему нужна консультация, указав, что собирается ее оплатить. Сумма гонорара, как всегда непомерная, не будет упомянута в ходе обеда — маленькая любезность, которую Герц оценил. Счет придет ему на дом, обыкновенным образом, без комментария, и будет без комментария, безропотно оплачен.

— Вы хорошо выглядите, — сказал Герц, когда оба разворачивали салфетки.

— А вы — напротив, Юлиус. С вами все в порядке?

— В моем возрасте ни у кого не бывает все в порядке.

— О, извините.

— Ничего страшного. Я только недавно оправился от гриппа.

— Вы были у врача?

— Нет, конечно нет. Все равно я врачам не доверяю. Но я хотел поговорить с вами о Джози. Я уже писал вам, что хочу назначить ей небольшое пособие.

— Об этом уже позаботились. Но вы уверены? Вы же знаете, у вас нет никаких обязательств.

— Совершенно уверен. Но это еще не все. Я хочу оставить ей немного денег. Это все указано в завещании, которое я набросал. — Он передал оба своих документа. — Как видите, денег может и не остаться. Мой арендный договор невозобновляемый. Деньги Джози зависят от того, есть ли они у меня. А мои деньги зависят от того, буду ли я жить в этой квартире. Если мне придется покупать что-то другое — по явно разорительной цене, — то не останется ничего.

— Вы всегда сможете снимать квартиру, когда арендный договор истечет.

— Полагаю, это проблематично?

— Ничуть. Или вы могли бы продать квартиру сейчас.

— Кто же купит арендный договор на три года? Таких дураков не найдешь.

— Вы себе не представляете! Фирмы всегда ищут места для своих руководителей. А теперь это сплошь краткосрочные контракты — год, два года. С этим вообще не будет проблем.

— Но куда же я денусь?

— Моя клиентка — я не должен вам этого рассказывать — столкнулась с той же самой проблемой, когда умер ее муж. Она переехала в гостиницу на юге Франции, договорилась с администрацией, платила им установленную сумму каждый месяц и жила более или менее независимо. Они — она и менеджер — были в прекрасных отношениях: он оценил преимущества клиента, который занимает номер и в сезон, и в несезон. Когда она умерла, он даже устроил похороны.

— Понимаю. — Пауза. — Мне никогда особенно не нравились гостиницы. Я всегда чувствовал себя там как беглец.

— Или есть жилые дома.

— Вы имеете в виду что-то типа частного дома? Еще чудеснее.

— Вы всегда можете купить другой арендный договор на вашу нынешнюю квартиру. Хотите, я наведу справки? Я полагаю, у вашего здания недавно сменился владелец. Как я понимаю, его будут как-то перестраивать.

— Вы правда можете это сделать? Мне совсем не хочется переезжать. Единственное, чего мне хочется, это оставить что-то Джози.

— Боюсь, это невозможно.

— Да, я понимаю. — Он подумал о своей бедной девочке, оказавшейся, как и он, на мели, зависящей в будущем исключительно от его средств. Потом он нехотя оставил эти мысли. В конце концов, ее положение было не более рискованным, чем его собственное. — Просто мне хотелось бы улучшить ее жизнь, прежде чем я умру. Я все время только тем и занимался, что пытался облегчить кому-то жизнь. Только у меня это выходило плохо.

— Ну, ну, Юлиус.

— Если бы мы остались в Германии, я пошел бы учиться, приобрел профессию, стал джентльменом, как мой отец когда-то. Я своих квартировладельцев воспринимаю как гонителей и обездоливателей: тень прошлого, надо думать. И все же эта страна была ко мне добра. Единственное, что я все равно не чувствую себя здесь как дома. Именно поэтому я сейчас так переживаю: маленькая проблема постоянного адреса кажется непомерно сложной. В моем возрасте вообще не может быть ничего постоянного. И конечно, я буду очень вам признателен, если вы для меня все это сделаете. Я буду счастлив оставить все в ваших руках. Если, конечно, вы не слишком заняты.