Стеклянные куклы - Инна Бачинская

Игорек болтал без устали; Рощик перестал дуться, снял бейсбольную шапочку, стащил свой безразмерный свитер и остался в полосатой тельняшке – ему было жарко, – и тоже болтал; они перебивали друг друга и иногда говорили дуэтом.

Федор думал о Вадиме Устинове, мучительно морщился, пытаясь схватить ускользающую мысль, машинально жевал, не замечая, что именно, осторожно глотал, прислушиваясь к слабой боли в затылке. Поглядывал на кейсы с фотографиями, разложенные на диване, прикидывая, с чего начать.

В разгар веселья снова раздался звонок – пришел новый гость. Савелий побежал открывать. Снова топанье, шмыганье носом, треск вешалки, не привыкшей к такому количеству одежды, и на пороге возник капитан Астахов собственной персоной, явив обществу обветренную физиономию и красные с мороза уши.

– Честной компании привет! – произнес он после секундного замешательства. – Гуляем? Празднуем? И хоть бы слово! Савелий!

– Коля, мы не собирались! – воскликнул Савелий. – Случайно вышло. Садись!

Капитан уселся, потер руки и сказал:

– Какие люди! Привет, Игорек! Рощик! Как там моя Ирка?

– Ирочка умница, – важно сказал Рощик. – Надежный и старательный работник, мы собираемся поощрить ее к Новому году. А вы что, ребята, маньяка ловите?

– Маньяка? – преувеличенно удивился капитан. – Сказал кто?

– Савелий! – сказал Рощик.

– Савик! – не отстал от него Игорек.

Савелий побагровел и пробормотал:

– Ну, я… это… в смысле… – После чего замолчал.

Астахов перевел взгляд на Федора, тот, ухмыляясь, пожал плечами.

– Что, собственно, здесь происходит? – спросил капитан. – Савелий!

– Федя попросил поговорить с Игорьком и Рощиком про моделек, – сказал Савелий.

– Про каких еще моделек?

– Которых снимал Вадим Устинов.

– Федор!

– Коля, давай не сейчас. У нас гости.

– У вас гости, – повторил Астахов таким тоном, что Рощик и Игорек, переглянувшись, как по команде, поднялись.

– Мы, наверное, уже пойдем, Федичка. Поправляйся! – сказал Игорек. – Рощик, идешь?

Савелий отправился провожать гостей, а капитан смахнул себе в тарелку все, что оставалось на столе, достал из папки бутылку водки, потянулся за хлебом. Налил водки в фужер.

– За тебя, философ!

Федор собрал с дивана папки с фотографиями, положил на стол:

– Это работа Вадима Устинова, Коля. Кроме известных нам четырех девушек, он предположительно работал еще с четырьмя – это те, на которых мы вышли. Возможно, моделей было больше. Нам с Савелием пришло в голову поговорить с Игорьком и Рощиком, и оказалось, что к ним приходили девушки с портфолио от Вадима Устинова.

– Портфо-о-лио, – протянул капитан. – От Устинова? И что это доказывает?

– Это доказывает, что он убивал избирательно, а не всех, с кем работал. Значит, были у него какие-то критерии отбора.

– Ну и?..

– Пока не знаю. Что-то брезжит…

– Мутно-философское? – подсказал капитан, пошевелив пальцами. – А Савелий, значит, рассказывает про маньяка всем встречным-поперечным? Включая это трепло Рощика и твоего недоделанного дружбана Игорька? И завтра весь город будет в курсе? Заигрались вы, ребята, как я посмотрю. Савелий, иди сюда! – позвал он, и смущенный Савелий бочком проскользнул за стол.

– Ушли?

– Ушли. Коля, ты не думай, я им ничего не сказал, они сами догадались. Почти…

– Что вы затеяли? Федор, тебе мало Посадовки? Лежи спокойно, лечись. А ты, Савелий… не ожидал! Федор, ладно, философ, что с него взять, но ты-то! Ты семьянин, у тебя жена, дети! – Капитан с удовольствием назидал беспутных друзей, войдя в роль старшего товарища.

– Коля, надо обыскать половину Максима, – перебил его Федор. – Вадим приходил не к себе, он приходил к Максиму, то, что ему нужно, – на половине Устинова-младшего. Обязательно! И еще… – Федор потрогал голову, чувствуя, как возвращается пульсирующая боль в затылке.

– Что, Федя? – встрепенулся Савелий. – Тебе плохо?

– Мне хорошо, Савелий, не перебивай, а то собьешь с мысли. И еще… мне нужны бумаги Устинова…

– Тебе лежать нужно, а не бумаги, – сказал Астахов.

– Коля, это важно! Мне нужны… Нужна книга, куда он записывал свои расчеты… вроде бухгалтерии…

– Но он же не брал с них денег! – ляпнул Савелий.

– С кого? – спросил капитан. – С кого он не брал денег?

– С девушек! Игорек сказал, он не брал.

– Подожди, Савелий… – пробормотал Федор, потирая лоб. – Гроссбух, как-то так… Сделаешь, Коля? И еще… подожди…

– Не помню никакого гроссбуха, – задумался капитан. – Не было, точно. Ты же сам видел. Может, в компьютере, но его тоже не было.

– Может. Но хоть что-то, черновик… сделки, заказы, заметки, а потом он переносил все в компьютер.

– На хрен тебе?

– Хочу посмотреть… – Федор откинулся на подушки и закрыл глаза.

Николай посмотрел на Савелия, тот ответил ему скорбным взглядом.

…Федор спал; сквозь некрепкий еще сон он слышал звяканье посуды, шум льющейся воды, бубнение знакомых голосов – друзья возились на кухне с посудой. Капитан зудел и воспитывал, Савелий оправдывался…

Глава 26

Сестра

Самое тяжелое – выходные дни. Тоня пыталась занять себя хоть чем-нибудь: уборкой антресолей и кладовок, где и так царил идеальный порядок, приготовлением космического торта из Интернета или перемыванием хрусталя из серванта. Она приносила зеленый пластиковый таз, полный мыльной воды, опускала туда вазочки и бокалы, ополаскивала из чайника и тщательно вытирала бумажным полотенцем. Потом наступал черед серебра и мельхиора: пары старинных прабабкиных подсвечников и массивных старомодных столовых приборов, которыми лет сорок как никто не пользовался. Их Тоня чистила специальной пастой. Она включала музыку, совсем тихо, что-нибудь инструментальное, легкое, спокойное, или телевизор, тоже тихо, чтобы не пропустить звонок в дверь. Иногда ей казалось, что в дверь звонят, и она застывала на долгую минуту, потом бежала в прихожую и распахивала дверь. На лестничной площадке было пусто. Тоня возвращалась в комнату, садилась на диван. Бормотал телевизор, выкипал на плите чайник, на столе стояли хрустальные вазочки из серванта. Тоня сидела, прижимая к себе диванную подушку, уставившись в пол, вспоминая. Вспоминая, как было когда-то, когда была Юлечка.

…Они вскакивали ни свет ни заря, летели на рынок, набивали сумки зеленью, первой редиской, творогом, клубникой, всякими вкусными копченостями из лавки «Монастырская трапеза», возвращались, делали бутерброды и отправлялись на речку. По пешеходному мосту на ту сторону, подальше, туда, где нет толпы и орущей музыки. Приходили Конкорда и ребята из школы танцев.

Солнце жарило в полный накал, глазам было больно от сверкания реки, воздух пропах разогретым на солнце ивняком, ветерок приносил с луга запахи цветов; а если дул от главного пляжа, то вонь горящих шашлыков. Шутили, смеялись. Конкорда, в старомодном купальнике с юбочкой, розовом с золотом, тощая и жилистая, в широкополой кружевной шляпе и громадных черных очках, была похожа на экзотическую стрекозу; парни, малиновые от солнца, играли в мяч – речное эхо уносило в луга звонкие шлепки ладоней; девочки, в тени ивовых зарослей, раскладывали на скатерти снедь – разносился запах зелени, свежего хлеба, копченого мяса; расставляли стаканы; в импровизированном холодильнике – в мокром песке на мелком месте закапывали бутылки с вином. Девушкам помогал мужчина постарше, тоже ученик, как называет их всех Конкорда, – спокойный, молчаливый, сноровистый… как его? Вадим! Тоня помнит, как спросила Юлечку, что за человек, и Юлечка ответила, что он нормальный дядька, только малость неповоротливый. Но это ничего, сказала Юлечка, Конкорда сделает из него человека. Ты бы присмотрелась, Тонда… Она называла ее Тонда! Ты бы присмотрелась, Тонда, он не женат. И богатый! Свой дом, полно заказов. Заказов? – спросила она. Каких заказов? Он чучельник, ответила, смеясь, Юлечка. Зовут Вадим. Набивает чучела, оказывается, за это хорошо платят. Чучельник? Какой ужас! Тоня несколько раз ловила на себе его взгляд и, в свою очередь, исподтишка рассматривала его… Однажды глаза их встретились, и она вспыхнула. Юлечка потом поддразнивала ее…

Это было начало мая, погода стояла вполне летняя. Больше она не видела этого мужчину…

И прошлым летом… тоже. Тоня вздыхает, вытирает слезы. Там был один мальчик… молодой человек, Леня, все время вертелся около Юлечки, и она, Тоня, ревниво присматривалась к нему и прикидывала, а что, если… Но Юлечка сказала, что Ленька клоун! Она хохотала, когда она, Тоня, осторожно сказала, что он ей нравится, веселый, и профессия хорошая… Тоня словно слышит смех Юлечки и ее слова: «Тонда, ты что! Ленька клоун!» Ну и что, что клоун? Зато с ним весело и человек хороший и добрый. А потом Леня привел свою девушку… Дашу, кажется, которой до Юлечки как до неба. Тоня исподтишка рассматривала Дашу, и та казалась ей манерной и скучной. Даша пришла всего раз, а потом Леня ушел из школы. Конкорда приставала к Даше, чтобы она записалась на танцы, доказывала, что это потрясающе красиво, что она и Леня замечательная пара, что танцы воспитывают характер, ловкость, сноровку, даже походку и что она, Конкорда, сразу определит в человеке танцора. Вам, деточка, обязательно нужно танцевать, заливалась Конкорда, вы сутулитесь и пару кило сбросить не помешает. Даша тогда помрачнела, пошепталась с Леней, и вскоре они ушли. А к концу лета ушел из школы Леня. Это было прошлой осенью. А потом и Юлечка сказала, что бросит. Как она, Тоня, ее уговаривала! Допытывалась, ты из-за Леньки? Юлечка смеялась и говорила, что нужно учиться, да и вообще… Что вообще? Я выросла, отвечала Юлечка, я уже большая…