Варшава - Владимир Козлов

– Не-а. Люди не привыкли.

– Ну вот.

Площадь Победы. Выходим из перехода к вечному огню. На мраморной плите валяется букет завядших цветов. Оля выставляет руки над огнем, греется. Я – тоже. По проспекту проезжают редкие машины. Впереди начинается «стометровка» – на ней переминаются с ноги на ногу проститутки. Светится орден на верхушке монумента. Мы целуемся.

Спускаемся в переход. Горят лампы под белыми колпаками. У таксофонов стоит бутылка из под шампанского.

Оля говорит:

– Поехали ко мне – поймаем машину.

– А твои?

– Никого нет дома.

Лежим на кровати.

Оля говорит:

– В одиннадцатом классе я спала с грузином. У него была своя фирма – в квартире, недалеко отсюда. Я думала, что он даст мне за это деньги… Много денег. Мне тогда очень нравились мотоциклы, а родители никогда бы мне не купили. И я начала придумывать всякие способы, как сама заработаю на мотоцикл. Сначала думала, что буду продавать машины, иномарки. Их пригоняют из Германии, например, по пятьсот долларов, а я буду покупать и продавать потом по восемьсот. Еще была идея открыть агентство недвижимости – находить людям квартиры, а мне чтоб платили проценты. А потом познакомилась с грузином…

– И он дал тебе денег?

– Нет. Мы только ходили в ресторан раза два… В гостинице «Минск»… И подарил мне эротические трусики – они тогда продавались в первых «комках»: маленькие, сворачиваются в футляр в форме ореха. Какая-то дурацкая надпись типа «Подарите вашей любимой девушке орех»… Я их выбросила…

Оля берет из пачки «Gauloise» сигарету, щелкает зажигалкой, выпускает дым.

– Тебя не обломало, что я про это рассказала?

– Не-а.

Я придвигаюсь ближе. Мы лежим, обнявшись.

Стою на лоджии. Льет дождь, гремит гром. Босые ноги мерзнут на мокром цементе. У подъезда дерутся два алкаша. У одного разбит нос, дождь размыл кровь по подбородку.

Оля, завернувшись в одеяло, выходит на лоджию. У нее в руках сигареты и зажигалка.

Она спрашивает:

– Это первая гроза здесь в этом году?

– Наверно.

Я обнимаю ее, мы целуемся.

Она закуривает, выпускает дым.

Внизу один алкаш, шатаясь, идет к подъезду. Второй медленно поднимается с асфальта, хватается за дерево.

Просыпаюсь от воя автомобильной сигнализации. Она несколько раз меняет мелодию и обрывается. Оля открывает глаза.

Курим на балконе. Над домами висит оранжевое солнце. Дворник в синей куртке метет улицу.

Я говорю:

– Мне надо уходить.

– Хорошо.

– Значит, ты послезавтра уезжаешь?

– Да. Ты приедешь ко мне?

– Обязательно.

– Я сделаю тебе приглашение. Мне люди, у которых я сначала жила, сказали: если надо кого пригласить, – родственников там, друзей, – то без проблем…

Шеф берет пачку «зубров», разрывает банковскую упаковку, начинает считать.

– Итак, Владимир, вынужден тебя огорчить. Прибыль у нас в марте получилась маленькая. В основном, конечно, из-за того, что девушки наши ездили в поездку. Но я думаю, что ты со мной согласишься: поздравить женщин в такой праздник – дело святое. Ну и, по-прежнему, твоего вклада в общее дело не ощущается. Поэтому мне пришлось принять непростое решение… – Он берет из пепельницы сигарету, затягивается, отпивает кофе. – Я надеюсь, что мы расстанемся друзьями. А может, еще и встретимся в будущем. Вдруг те проекты, о которых я говорил, заработают, и тогда нам понадобится человек вроде тебя, который мог бы ими заняться и поднять, так сказать, на должный уровень. Но пока – я хочу, чтобы ты меня правильно понял, – я не могу держать на зарплате человека, который не приносит прибыли. У твоего приятеля, Сергея, похожая ситуация: у него не так много работы. Но если его уволить, мы останемся без курьера. Так что…

– А как с зарплатой?

– За март я могу заплатить тебе по нашей новой схеме двадцать долларов. И то – я их, можно сказать, беру из своего кармана, отрываю от семьи. Ну а за апрель… – Шеф разводит руками.

– Но уже двадцать пятое число, я почти месяц отработал…

– Да, я понимаю, но, к сожалению…

– Если вы собирались меня уволить, то сказали бы раньше – я бы не выходил на работу…

– Ладно, так и быть. Поддержу тебя финансово, опять из своих личных средств. Еще двадцать долларов за апрель. Итого – сорок долларов. По курсу четыре пятьсот двадцать… Это будет… – Он жмет кнопки на калькуляторе. -…Сто восемьдесят – восемьсот.

На столе лежит «Народная газета», в нижнем правом углу страницы – реклама «Приорбанка»: «Внимание! Новая услуга – размен стодолларовых купюр. В неограниченном количестве и любым номиналом».

Напротив иняза, у немецкого посольства, – очередь: человек пятьдесят.

Я спрашиваю:

– Кто последний на визу?

– Я, – отвечает сутулый дядька с длинными волосами, в больших очках. В руке у него тряпичная сумка, из нее торчат свернутые бумажки.

– Хорошо, я за вами.

Вытаскиваю из рюкзака тетрадку по немецкому, открываю.

Сую под стекло факс приглашения. За стеклом – девушка в белой блузке. Лет двадцать пять, короткие светлые волосы.

Я говорю:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте. С какой целью едете в Германию?

– Частная поездка.

Она просматривает анкету.

– Виза будет готова двенадцатого. С вас двадцать марок – консульский сбор.

Я вытаскиваю из кармана две синеватые купюры с портретом Гаусса – вчера купил в обменнике на площади Победы.

Суббота. Полдвенадцатого. Я один в комнате, Дрон и Дэмп уехали на выходные домой. Надеваю старые «ливайсы», «косуху», обуваю кеды и выхожу в коридор. Дергаю дверь «12-01» – заперто. Стучу – никто не отвечает. Иду к лифту.

На остановке – никого. Подъезжает красно-желтый трамвай, я поднимаюсь по ступенькам. Вагон – почти пустой, только на передних сиденьях – семья: муж, жена и двое детей, мальчик и девочка. Взрослые вяло переругиваются, дети клюют носами.

Прохожу по вагону, сажусь сзади. В открытые окна задувает прохладный воздух.

Парк Горького – большой, темный и мрачный. Под лавками валяются бутылки от водки и пива, раздавленные пластиковые стаканы, смятые сигаретные пачки. На аллеях пусто, я сворачиваю на тропинку.

Из кустов выходит чувак в белой рубашке. У него испуганное лицо.

Он говорит:

– Не подскажешь, где здесь туалет?

– В такое время туалет не очень-то нужен…

– Не, ты знаешь, я тут стал под кустом – подходит мужик и говорит: «Давай я у тебя отсосу».

Я показываю рукой в сторону центрального входа.

– Туалет – там.

– Спасибо.

Чувак поворачивается, уходит.

За кустами страстно целуются парень и девушка. Его рука лазит у нее под юбкой.

Вокзал. Подхожу к окошку пивного ларька. Передо мной в очереди – два чувака.

Один говорит продавцу в замызганном фартуке:

– Ты мне смотри, чтоб свежее. А то, не дай бог…

– Ну и что ты мне сделаешь?

– Увидишь.

– Напугал ты меня.

Продавец дает чувакам две поллитровые банки, они встают у стойки. За соседней пьет пиво дядька в шляпе. Перед ним на куске газеты – сушеная рыбина.

Иду вдоль ограды депо. Визжат электровозы. На лавках сидят вокзальные бомжи, подростки и командированные.

Сажусь на свободную лавку. На соседней – лысый мужик в пиджаке, в очках и араб в черной ветровке. Лысый смотрит на меня, я отворачиваюсь.

По аллее медленно проезжает ментовский «уазик». Лысый встает, идет ко мне. Араб остается сидеть.

– Можно мне здесь присесть?

– Пожалуйста.

Я вожу кедом по земле, делаю канавку.

Мужик говорит:

– Хорошая сегодня ночь.

– Ну да, наверно.

– А для кого – и не очень. Имею в виду – если кого обокрали или обули. Но с вами, надеюсь, такого не случилось?

– Нет.

– Я понимаю, конечно, что это… криминальное несколько предложение, но иногда кажется, что такая вот ночь может стать самой лучшей в жизни. Вы меня понимаете?

– Более-менее.

– Вот мы могли бы поехать ко мне. На такси. Один уже есть. – Он кивает на араба. – Ну, и вы тоже. Я бы вас в ванне вымыл, пивом напоил, а?

Я молчу. Араб встает с лавки, подходит, садится рядом с мужиком. Мужик обнимает его за плечи, поворачивается ко мне.

– Ну так как? Я понимаю, конечно… Но вы ж видите – я не криминал какой-нибудь. Работаю в НИИ ЭВМ, могу показать пропуск…

Араб гладит мужика по ноге.

– Видите, он уже торопит. А ведь могли бы и без него, только мы с вами. Ну, как?

– Никак. Не интересует.

Я встаю с лавки, иду к вокзалу.

Оборачиваюсь. Мужик смотрит мне вслед. Араб сидит, положив ему голову на плечо.

Автобус подъезжает к таможне, останавливается. Народ начинает выгружаться. Почти у всех – огромные баулы, едут в Польшу торговать. Гудят моторы. Где-то гавкают собаки.

Сонный таможенник роется в моем рюкзаке. Две бутылки водки, батон, банка тушенки и банка сгущенного молока. Он расписывается в декларации, я прохожу в следующую комнату. Светятся зеленые точки электронных часов: 02:23.