Дорога в рай (Рассказы) - Роальд Даль

    – Сестра.

    – Да?

    – Можете дать мне сигарету?

    – Ну конечно же.

    Она вышла и почти тотчас вернулась с пачкой "плейерс" и спичками. Она дала ему сигарету и, когда он вставил ее в рот, зажгла спичку, и он закурил.

    – Если понадоблюсь, - сказала она, - просто позвони в колокольчик.

    И она вышла.

    Вечером он еще раз услышал звук самолета, уже другого. Тот летел где-то далеко, но, несмотря на это, он определил, что машина одномоторная. Она летела быстро; это было ясно. Что за тип, трудно сказать. Не "спит" и не "харрикейн". Да и на американский двигатель не похоже. Те шумнее. Он не знал, что это за самолет, и это не давало ему покоя. Наверное, я очень болен, - подумал он. - Наверное, мне все чудится. Быть может, я в бреду. Просто не знаю, что и думать".

    В этот вечер сестра принесла миску с горячей водой и начала его обмывать.

    – Ну так как, - спросила она, - надеюсь, тебе больше не кажется, что нас бомбят?

    Она сняла с него верхнюю часть пижамы и стала фланелью намыливать ему руку. Он не отвечал.

    Она смочила фланель в воде, еще раз намылила ее и стала мыть ему грудь.

    – Ты отлично выглядишь сегодня, - сказала она. - Тебе сделали операцию, как только доставили. Отличная была работа. С тобой все будет в порядке. У меня брат в военно-воздушных войсках, - прибавила она. - Летает на бомбардировщиках.

    – Я ходил в школу в Брайтоне, - сказал он.

    Она быстро взглянула на него.

    – Что ж, это хорошо, - сказала она. - Наверное, у тебя в городе есть знакомые.

    – Да, - ответил он. - Я здесь многих знаю.

    Она вымыла ему грудь и руки, после чего отдернула одеяло в том месте, где была его левая нога, притом она сделала это так, что перевязанный обрубок остался под одеялом. Развязав тесемку на пижамных брюках, сняла и их. Это было нетрудно сделать, потому что правую штанину отрезали, чтобы она не мешала перевязке. Она стала мыть его левую ногу и остальное тело. Его впервые мыли в кровати, и ему стало неловко. Она подложила полотенце ему под ступню и стала мыть ногу фланелью.

    – Проклятое мыло совсем не мылится. Вода здесь такая. Жесткая, как железо, - сказала она.

    – Сейчас вообще нет хорошего мыла, а если еще и вода жесткая, тогда, конечно, совсем дело плохо, - сказал он.

    Тут воспоминания нахлынули на него. Он вспомнил ванны в брайтонской школе. В длинной ванной комнате с каменным полом стояли в ряд четыре ванны. Он вспомнил - вода была такая мягкая, что потом приходилось принимать душ, чтобы смыть с тела все мыло, и еще он вспомнил, как пена плавала на поверхности воды, так что ног под водой не было видно. Еще он вспомнил, что иногда им давали таблетки кальция, потому что школьный врач говорил, что мягкая вода вредна для зубов.

    – В Брайтоне, - заговорил он, - вода не...

    Но не закончил фразу. Ему кое-что пришло в голову, нечто настолько фантастическое и нелепое, что он даже задумался - а не рассказать ли об этом сестре, чтобы вместе с ней посмеяться.

    Она посмотрела на него.

    – И что там с водой? - спросила она.

    – Да так, ничего, - ответил он. - Просто что-то вспомнилось.

    Она сполоснула фланель в миске, стерла мыло с его ноги и вытерла его полотенцем.

    – Хорошо, когда тебя вымоют, - сказал он. - Мне стало лучше.

    Он провел рукой по лицу.

    – Побриться бы.

    – Оставим на завтра, - сказала она. - Это ты и сам сделаешь.

    В эту ночь он не мог уснуть. Он лежал и думал о "Юнкерсах-88" и о жесткой воде. Ни о чем другом он думать не мог. "Это были "ю-восемьдеся-восемь", - сказал он про себя. Точно знаю. Однако этого не может быть, ведь не могут же они летать здесь так низко средь бела дня. Знаю, что это "юнкерсы" и знаю, что этого не может быть. Наверное, я болен. Наверное, я веду себя как идиот и не знаю, что говорю и что делаю. Может, я брежу". Он долго лежал и думал обо всем этом, а раз даже приподнялся в кровати и громко произнес:

    – Я докажу, что не сумасшедший. Я произнесу небольшую речь о чем-нибудь важном и умном. Буду говорить о том, как поступить с Германией после войны.

    Но не успел он начать, как уже спал.

    Он проснулся, когда из-за занавешенных окон пробивался дневной свет. В комнате было еще темно, но он видел, как свет за окном разгоняет тьму. Он лежал и смотрел на серый свет, который пробивался сквозь щель между занавесками, и тут вспомнил вчерашний день. Он вспомнил "Юнкерсы-88" и жесткую воду. Он вспомнил приветливую сестру и доброго врача, а потом зернышко сомнения зародилось в его мозгу и начало расти.

    Он оглядел палату. Розы сестра вынесла накануне вечером. На столике были лишь пачка сигарет, коробок спичек и пепельница. Палата была голая. Она больше не казалась теплой и приветливой. И уж тем более удобной. Она была холодная и пустая, и в ней было очень тихо.

    Зерно сомнения медленно росло, а вместе с ним пришел страх, легкий пляшущий страх; он скорее предупреждал о чем-то, нежели внушал ужас. Такой страх появляется у человека не потому, что он боится, а потому, что чувствует: что-то не так. Сомнение и страх росли так быстро, что он занервничал и рассердился, а когда дотронулся до лба рукой, обнаружил, что лоб мокрый от пота. Надо что-то предпринимать, решил он, нужно как-то доказать самому себе, что он либо прав, либо не прав. Он снова увидел перед собой окно и зеленые занавески. Окно находилось прямо перед его кроватью, однако в целых десяти ярдах от него. Надо бы каким-то образом добраться до окна и выглянуть наружу. Эта мысль полностью захватила его, и теперь он не мог думать ни о чем другом, кроме как об окне. Но как же быть с ногой? Он просунул руку под одеяло и нащупал толстый перебинтованный обрубок - все, что осталось с правой стороны. Казалось, там все в порядке. Боли нет. Но вот тут-то и может возникнуть проблема.

    Он сел на кровати. Потом откинул в сторону одеяло и спустил левую ногу на пол. Действуя медленно и осторожно, он сполз с кровати на ковер и оперся обеими руками о пол. Стоя в таком положении, он посмотрел на обрубок - очень короткий и толстый, весь перевязанный. В этом месте появилась боль и стала пульсировать кровь. Ему захотелось рухнуть на пол и ничего не делать, но он знал, что надо двигаться дальше.

    С помощью рук он как можно дальше передвигался вперед, потом слегка подпрыгивал и волочил левую ногу. Каждый раз он стонал от боли, но продолжал ползти по полу на руках и ноге. Приблизившись к окну, он ухватился руками за подоконник, сначала одной, потом другой, и медленно встал на одну ногу, потом быстро отдернул занавески и выглянул наружу.

    Он увидел маленький домик с серой черепичной крышей. Дом стоял в одиночестве близ узкой аллеи, а за ним начиналось вспаханное поле. Перед домиком был неухоженный сад. От аллеи сад отделяла зеленая изгородь. На изгороди он увидел табличку. Это была обыкновенная дощечка, прибитая к короткой жерди, а поскольку изгородь давно не приводили в порядок, ветки обвили табличку, так что казалось, будто ее установили посреди изгороди. На дощечке что-то было написано белой краской. Он уткнулся в оконное стекло, пытаясь прочитать надпись. Первая буква была "G", это он четко видел, вторая - "a", а третья - "r". Ему удалось разобрать буквы одну за одной. Всего было три слова, и он медленно их прочитал по буквам: "G-a-r-d-е a-u c-h-i-e-n"29. Только это и было там написано.

    Он нетвердо стоял на одной ноге, крепко ухватившись руками за подоконник, и смотрел на табличку и на буквы, выведенные белой краской. Какое-то время ни о чем другом он и думать не мог. Он смотрел на табличку и повторял про себя написанные на ней слова. Неожиданно до него дошло. Он еще раз посмотрел на домик и на вспаханное поле. Потом посмотрел на фруктовый сад слева от домика и окинул взглядом всю местность, покрытую зеленью.

    – Значит, я во Франции, - произнес он. - Я во Франции.

    Кровь сильно пульсировала в правом бедре. Было такое ощущение, словно кто-то стучит по обрубку молотком, и вдруг боль стала такой сильной, что у него в голове помутилось. Ему показалось, что он сейчас упадет. Он снова быстро опустился на пол, подполз к кровати и взобрался на нее, после чего в изнеможении откинулся на подушку и натянул на себя одеяло. Он по-прежнему не мог думать ни о чем другом, кроме как о табличке на изгороди, о вспаханном поле и фруктовом саде. Слова на табличке не выходили у него из головы.

    Спустя какое-то время пришла сестра. Она принесла миску с горячей водой.

    – Доброе утро, как ты себя сегодня чувствуешь? - сказала она.

    Боль под перевязкой была все еще сильная, но ему не хотелось ей ничего говорить. Он смотрел, как она возится с тем, что принесла с собой. Теперь он рассмотрел ее внимательнее. У нее были очень светлые волосы. Женщина она была высокая, крупная, с приятным лицом. Но в глазах ее была какая-то тревога. Глаза все время бегали, не задерживаясь ни на чем более мгновения, и быстро перебегали с одного предмета на другой. Да и в движениях было что-то особенное. Движения ее были чересчур резкие и нервные, что никак не сочеталось с тем небрежным тоном, каким она разговаривала.