Жемчужина - Станислав Михайлов

На середине фразы пропал и Пол. Вернее, пропал его голос из моей головы. Что ж. Буду ждать. Похоже, я начинаю привыкать. Кстати… Ведь Армир может знать, что это за голос. Что происходит со мной. Только надо быть осторожным, чтобы не перепугать ее. Ей во всем мерещатся Иные, а, я был полностью уверен в этом, Пол никак не связан с сургири и их машинами по захвату сознаний.

Трапеза тем временем закончилась, мы вновь умылись, насколько смогли в походных условиях. Нарт и Зарбат отправились на поверхность, не объяснив зачем. И я, пользуясь их отсутствием, решился-таки обратиться с сокровенным к бывшей хозяйке Нагорной, бывшей жрице Зеленой звезды, но она меня опередила.

— Я расскажу тебе о миражах.

Это настолько заинтересовало меня, что я решил отложить то, о чем собирался поговорить сам.

— В миражах даже обычный взгляд может иногда различить вещи, иначе ему недоступные. Город на другом конце Жемчужины или события давних времен. Трана, когда еще ходил в пустыню, рассказывал о своих миражах. Один из них был о битве, что произошла в тех краях, когда они еще не были пустыней. Трана не знал, кто бился и с кем, но он смог опознать очертания гор. Крепость баальбетов еще не возвышалась над утесом Костей, да и самих костей еще не было под утесом. Эта битва случилась во времена настолько давние, что некому было донести память о ней до потомков. Некому. Кроме миража.

— Но ведь не такой мираж подсказал Нарт, что Нагорная разрушена? Я тоже смотрел на горизонт, но видел только быстро растущее сизое облако…

— Не такой, — согласно кивнула Армир. — Хотя и тот же самый. Нарт умеет смотреть и видеть.

— Ты научишь меня?

— Этому учат жриц Весенницы, — мне показалось, что губы Армир дрогнули улыбкой. — Говорят, только женщины способны на такое. Еще они говорят, женщина, испачканная мужчиной, теряет способность концентрации внимания.

— Это правда?

— Это сказки для молоденьких жриц. Чтобы осознавали свою особенность и гордились высшим предназначением. Но многие старшие тоже верят в это. Если долго повторять глупость, чтобы убеждать других, можно убедить себя.

— Значит, я тоже смогу?

— Это зависит от твоих способностей и упорства. Как в любом деле. Но у нас слишком мало времени.

— Почему? — я не смог скрыть удивления. Мне казалось, что мы решили отсидеться тут.

— Хотя бы потому, что здесь не так много запасов. Нам нужна еда и вода, — она ответила, но мне показалось, уклонилась от ответа. — Но мы попробуем. Прямо сейчас. Скоро закат, удобное время для начинающих.

— Разве миражи бывают на закате?

Армир спокойно посмотрела на меня:

— Миражи есть всегда.

— Пол, ты видел когда-нибудь мираж?

— Спросила бы лучше, бывал ли я когда-нибудь в пустыне…

— А я видела… Несколько раз.

Мы заглушили мотор, чтобы послушать тишину. Штиль, на солнце градусов тридцать, но если свесить руку за борт, вода приятно холодит. Она прогрелась только в самом верхнем слое, стоит сунуться поглубже — леденющая. Не случайно океан до сих пор называют Северным Ледовитым, хотя собственно льды в нем появляются только зимой.

Катя сидела на носу и болтала в воде босыми ногами. На ней были коротенькие штанишки и легкая футболка. Я загорал, нагишом фривольно развалившись поперек лодки, после остановки двигателя превращенной мною в невысокий плотик.

— На стажировке, — продолжала Катя. — Нас гоняли в разных условиях. Общая подготовка младшего командного состава, умение принимать правильные решения в любой обстановке, все такое. Тренажеры-тренажерами, понимаешь, а натура…

Она потянулась, красиво выгнувшись в спине. Но мне против солнца смотреть неудобно, так что эта стрела пролетела мимо цели. Почти мимо.

— Натура, она правит миром, — зевнув, Катя пересела внутрь лодки, скрестила ноги и не забыла брызнуть с ладошки мне на грудь.

— Мираж — не натура, а иллюзия, — лениво заметил я.

— Я про пустыню, глупый доктор Джефферсон. Пустыня была натуральная. Мираж, кстати, тоже. Не наша стереопроекции, а природная.

— Натуралистка ты моя…

— Да ну тебя, Пол. Слушай. Однажды это были фламинго. Целая стая. Их ноги казались такими длинными и раздваивались… мы сначала решили, что там не птицы, а антилопы.

— Я читал о таком же случае. Только это была давно. В восемнадцатом, что ли, веке…

— Вот и у нас так же получилось, значит. Еще горы видели. Представляешь, пустыня, глинистая, как-то называется это…

— Такыр?

— Да, кажется, такыры, вся земля в трещинах. А на горизонте горы. Только мы по карте-то видим, что гор там нет. А вообще, Пол, ты должен бы знать, что миражи бывают не только в пустыне.

— Ну, я знаю, вообще-то… Над морем бывают. На море я, просто, бывал реже, чем в пустыне, если не считать Ганимеда и Марса. Но на Ганимеде с миражами тухло, если только собственная рука двоиться начнет, когда напряжешься, чтоб ее разглядеть… а на Марсе, вроде, случаются, но мне не везло.

— Может, сегодня увидим. Жаркий день, а вода холодная. Вдруг повезет.

— Вдруг, — согласился я, почти засыпая.

— Пол, прикройся, обгоришь, — строго потребовала Катя.

— Да ладно… Север же…

— Северный загар сильнее. Здесь ультрафиолет жестче. Объяснить, почему?

Вот так и вижу ее глаза с прищуром. Хотя сидит в контрсвет. Хотя мои глаза закрыты. Все равно вижу. Потому что живу с этой женщиной уже давно и потому что безумно ее люблю.

Не дождавшись реакции, Катя Старофф, лидер-инспектор Комитета Контроля, собственноручно набросила на меня какую-то тряпку из числа взятых с собой в круиз. Наш круизер тем временем покачивался на мелкой волнишке, чуть слышно чавкающей под днищем.

— Как думаешь, Пол, прошлое изменяемо?

Мы уже не в первый раз подходили к этому вопросу с разных сторон, поглядывали на него искоса. Похоже, настала пора задать его в лоб, к чему бы это ни привело. Молодец, Катя.

— Что ты молчишь? — в ее голосе легкое нетерпение.

— Я думаю.

— О чем?

— С чего начать. Точнее, к чему вернуться, чтобы начать заново…

— Ну, и?

— Мы являемся плодом прошлого. Вся совокупность событий так или иначе отразилась в мире, в котором мы живем сейчас. И в нас. Время течет в одну сторону. Мы не можем вернуться в прошлое, чтобы что-то там изменить. А если бы смогли, возникло бы противоречие, парадокс. В самом деле, как бы мы могли повлиять на то, что нас создало, ведь тогда бы мы были другими или вообще не родились. Но кто тогда отправился бы в прошлое, чтобы его изменить? Мы из прошлого, которого больше нет? Что-то вроде бесконечного цикла, не имеющего выхода. На курсе программирования это называли зацикливанием или, ближе к нашему случаю, бесконечной рекурсией, погружением самого в себя. Ошибочная ситуация для программы. Или это было бы уничтожением. Как мифическая змея, поедающая себя, укусив собственный хвост.