Три билета до Эдвенчер. Путь кенгуренка. - Джеральд Даррел

На закате мы спустились к реке и зарядили ловушку наживкой. Мак-Турк сказал, что если кайман вообще попадется, то это случится лишь поздней ночью, а потому мы с Бобом решили в последний раз прогуляться по саванне, проветрить легкие, насквозь пропитавшиеся запахом тухлятины. Зеленое, цвета яшмы, небо было подернуто бледно-розовыми облаками, на его фоне, словно черные выпуклые спины резвящихся дельфинов, проступала далекая линия гор. В высокой хрусткой траве, словно музыкальные шкатулки, перекликались кузнечики, а вдали, в приречном тростнике, хором квакали большие лягушки. Из-под самых наших ног вспорхнула пара земляных сов; бесшумно отлетев шагов на тридцать, они сели на землю и с достойным видом принялись ходить кругами, вертя головами и настороженно наблюдая за нами. Мы легли на красную землю, горячую, как плита, и стали смотреть в небо. Солнце зашло за горизонт, небо изменило свой цвет из зеленого в сизовато-серый, а потом вдруг окинулось тьмой и зажглось огромными дрожащими звездами, которые висели так низко, что, казалось, протяни руку — и наберешь целую пригоршню.

Взошла луна. Мы двинулись в обратный путь, решив отнести наши гамаки к реке и повесить их между деревьями на берегу, чтобы не пропустить момента, когда ловушка сработает. Найдя подходящие деревья и покурив, мы потихоньку пошли обратно к реке. В теплом воздухе над нами чертили замысловатые геометрические узоры с десяток небольших летучих мышей. Когда мы подошли к реке, мне послышался какой-то шум.

— Что это? — спросил я у Боба.

— Ты о чем? — спросил он.

— Да вроде где-то что-то хлопает.

— Ничего не слышу.

Мы молча продолжали свой путь.

— Вот опять. Неужели не слышишь?

— Как будто слышу, — ответил Боб.

— Похоже, в ловушку кто-то попался, — сказал я и бегом пустился к реке. Выбежав на берег, я увидел, что веревка, привязанная к дереву, туго натянута. В свете карманного фонарика веревка задергалась и ушла в воду, а у подножия утеса раздался страшный шум — фырканье, плеск и какие-то глухие удары. Я подбежал к краю скалы и глянул вниз.

Лодки, составленные ловушкой, были в десяти футах подо мной; они широко разошлись, и в воде между ними лежал здоровеннейший кайман, каких мне только приходилось видеть, с затянутой вокруг шеи петлей. Отбуйствовав, он лежал спокойно, но, как только луч фонарика скользнул по нему, его гигантское тело дрогнуло, он изогнулся дугой, распахнул свою огромную квадратную пасть и хлопнул ею, как дверью, а его хвост так и заходил из стороны в сторону, вспенивая воду и гулко молотя о борта лодок. Огромный зверь метался в бурлящей воде между раскачивающимися лодками, лязгал пастью и бешено колотил хвостом, веревка гудела и звенела, сук, к которому она была привязана, зловеще поскрипывал. Дерево стояло здесь же на скале, я положил руку на его ствол и ощутил, как оно дрожит и трясется от рывков зверя. При мысли, что кайман порвет веревку или сук сломается и, словом, великолепный экземпляр ускользнет от нас, я до того ошалел, что сделал нечто столь бессмысленное и опасное, что до сих пор не понимаю, как я мог дойти до такого безрассудства: я перегнулся через край утеса, обеими руками ухватился за веревку и потянул ее на себя. Почувствовав натяжение, кайман вновь заметался, забился и в свою очередь рванул веревку на себя, так что меня потащило вперед и я повис на веревке головой вниз, под углом в сорок пять градусов, в десяти футах над качающимися лодками и разъяренным, лязгающим зубами кайманом, лишь пальцами ног оставаясь на краю скалы. В конечном счете я непременно свалился бы в воду, и кайман искромсал бы меня челюстями или забил насмерть хвостом, не подхвати Боб вовремя веревку. Кайман бился и тащил веревку к себе, и мы с Бобом дергались взад и вперед на краю утеса, как сумасшедшие цепляясь за веревку, словно на ней держалась вся наша жизнь. Надо полагать, еще ни один утопающий не хватался за соломинку такой мертвой хваткой. Улучив момент между рывками, Боб повернул ко мне голову.

— Чего мы держимся за веревку?

— А вдруг она оборвется, — выдохнул я из себя. — Тогда прощай кайман.

Боб на секунду задумался.

— Если веревка лопнет, мы все равно не удержим его, — сказал он.

Вот чего я не сообразил с самого начала, и только теперь до меня дошло, каким дурацким делом мы занимаемся.

Мы отпустили веревку и прилегли отдохнуть на траву. Кайман внизу затих. Мы решили, что не мешает опутать зверя еще одной веревкой на случай, если первая лопнет, побежали домой и разбудили Мак-Турка. Затем, прихватив с собой веревок, вернулись к реке.

Кайман по-прежнему тихо лежал между лодками; казалось, он вконец выбился из сил. Мак-Турк забрался в лодку, чтобы отвлечь его внимание, а я спустился с утеса, с величайшей осторожностью накинул на его челюсти петлю и туго затянул ее. Обезопасив себя от его челюстей, мы стали действовать уверенней; теперь приходилось остерегаться лишь его хвоста. Вторую петлю мы затянули у каймана на груди, а третью на толстом основании его хвоста. Пока мы затягивали его в этот корсет, он дернулся раз-другой, но без особого ожесточения. Убедившись, что веревки надежно держат его, мы разошлись по своим гамакам и поспали урывками до рассвета.

Самолет должен был прилететь в полдень, а нам еще предстояло переделать кучу дел. Всех животных, за исключением муравьеда, мы доставили в джипе через саванну к взлетно-посадочной полосе и оставили там под присмотром индейца. После этого мы приступили к главному: надо было опутать каймана веревками и вытащить на берег, чтобы можно было быстро погрузить его на джип, когда прилетит самолет.

Прежде всего следовало накрепко притянуть к телу его короткие жирные лапы, и это далось нам без труда, но потом пошли дела посложнее: надо было подвести под каймана длинную доску и привязать его к ней. С этим прибилось повозиться: кайман лежал на мелководье и почти все его тело и хвост ушли в грязь; в конце концов пришлось вытолкнуть его на глубину и уже там подводить доску. Наконец мы привязали каймана к доске и стали выволакивать его из воды на крутой берег, и это был долгий и тяжкий труд.

Мы — Мак-Турк, Боб, восемь индейцев и я — тащили каймана на берег целый час. Берег был топкий и скользкий, мы то и дело падали, и всякий раз чудовищно тяжелое тело каймана сползало вниз на несколько драгоценных дюймов, отвоеванных нами у берега. В конце концов, обливаясь потом, мокрые и грязные с головы до ног, мы переволокли каймана через гребень берегового откоса и положили на траву.

Он был футов четырнадцати длиной, голова по толщине и ширине с мое туловище, а блестящий чешуйчатый хвост с доброе дерево толщиной бугрился твердыми, как железо, мускулами. Его спина и затылок были покрыты большущими шишками и наростами, а хвост увенчан высоким зазубренным гребнем, составленным из треугольных чешуй величиной с мою ладонь. Верхняя часть его тела была пепельно-серая с пятнами зелени в тех местах, где еще держался речной ил, брюхо ярко-желтое. Немигающие глаза были величиной с грецкий орех, глянцевито-черные, с яростной золотистой филигранной сеткой. В общем зверь что надо.