Хранитель понятий - Семен Майданный

Надежда не сбылась.

Вслед за криком «Да за такое, гнида!..» Петра Михайловича больно двинули бутсом по копчику. А потом зверски вмазали носком ботинка под колено.

- По тормозам, Огонек, - приказал следак. - Кстати, Огонек, часики у клиента ты прибрал?

Апаксин, разгибаясь, схватился за запястье - пусто.

- Это ж лох, он и без меня бы их посеял. Вот его ходики...

За спиной Апаксина звякнул браслет.

- Ладно, Огонек, оставь себе. Заработал. - Следак по особо важным затушил «беломорину» о протянутую каким-то хмырем пепельницу из мыльницы. - А с тобой, чучело, чего делать?

У Апаксина хватило ума не лезть со своими недоумениями типа «Вы следователь или где?» Может быть, не ума хватило, а взгляд подействовал. Оловянный, пробивающий до кишок взгляд следака-уголовника. Вот когда Петра Михайловича пробрал настоящий страх-то. Ведь этот неизвестный в тельнике может сделать с ним все-все, что захочет: И нет сейчас над Апаксиным НИКАКОЙ крыши.

- Там, слышу, кто-то миски драит? - спросил следак.

- Дрын старается, - подсказал Валек.

- Пусть Костюм его подменит. Потом перетру, сейчас устал я.

- Айда, Костюм! - И Валек крайне невежливо развернул Апаксина...

Близился к развязке пятый тайм финального матча профессионалов в полутяжелом весе по тюремному пятиборью. Накал страстей среди болельщиков достиг апогея. Зрители на трибунах, то есть на шконках, свистели, визжали и дрыгали ногами.

- Ставлю пачку «Примы» на нашего!

- «Беломор» на москвича!

- Лезвие на Паленого!

- Мыло на Рикошета! - подстегивали соперников алчные голоса.

На воровской шконке, дальней от двери с вертухайским глазком, двое претендентов на желтую майку лидера яростно точили фильтры, А зрители заламывали руки и в воздух картузы бросали.

- На общую надо бы забиться, - водязыркалами простонал свесивший харю над «стадионом» с верхней полки жадный Зубр.

- Ну давай, - безнадежно борясь с адреналином согласился приткнувшийся рядом Олег Петрович.

- Накинем коробок чаю против блондинки из журнала? - взвинтил ставки тотализатора азартно пыхтящий Зубр.

- Ну давай, - опять не нашел силы во время тормознуть Олег Петрович.

А ведь не катило ему по-черному. Он уже просадил Зубру три телефонные минуты, «плейбойскую» брюнетку, носки и последние сто пятнадцать рублей. И все потому, что Олег Петрович сперва кивал на москвича - тот внушал ему нешуточное почтение суровыми татуировками и ухватками крутейшего парня. Но надо же такому статься - москвич Паленый просрал первые два из забегов.

Во-первых, «сварочным аппаратом», сварганенным из газетной трубки и спичечного пламени, дольше Рикошета пережигал медную проводку диаметром ноль пять. Во-вторых, вспомнил всего девять «беломорных» загадок против шестнадцати у Рикошета. Москвич вконец разочаровал Олега Петровича - Паленый упустил даже такую затертую плешь, как «отыскать на пачке цифру И».

Тогда Олег Петрович перекинул надежды и ставки на Рикошета. Но настала пора просаживать Рикошету. Сначала питерец не сумел опередить москвича в изготовлении из жеваной газетной бумаги пикового туза. Потом уступил в стрельбе малявой на меткость - не попал в алюминиевую кружку.

Итак, счет повис на два - два. Сейчас решалась общая победа, то есть кому из воров, москвичу Паленому или питерпу Рикошету, занимать шконку смотрящего по камере.

- Глуши мембрану, братва, а то судью международной категории накличем! - остудил самые звонкие глотки Клифт Иствуд.

И, ощутив корой судьбоносность момента, трибуны замерли на едином дыхании, И даже стало слышно, как подглядывающий в глазок для развлекухи вертухай под нос мугикает: «Чтобы тело и душа были молоды, ты не бойся ни жары и ни холода, закаляйся...»

- На Рикошета, - трагическим шепотом выбрал Олег Петрович, Может быть, взыграл городской патриотизм.

- Лады, я на Паленого, - как и до этого, выступил вторым номером Зубр.

Москвич Паленый в зловещей тишине точил расплавленный и сплющенный сигаретный фильтр о шершавый край шконки, там, где облупилась краска. Рикошет острил свой фильтр о ботиночный каблук, время от времени слюнявя «лезвие» и пробуя заточку на палец

- Шабаш, люди. Куранты бьют.- Шнырь Мостырка бросил часы на шконку.

И разом все сплоченное в камере трудовое общество «Резервы» перевело дух, хотя результат матча был еще непредсказуем, как прокурор с черепно-мозговой травмой.

Первым по уговору показывал изделие москвич.

- Петрович, дай сюда свой кирпич!

Олег Петрович без уточнения смикитил, о чем базарит Паленый, спрыгнул со второго яруса, вытащил из-под матраса томик рассказов Чехова и передал через головы москвичу. Паленый словно убирая налет пыли погладил мясистой лапищей шершавую кожу добротного советского переплета. Примерился, прижал затвердевшее и заостренное стекловолокно к синей обложке и провел, надавливая, под тисненым портретом классика.

Хата взорвалась радостными и раздосадованными воплями:

- О-ле! О-ле! О-ле!.. - покатилось от окна до параши.

Олегу Петровичу почудилось, что вот-вот из темной полосы разреза хлынет чеховская кровь. Но не хлынула. И Чехова забрал Рикошет. Питерец, распахнув улыбкой черный забор прочифиренных зубов, смачно цыкнул и чиркнул резко, будто бритвой по горлу, по рассказам Антона Павловича.

И снова по полной забесновались фанаты с верхнего этажа:

- И во сне и наяву я за Питер пасть порву!!! - проскандировала молодежь из второго эшелона.

Шнырь Мостырка приготовленной тонкой проволочиной быстро измерил глубину разрезов, чей глубже.

- Рикошет, - выдал Мостырка, стараясь придать голосу как можно больший пофигизм.

Болельщики зашушукались, но «Судью на мыло!» никто не выкрикнул. Паленый недоверчиво перемерил и залупаться не стал. Значит, все верняк. Однако москвич имел право на еще две попытки. Чтоб уж все, будто в большом спорте.

- Мостырка, скидывай прохарь! - Паленый надумал пойти ва-банк.

Мостырка, удержав печальный вздох, стянул с правой ноги тупоносый ботинок на литой подошве. Но подошву Паленый не тронул, он прорезал сигаретной «заточкой» толстую «скороходовекую» кожу поперек носа.

- А, сучара! - Москвич осмотрел и отбросил затупившийся, негодный больше к попыткам фильтр.

Но все равно теперь должен был последовать ответ Рикошета. Питерец что-то прикинул и процедил:

- Мостырка, гони свое путало.

Шнырь безропотно слазил под матрас и вручил питерцу карманное зеркальце. Рикошет пристроил Мостыркино имущество на тумбочке и покопанная зеркальная поверхность отразила нацелившийся «фильтровый» резак.

Олегу Петровичу хотелось, очень хотелось встрять с советом - не лезь на рожон, разрежь те же Мостыркины говнодавы, и дело с концом. Но за такие физкультприветы потом поставят Олега Петровича на ответ и будут правы. Олег Петрович быстро снял и протер залитые горячечным потом очки. И успел.

Рикошет, подмигнув Мостырке, - типа не ссы, бродяга, - поставил заточенный край фильтра на собственное отражение и провел от края до края.. Имущество шныря заполучило продольную царапину. Фильтр-стеклорез заходил туда-сюда, углубляя борозду. И сломался.

«Невезение - это карма, и эта карма гирей висит на мне. Как на Пьере Ришаре, - не в первый раз за свою вполне долгую жизнь подумалось Олегу Петровичу. - Другие воруют не меньше моего, но сел именно я. В жены из огромного женского разнообразия я выбрал полную, законченную помесь стервы, ослицы и дуры. Любовница за все мои подарки наградила триппером. И ставлю я всегда и всюду мимо кассы».

Но тянущаяся, будто сопля по карнизу, гнетущая тишина заставила Олега Петровича не терять раньше срока надежду. А Рикошет тем временем фукнул в разрез, выдув белесое облачко. Положил зеркальце на тумбочный край, легонько стукнул костяшкой пальца по свешивающемуся концу. И Мостыркино имущество, хрупнув, удвоилось. Ровнехонько-ровнехонько напополам.

Фортуна рыдала навзрыд! А что творилось с трибунами?! Люди обнимались от счастья и грызли матрасы от огорчения. Рикошета стали качать, но с учетом низкого потолка не выше, чем ласточки перед дождем летают.

Признавая поражение, Паленый рванул на груди майку и выплеснул из души сокрушение в восемь размашистых этажей, совершенно в общем бедламе, впрочем, не слышное. Три шестерки от двери загугнявили по стойке «смирно» гимн Петербурга: «Город над тихой Невой, город нашей славы трудовой!..» Призер встал на табурет с внятно выцарапанной цифрой 1 и принял из рук судьи чемпионский кубок (ту же алюминиевую кружку, полную душистого чифиря).

«Ну вот, - по своему обыкновению Олег Петрович взялся подбивать итоги, - в кои-то веки свезло. Наварил коробок чаю, и журнальная блондинка не бросит меня ради Зубра. Может быть, в карме наступил перелом? Может быть, удастся получить вместо чирика строгача хотя бы пятерку общего? Тогда будет ништяк».

- Алло, разрядники, - беззлобно вякнул сочувствующий вертухай в кормушку. - Кончай «Формулу 1», корпусной на горизонте!