У нас в саду жулики (сборник) - Анатолий Михайлов

Но государство Наталью Михайловну не позабыло. Заслуженная учительница получает пенсию. Сорок шесть пятьдесят в месяц.

Наталья Михайловна передвигает на столе сковородку и, переворошив газеты, шаркает к себе в угол. Возле кровати на тумбочке горит настольная лампа. Она освещает не совсем свежую простыню и свисающий к полу дряхлый плед, когда-то красивый и ценный, наверно, такой же старый, как сама Наталья Михайловна. Над тумбочкой на простой доске – обтрепанные томики книг. Салтыков-Щедрин, Герцен, Толстой… В засиженной мухами оправе – распятие… И пахнет чем-то тяжелым и кислым. Но только когда войдешь. А когда постоишь – постепенно привыкаешь.

Наталья Михайловна наклоняется к подушке и шарит. Она что-то ищет. А я с батоном в руке стою и смотрю. Наконец находит и, повернувшись, шаркает обратно.

Протягивает какой-то клочок и, вспомнив про батон, кивает на стул. На ободранной обивке – вчерашняя четвертушка черного.

– Спасибо. Теперь мне хватит на неделю… Что-то нет аппетита. Давайте сюда…

За стеной все бубнит репродуктор, и что-то со стуком перекатывается. Это Марта. Резвится. Марта – бульдог. Ее завела себе Клавдия Ивановна. После того как повесился Вовка. А собаку, что была раньше, говорят, украли.

Репродуктор, как всегда, врублен до самого предела. И никогда не выключается. Клавдия Ивановна его не замечает. Если Клавдия Ивановна его днем выключит, то вечером ей уже не включить. Но даже если и включит, то без Марты все равно не обойтись. В шесть утра, как только заводят гимн, Марта начинает лаять, потом подбегает к Клавдии Ивановне и стаскивает с нее одеяло.

С этим репродуктором просто беда. Когда я пытаюсь собраться с мыслями, то он мешает сосредоточиться. А когда после работы хочу отдохнуть, то не дает мне заснуть. Летом еще терпимо: я открываю окно, и бубнеж репродуктора заглушается шумом с улицы. Этот шум меня не раздражает. А когда ложусь на тахту, даже убаюкивает. Но скоро наступит зима и окно надо будет заклеивать. Когда я об этом вспоминаю, меня охватывает отчаянье.

Перекатывание за стеной вдруг прекращается и раздается протяжный вой. Клавдия Ивановна сейчас в столовой, и Марта по ней тоскует.

Я жую свой праздничный завтрак и смотрю на листок, который мне подарила Наталья Михайловна. Я читаю ее каракули:

Я скорбный путь прошла со всем народом,

Неся его страданья и труды.

Потерян счет утратам и невзгодам,

Обидам всяческим и горестной нужды.

Но есть Великий счет, счет темных злодеяний,

Записанных в историю Земли,

Невиданных бесчисленных страданий,

Виновником которых были Вы.

И этот счет никто не уничтожит,

Его предъявит Вам проснувшийся народ.

Он уплатить по счету Вам предложит,

Когда опомнится от Ваших всех «свобод».

Спокойной ночи

Уперевшись ладонью в скулу, я сижу на табурете и в тоскливом ожидании приник ухом к стене. Точно прослушиваю больного. Надо что-то делать.

Грохот все не прекращается. Как будто что-то падает. А потом ползет. И сиплый голос Клавдии Ивановны:

– А ну, положь! Тебе говорят… А ну, положь тапочку… я тебе, блядина, покажу… – и дальше угрожающее рычание.

Я сижу и жду. И совсем не напрасно. Когда уже, казалось, устанавливается тишина, вдруг раздается удар. Еще удар. И еще… Такое впечатление, что кого-то хватают за шиворот и со всего размаху дубасят головой об стенку. С равномерными интервалами. На будильнике двадцать минут второго.

Пили, наверно, часов с восьми и до гимна. Потом вроде бы угомонились. Я уже почти засыпал, как вдруг из-за стены послышался такой диалог. Клавдия Ивановна, похоже, сидела на стуле и командовала:

– Марта, ко мне! – И что-то ей, как видно, подставляла. И Марта, счастливо повизгивая, прыгала. Затем команда повторялась, и все начиналось по новой. В промежутках между прыжками Марта переходила с визга на радостный лай. Скорее всего, Клавдия Ивановна ей что-нибудь подбрасывала. За службу. И при этом нежно приговаривала:

– Ах, ты, моя хорошая! Мо-ло-дец…

Клавдия Ивановна теперь уже не одна. Сейчас у нее сразу две симпатии. Клавдия Ивановна стала красить губы и даже сделала перманент. В ней проснулась женщина. Теперь, помимо Клавдии Ивановны, у меня два новых соседа. Леша и Лохматый.

Леша имеет на Клавдию Ивановну виды. Так, по крайней мере, считают в квартире. Он мой ровесник. Леша младше Клавдии Ивановны лет на двадцать. Но ведь возраст для любви не помеха.

У Леши в Ленинграде семья, но он с ней не ужился. Не сошелся характером. И теперь должен платить – тридцать три процента. А чтобы перевести дух, временно нигде не работает. Но я его часто вижу на Полтавской. Возле товарной станции. Когда Леша в квартире, то у него привычка ходить в туалет в носках. Ему кажется, что так его меньше слышно. Но иногда он своей привычке изменяет. Если из комнаты уже никак не выйти, то можно воспользоваться батареей. В одной батарее целых двенадцать секций и между секциями – отверстия; да еще умножить на два – под каждым окном по батарее. И это очень удобно.

В отличие от Леши, Лохматый попадается на глаза реже. Он предпочитает из комнаты не выходить. Вообще. Конечно, ему труднее. Не тот возраст. Лохматый уже совсем лысый.

Утром ребята отсыпаются. Клавдия Ивановна спозаранку в столовой, Варвара Алексеевна где-нибудь еще на рынке, а все остальные на работе. В квартире никого. Одна Наталья Михайловна. А часам к десяти из типографии прихожу я.

Опохмелившись, если, конечно, осталось со вчерашнего, друзья отправляются на добычу. Леша крутится на товарной, а Лохматый где-нибудь на овощебазе. А вечером возвращаются. Каждый с бутылкой. Клавдия Ивановна приносит из столовой продукты, и начинается веселая жизнь.

Сначала даже поют. Все разговаривают, разговаривают. И вдруг как грянут:

– «Орлята… учатся летать…» – А после давай скандалить.

Сперва просто кричат, а Марта лает. Она не любит, когда при ней повышают голос. А ближе к полуночи переходят на ползанье. И раз в неделю начинают гудеть с утра. Прямо с одиннадцати. Смотря когда у Клавдии Ивановны выходной. Он у нее скользящий. И тогда собирается целая компания. В основном мужчины – товарищи Лохматого и Леши. По труду. Но пока еще все спокойно. Никто никого не убил. А вот с Мартой никто не гуляет. Днем она воет в комнате, а вечером принимает участие в пиршестве. А гадит, наверно, прямо на пол. И иногда из-под двери вытекает ручеек. Конечно, Марта могла бы последовать примеру мужчин, но, во-первых, она все-таки женщина, а во-вторых, до отверстий в батарее ей все равно не достать.

У Леши с Лохматым от квартиры на пару один ключ, и иногда они возвращаются раньше Клавдии Ивановны. Но соседи запротестовали, и Клавдия Ивановна у них ключ отобрала. Но от комнаты оставила. Чтобы закрывать Марту. Но соседи поставили вопрос ребром, и тогда Клавдия Ивановна отобрала и этот, а ребята поставили задвижку. Все. Теперь и не придерешься. Сейчас у Клавдии Ивановны дверь нараспашку.

Пожалуйста, открывай и входи. Правда, внутри Марта. И еще она не только воет. Время от времени она кидается на дверь с той стороны и, царапаясь и скуля, пытается ее выбить. Иногда мне приходит мысль открыть входную дверь квартиры, а потом, выдвинув задвижку, по-быстрому юркнуть в комнату. И тогда Марта убежит. Но пока я еще не решился. И потом все равно не поможет. Побегает, побегает и вернется. По нюху. Хоть бы кто-нибудь ее по пьянке съел.

А иной раз друзья возвратятся и ждут. Прямо на лестнице. Сядут на подоконник и смотрят. Такие жалкие. Поневоле откроешь и впустишь. Или нажмут на кнопку и не отпускают: чувствуют, суки, что дома. Сидишь и не открываешь. Потом отпустят и опять на подоконник. Вроде бы ушли. А через полчаса по новой. С одной стороны Марта, а с другой они. Просто и не знаешь, чем помочь.

А как-то раз впустил, а они Клавдию Ивановну не дождались. Нажрались. Очень хотелось. А дверь спьяну не закрыли. Марта выскочила в коридор и давай носиться. Добежит до кухни – и обратно. И все рычит. Лапы здоровенные, язык туда-сюда так и ходит, а из пасти слюна. Ох, и наделала шороху! Все изнутри позакрывались и дрожат. Кто в комнате, а кто в туалете. И непонятно, кому лучше. Кто в туалете, тому не посмотреть телевизор. А кто в комнате, тому туалет не светит.

После этого случая решили написать в домком заявление. Я еще помогал редактировать. А когда дошло до подписей, то некоторые воздержались.

– Да слышали, – говорят, – вроде бы кто-то лаял.

А остальные видят, что некоторые воздержались, и тоже воздержались. Остался один я. Как будто мне больше всех надо. Но ведь хотели же все!

Может, поменяться? Сходить в бюро обмена. И предложить. Комната одиннадцать с половиной метров. Солнечная сторона. Телефон, ванная. Два туалета. Правда, тринадцать соседей. Ну, и что? Даже лучше. Дежурить реже. Бывает, всего один сосед, а хуже десяти. А так все-таки живой коллектив.