Оберег волхвов - Александра Девиль

Анна вздрогнула от такого оскорбления и, не сдержавшись, тоже перешла на крик:

— Ты лжешь, Берислава, я ни за кем не бегаю и не крашусь! И не нужен мне этот купец! Никто не нужен!

— Отчего же тогда ты помогла ему бежать? — спросила Берислава, заслоняя ей путь.

Анна хотела отстранить сводную сестру, но та вцепилась ей в волосы, порываясь оцарапать лицо. Анна попыталась защититься от разъяренной противницы, и девушки могли бы подраться на потеху толпы, если бы Тимофей и Завида их не разняли.

— Что это?! Какой позор, стыд! — сурово выговаривал боярин. — Не хватало еще, чтобы знатные боярышни подрались, как простые девки. Ты, Берислава, первая начала.

— А ты всегда будешь свою дочь защищать, сударь! — с обидой выкрикнула Берислава. — Но пусть она не уходит от ответа! Пусть при всех скажет, где сейчас купец.

— Конечно, Берислава слишком погорячилась, — поспешила вмешаться Завида. — Но ведь и то верно, государь мой, что Анна поступила противозаконно. Да к тому же скрывает правду.

Тимофей понял, что не избежать строгого разговора с дочерью. И сделать это придется при всех, иначе по городу поползут кривотолки о том, что Анна действительно сумасшедшая и выпустила из темницы человека, который ее во всеуслышание осмеял и отверг.

— Слышишь, дочка, в чем тебя обвиняют? — спросил он, нахмурив брови. — Отвечай же, как было дело.

Анна опустила глаза, поскольку не умела врать с уверенным видом, и тихо ответила:

— Не знаю, как ему удалось бежать, да только я здесь ни при чем. Я с этим купцом просто побеседовала, а потом позвала стражника и ушла из темницы. Что было после — не ведаю.

— А кто ему руки развязал? Кто его со двора вывел? — не унималась Берислава.

Завида подошла к падчерице и, погладив ее по плечу, ласково заговорила:

— Аннушка, ты еще дитя неразумное, этот купец-молодец мог тебя уговорить. Вины твоей в том нет, но ты должна сказать правду. Все равно ведь и привратник, и Иванко видели, как ты уводила Ратибора с боярского двора на улицу.

— Это не так! — воскликнула Анна, резко отстранившись от мачехи. — Со мной шла монахиня, а не купец.

— А может, это был купец, закутанный в монашеское покрывало? — все тем же ласковым тоном спросила Завида. — Ты назвала его сестрой Ефросиньей. Но я что-то не припомню, чтобы в Андреевском монастыре была такая высокая монахиня по имени Ефросинья. Может быть, ты нам ее покажешь? Пусть она подтвердит, что ты говоришь правду, — и мы тебе поверим. Ну? Где та монахиня, кто она?

И вдруг звучный женский голос раздался за спиной Анны:

— Вот я, перед вами. Только зовут меня Евпраксия, а не Ефросинья. Привратник ослышался.

Евпраксия Всеволодовна стала рядом с боярышней, которая так растерялась от подобного поворота событий, что снова забыла прикрыть лицо платком. Завида и Берислава не очень-то поверили словам Евпраксии, но не решались спорить с родственницей великого князя, а лишь осторожно высказали свои сомнения.

— Прости, сударыня, но это странно, — объявила Завида. — Ты никогда к нам в дом не ходила, так почему вдруг сегодня?..

— Но ведь раньше и Анна в вашем доме не бывала, — заметила Евпраксия. — Эта девушка лучше чувствует себя в монастыре, чем в отцовском доме. И, видно, тому есть причины. Я же приходила утешить ее добрым словом, как утешила бы любую из послушниц нашего монастыря.

— Прости, сударыня, но если это была ты — так почему закрывала лицо? — вкрадчиво спросила Завида.

— Я наложила на себя епитимью, которая продолжалась до сегодняшней вечерни. Мне надлежало бить поклоны, носить власяницу и прятать лицо. Тебе этого не понять, Завида, ведь ты не слишком ревностная христианка.

— А мне нет надобности молиться да каяться, поскольку я не чувствую себя грешницей, — певучим голосом заявила жена боярина.

— Не чувствовать себя грешницей — это не значит не быть грешницей, — парировала Евпраксия. — Кстати, Завида, пора бы тебе называться христианским именем… если оно у тебя есть. А если нет — я подскажу князю, чтобы распорядился окрестить жену одного из своих приближенных бояр.

Евпраксия говорила с невозмутимым видом человека, который пережил и потерял в жизни так много, что уже ко всему готов и ничего не боится. В ее словах был недвусмысленный намек на тайную связь Завиды с великим князем и одновременно напоминание о том, что сама Евпраксия принадлежит к роду киевских князей и имеет право на почтительное к себе отношение. Понимая это, Завида не решилась продолжать дальше допрос и, жестом остановив готовую броситься в спор Бериславу, ограничилась словами:

— Благодарю, сударыня, но я сама о себе позабочусь.

Не встречая больше сопротивления, Евпраксия взяла Анну за руку и пошла вместе с ней сквозь расступившуюся толпу. Никто не осмелился сказать им вслед ни единого слова.

Анна была ошеломлена всем происшедшим и особенно заступничеством Евпраксии. Ведь, живя в Билгородском монастыре под опекой тети, девушка слышала о бывшей киевской княжне только самое плохое. Монахини во главе с матушкой Евдокией, преклоняясь перед княжной Анной Всеволодовной, кривились при упоминании о ее сестре Евпраксии и шептали, что младшая дочь Всеволода — нечестивица, запятнавшая себя многими грехами и пороками. Намеки, которые доходили до слуха боярышни Анны, заставляли ее испытывать недоверие, неприязнь и одновременно жгучий интерес к этой таинственной грешнице, которая, как ей представлялось, была едва ли лучше Завиды.

Переехав из Билгорода в Киев и поселившись в монастыре, некогда основанном Анной Всеволодовной, боярышня впервые увидела Евпраксию, да и то издали. Она едва решилась посмотреть на особу, против которой была заранее предубеждена. Встречаясь в монастырском дворе с Евпраксией, Анна опускала глаза и старалась быстрее прошмыгнуть мимо.

И вот теперь она шла рука об руку с этой загадочной женщиной, испытывая к ней почти детскую благодарность. Сознание того, что они с Евпраксией только что нарушили заповедь «не лжесвидетельствуй», пугало и тревожило Анну. Но вместе с тем какое-то затаенное чувство подсказывало ей, что Бог простит этот невольный грех. Впервые она усомнилась в правоте тетушки, внушавшей беспредельное отвращение к грешникам. Впервые Анна подумала о том, что у каждого грешника есть своя история, свои чувства и, может быть, — своя правда.

Глава восьмая

Воспитание Анны

Ненависть игуменьи Евдокии к князьям Тмутараканским Олегу и Роману была так велика, что она сумела внушить ее даже юной племяннице. И не только предательские сговоры князей с хищными половцами послужили тому причиной. Недаром Дмитрий заподозрил, что были у столь ярой ненависти личные мотивы.