Записки прапорщика - Дмитрий Оськин

- Его председателем! - закричали депутаты.

- Я предлагаю президиум, а не председателя. Можно по одному от полка.

Так как ротные представители каждого из полков держались кучно, выборы в президиум больших трудностей не составляли. От 11-го полка в президиум выбрали меня. Когда я появился за столом, то услышал позади возгласы:

- А поручик зачем сюда? Кто его выбрал?

- Это от одиннадцатого, они его знают, - примирительно отвечали другие.

- Какой же он крестьянин теперь? Чего их сюда вмешивать? - ворчали одни.

- Ладно, помалкивай, знаем, какой он крестьянин, - настаивали другие.

Сидя на табуретке за столом президиума, я усиленно обдумывал, что бы такое сказать собравшимся делегатам, чтобы вызвать с их стороны больше к себе доверия, старался вспомнить те отрывочные сведения, какими располагал по аграрному вопросу. Но, увы! Ничего путного в голову не приходило.

- Прошу ораторов записываться! - прокричал Игнатов.

Никому первому говорить не хотелось. Набравшись храбрости, я попросил слова.

Делегаты насторожились.

- Товарищи, - начал я. - Нам действительно надо избрать такого делегата, который смог бы отстаивать интересы крестьян. Революция выдвинула в порядок дня осуществление заветной мечты крестьянина: получить землю и волю. Освобождение крестьян в тысяча восемьсот шестьдесят первом году не дало крестьянам того, что они ожидали. Крестьянин получил худшую землю, а лучшие оставили за собой помещики. В целом ряде мест крестьянину курицу выпустить некуда. Надо, чтобы Всероссийский крестьянский съезд обсудил вопрос об отобрании помещичьей земли и равномерном ее распределении среди крестьян.

Войдя во вкус, я рассуждал, почему необходимо, не дожидаясь окончания войны, объявить землю общенародным достоянием, отобрать немедленно у помещиков и передать до возвращения солдат с фронта в ведение земельных комитетов, избираемых на местах.

В самый разгар моей речи к нашему собранию подошла группа штабных офицеров во главе с начальником дивизии Музеусом.

Игнатов прервал меня и скомандовал:

- Смирно!

Солдаты, рассевшиеся на траве, вскочили для отдания чести.

Музеус поздоровался. Велел продолжать собрание, а сам присел около стола. Присутствие Музеуса меня смутило, но я взял себя в руки, выправился и продолжал говорить.

Когда я закончил, со лба градом катился пот. Наградой мне были дружные аплодисменты солдат, отчего я почувствовал большое удовлетворение.

Выступило еще несколько солдат.

- Правильно, - говорили они, - землю надо немедленно отобрать у помещиков, а с разделкой повременить, чтобы не было потом осложнений.

Проговорили часов до двух дня.

По окончании прений было внесено предложение, прежде чем выбирать депутата, составить наказ от дивизии.

Избрали комиссию по составлению наказа. В состав ее вошли Игнатов, я и по одному представителю от каждого из полков и артиллерийских частей.

Следующее собрание назначено завтра в девять утра.

На другой день читали наказ. Громом аплодисментов утверждался каждый прочитанный пункт.

- Правильно! Верно! Вот это так и надо! Хорошо!

Один из солдат внес предложение дополнить наказ пунктом, чтобы кроме отобрания земель у помещиков отобрать и заводы у капиталистов, и дома у домовладельцев.

- Съезд крестьянский, - пробовал возразить Игнатов, - вряд ли эти вопросы станет обсуждать.

- Должен обсуждать! - упорно настаивал на своем внесший предложение. Какой же это иначе будет Всероссийский съезд, если не затронет других сторон нового строя?

Решили наказ дополнить.

Приступили к голосованию.

Заготовили кусочки бумаги, раздали солдатам, на них они должны были написать фамилию кандидата, затем записки опускали в принесенный откуда-то ящик; присматривать специально приставили двоих солдат.

- Давайте сперва обсудим кандидатов!

- Называйте фамилии! - Оленин! - закричали представители 11-го полка.

- Игнатов! - кричали в противовес штабные.

- Морозов! - кричали артиллеристы. Кандидатов набралось двенадцать человек. Игнатов еще раз спросил у собрания:

- Может, полезно обсудить кандидатов, прежде чем за них голосовать?

- Ничего, сами разберемся! - получил он в ответ.

Из урны вывалили на стол груду записок, которые президиум начал подсчитывать. Раз, два, три... десять... тридцать... сорок пять... семьдесят... девяносто пять... сто тридцать четыре.

- Сто тридцать четыре голоса за Оленина! - провозгласил Игнатов.

Солдаты снова вытянулись перед урной. Каждый подходил, крепко держа зажатую в кулаке записку, скрывая ее от других, осторожно вкладывал в ящик.

Открыли урну, считают. За Игнатова девять голосов.

- Довольно тянуть волынку! - закричали солдаты. - Ясно, что Оленин выбран. Ведь кто писал за одного, ясно, за другого писать не станет.

- Итак, выбран почти единогласно Оленин, - резюмировал Игнатов.

- Качать его! - закричали с разных сторон, и мое бедное тело несколько раз взлетело на воздух.

- Товарищи, пощадите, вы мне все кости переломаете! - взмолился я.

Не чувствуя под собою ног, дошел я до своей роты.

Солдаты устроили мне овацию, узнав, что я избран депутатом на крестьянский съезд.

- Смотрите, товарищ Оленин, не отрывайтесь от нас!

Всероссийский Крестьянский съезд

Май, Петроград

Сидя в вагоне поезда, везущего меня в Тулу, я обдумывал, как вести себя на Всероссийском крестьянском съезде.

Надо организовать в группу всех представителей 11-й армии, чтобы было согласованное выступление по вопросам о земле и о войне.

Съезд начнет работу официально пятого мая, но, надо думать, делегаты с фронта запоздают...

Очень хочется повидаться с родными, а жену взять с собой в Петроград.

В Курске столкнулся с прапорщиком Трехсвятским, едущим из Тулы на фронт. Уже стоя на подножке вагона, я спросил Трехсвятского: что в Туле?

- И хорошо и плохо, - ответил Трехсвятский. - Хорошо, что идет чистка запасных полков. Плохо, что совершенно упала там дисциплина. Никаких занятий, ежедневно митингуют, шкурничество: мол, если нас на фронт отправят, кто здесь будет революцию защищать?

Третий звонок, гудок паровоза. Торопясь, я пожал руку Трехсвятскому и вошел в вагон.

Большинство пассажиров из Крыма.

Купе все заняты. Пришлось устроиться в коридоре.

Вошла девушка, лет двадцати - двадцати двух, в изящном лиловом платье, тоненькая, с карими глазами, немного вздернутым носиком. Осмотрелась. Нервно повела плечиками, остановив свой взор на мне. Громко позвала проводника. Я заметил маленькую ножку, одетую в лаковую туфельку и тонкий шелковый чулок. Внимательно осмотрел ее стройную фигурку - девушка хороша.