Сан-Ремо-Драйв - Лесли Эпстайн

— Барти, ей-Богу, это неприлично. Ты всегда можешь взять добавку.

— Так я и собираюсь поступить, ха-ха-ха! Как тебе моя шутка?

Лотта издала смешок.

— Ох, Барти, ты такой шутник! Это уморительно. Ты такой остроумный, когда радуешься. Мы все сейчас радуемся. Нам хорошо. Вон идут Эдуард и Майкл. Сюда, мальчики! — Она подалась к Майклу, тоже державшему тарелку с ребрышками, схватила его за оба уха, как кувшинчик с молоком, и притянула к себе. Потом смочила салфетку в воде со льдом, чтобы стереть помадный поцелуй с его губ. — И больше всех радуется Лотта Якоби. Я бабушка. Двух чудесных мальчиков. Разве не достижение?!

Эдуард тоже получил поцелуй. Он сел рядом с братом. А Барти встал, одновременно нащупывая пачку «Кул» в кармане рубашки.

— Прошу извинить, — сказал он, — пойду загоню в гроб еще гвоздик.

Лотта просияла.

— Правда, он чудо? И умница? Когда Бартон в таком настроении, более умного собеседника не найти.

Майкл толкнул меня под столом коленкой, наклонился и, приставив к моему уху жирные от мяса пальцы, прошептал:

— Бабушка чересчур меня любит.

— Мэл! Мэл! — Лотта, привстав, окликнула старого господина в синем блейзере — когда-то он был нашим семейным врачом.

Потом ее внимание привлек другой джентльмен.

— Ох-о-о! Судья! Вы тоже подойдите!

Это был отец Пингвина — несмотря на возраст, все еще член Верховного суда штата. Мне хорошо запомнился день возле бассейна, когда он был призван соединить узами брака Лотту и лжефранцуза: церемония была проведена по высшему разряду. Развод в Мексике обошелся без этого. Меня всегда изумляло, как радовались мужчины при встрече с ней. Оба лучились, подходя к восьмидесятилетней русалке.

Да и женщины тоже: Эстелла, Марджори, Джини — все партнерши по бриджу спускались по винтовой лестнице. Даже те, которые двигались приставным шагом, держась за перила, останавливались, чтобы помахать ей. Последняя в веренице? Перл Шайр и Барти, насилующий ее слух. Вскоре все они собрались вокруг. Различные мужья приковыляли к периферии. А мне вспомнилось, как после смерти Нормана никто не приходил на ее вечеринки по случаю выборов: оказалось, что все политики и киносветила были его друзьями. А эти — да вот и Джед Масманян, знаменитый психоаналитик, буквально стоял на коленях, словно посвящаемый в рыцари ее воздушным поцелуем, — эти были ее друзья.

— Эстелла, Джини, вы знакомы с моими внуками. Красавцы, правда? Барти смешно притворяется, будто путает их. И конечно, вы все знаете Ричарда. Милый, поделись с ними замечательной новостью. Вы не слышали. Всего через неделю у моего старшего сына выставка в Лувре!

Я поспешил прервать хор восклицаний.

— Не в Лувре, Лотта, ты же знаешь.

— Ну, конечно, знаю. В Jeu de Paume. Какая разница? Это современная часть Лувра, только и всего. Не думал же ты, что тебя выставят в одном грязном старом здании с Венерой Милосской?

Марджори сказала:

— Я обожаю Jeu de Раите. Там я видела кувшинки.

Джини сказала:

— Это значит, что вас ставят в один ряд с Моне.

Лотта:

— Именно так и говорила Бетти. Она говорила, что Ричард снова и снова пишет наш бассейн на Сан-Ремо, так же, как Моне ловил освещение стогов и собора в Руане. Она первой его признала. Милая Бетти! Конечно, они погружены в одну и ту же среду: пруд с прелестными, прелестными кувшинками и голубой бассейн под голубым небом. Вы помните в этой серии смешной беленький зигзаг? Что-то вроде вопросительного знака? Это Барти! Барти прыгает с тента! И пугает меня до смерти!

Раздался смех и даже аплодисменты, как будто открыли одно из полотен. Затем Бартон с очередной порцией спиртного прошел сквозь окружение и сел. На этот раз виски было в винном бокале, без льда.

— Его там нет, — сказал он Лотте.

Мать вместо ответа повернулась к друзьям.

— А вот и мой красивый малыш. Я всегда говорила: обратите на него внимание — вот у кого талант. Я вам говорила, что Барти закончил чудесный новый роман? Под названием «Девушка на панели»? Это жемчужина. Прекрасный язык.

— Где, черт возьми, Спилберг? Ты сказал, он наверху. Нет его наверху. Я сам смотрел. Смотрел, смотрел повсюду. Одни старики — играют в джин-рамми. Ха! Ха! Ха! Когда грянет Большое, они все еще будут играть. Они никогда не умрут. Вам сносу нет. Под горящими домами, из трещин в земле мы услышим крик анджелесцев: «Джин!»

— Хорошо, хорошо, Барти. Ты немного возбужден.

— Я не возбужден. Перл сказала, что покажет мою книгу Спилбергу. Не так разве, Перл? Разве вы не говорили, что это гениально? Что сюжет — для Спилберга? Там есть все, что надо. Есть правдоподобие. Это потому, что правда причудливей вымысла. Я видел вены на ее руках. Знаю, как она страдала. Вы должны показать ему. Вы дали обещание.

Жена агента сдвинула темные очки на темя.

— Барти, дорогой, надеюсь, у нас не вышло недоразумения. Ваша мать показала мне рукопись. Я сказала ей: автор многообещающий. Так оно и есть. Но это не значит — дать обещание. Я не могу показать ее Спилбергу в таком виде.

— Что вы хотите сказать? Разве роман не блестящий? «Блестящий». Это ваши слова.

— Я хочу сказать, Барти, что есть такая деталь, как оформление. Мятые страницы. Ошибки в пунктуации. Нельзя писать слова подряд без запятых, без точек, без заглавных букв и ожидать, что читатель поймет сюжет.

Красный желвак между бровей Барти стал темнеть.

— Мне огорчительно это слышать. Писателю нельзя говорить такое. Это убивает энтузиазм. Барти не пользуется мудреными компьютерами. У него нет секретаря-машинистки. Вы меня запутали. Я думал, это гениально. При чем тут запятые?

Кружок начал таять. Большинство мужчин, — кое-кто утягивая жен за рукав, — рассеялись. Лотта сказала:

— Куда вы? Не уходите. Я вам не сказала, почему мои мальчики, мои милые мальчики пригласили меня сегодня. Мы как раз говорили об этом, когда вы пришли сверху. Они сказали: «Мы знаем, что до этого еще полгода, но хотим выработать план заранее». У них родилась изумительная идея. Скажи им, Ричард. Скажи, Барти.

Я смотрел на нее, опешив. Озадаченный Барти наклонил голову набок, как собака.

— Правильно. Они хотят отправить меня на самолете вокруг земного шара. Повидать далекие места. Шанхай! Бангкок и Бомбей!

Лица подружек просветлели.

— Какое приключение!

— Чудесно.

— Ричард! Барти! Какая щедрость!

— Когда вы подошли, я как раз объясняла им, что я стара и дряхловата. Ах, где мои восемьдесят лет! Но они сказали: «Мы об этом подумали. Тебе нужна компаньонка. Мы купим билеты для двоих». Ну не чудо ли? Итак, девочки, кто хочет со мной? О, посмотрите — лес рук! Будет, как в старые дни. Я бы всюду побывала с Бетти. В Каире! В Москве! На Занзибаре. Бедняги Бетти больше нет. Я думаю, мы устроим лотерею.

Раздались радостные восклицания. Подруги сгрудились вокруг нее. Все смеялись и кричали: «Возьми меня!»

Лотта восседала, как королева.

— Видите, дети. Мои подруги понимают. Дожить до девяноста — достижение.

На этот раз кружок разразился рукоплесканиями. Как будто перед ней стоял торт со свечами, и она их задула.

Посреди этого ликования послышался тонкий голос. Эдуарда.

— Бабушка. Мы же не об этом говорили. А дяди Бартона вообще не было.

— Боже, — сказала Лотта. — Какая позднота.

Она принялась торопливо заворачивать в салфетки несъеденные булочки и даже гребешок ребер и сбрасывать к себе в сумку. Потом встала и отошла от стола.

— Завтра у меня собрание Платоновского общества. На свежую голову! Это, можно сказать, наш девиз. А я еще не закончила свои разыскания. Знаете, что мне поручили? Оттоманскую империю! А я простая девушка из Нью-Джерси! Оказалось, это безумно интересно. Не представляла себе, до чего я невежественна. Знала только «Турция» и «турки», а на самом деле империя простиралась на пол-Европы и пол-Азии. Теперь мой герой — Сулейман I. Чем больше узнаешь о его словах и его деяниях, тем лучше понимаешь, почему его прозвали Великолепным.

И она ушла. Я услышал — или так мне показалось — стук задних ворот и кашель неотрегулированного мотора «хонды».

Члены клуба вернулись к своим столам, а те, у кого были назначены встречи, разъехались по своим ужинам. Мальчиков я отправил в гардероб за ракетками и сумками. Мы с Бартоном сидели молча. Наконец он сказал:

— Я приезжаю сюда раз в месяц. Да и то с трудом выдерживаю. Она хочет превратить меня в младенца. Я это вижу. Но улыбаюсь и терплю. Знаю, что исполнил свой долг. Так я обретаю хорошую карму. А как же ты, братец? Что будет с тобой после смерти?

Когда мы приехали домой, Марша расправлялась со второй половиной салата «Уолдорф»[90]. Она ела в столовой, на конце большого вишневого стола, при свете хрустальной люстры. Мне она представилась чем-то средним между пресловутой колониальной англичанкой, которая переодевается к обеду, и — из-за черной челки, салфетки за воротом и очков, съехавших на кончик носа — умненькой школьницей.