Там, где папа ловил черепах - Марина Гельви

— Плакать сегодня нельзя, сегодня праздник, — бодрым тоном проговорил дядя Эвгени. — Помощник! Почему не помогаешь тамаде? Наполни стаканы!

И дядя Ило провозгласил тост за детей, за всех сразу, и закончил его так:

— Рельсы бегут издалека — рельсы жизни нашей, работы, судьбы. И они не обрываются, несмотря ни на что — убегают вдаль… Дети достойно продолжат наш путь. Таков закон жизни. Ради этого мы боролись, трудились и трудимся, приносим жертвы… Что будет, кто знает?..

— Говорят, если войны не будет, Советский Союз в 1960 году станет самой сильной и самой богатой страной мира, — сказал Коля.

— Да, да, говорят, транспорт будет бесплатный и хлеб, — поторопилась обрадовать всех тетя Адель.

— И кино будет бесплатное, и кино, — добавила я.

— Я не доживу, — вздохнула мама.

— Почему? — спросил папа.

— Слишком много пережито.

— Ничего, доживем. Обязательно доживем! Извини, тамада, перебили. Слушаем тебя.

Позволив выговориться нашей недисциплинированной семье, дядя Ило, ничуть не снижая пафоса, с чувством повторил:

— Что будет, кто знает?.. Но… Как сказал Шота Руставели: «Зло сразив, добро пребудет в этом мире безраздельно». Да здравствует победа разума и добра! — И он в полный голос запел «Мравалжамиэр». Мужчины дружно подхватили.

Наши будни

Это был настоящий гиж-марти. То жарко — солнце во все лопатки, то сильные, холодные ветры с дождями — промозгло, как в январе. А в середине апреля зеленую траву вдруг покрыл снег. Потом начались грозы с жуткими раскатами грома. Тетя Тамара, боявшаяся пожаров, каждый раз кричала в панике:

— Закрывайте форточки! Скорей! Молния втягивается сквозняком!

И мы бежали, запирали форточки на крючки и глядели на громыхающее в молниях небо.

Накануне майских праздников разразился такой ливень, что мутный, несущийся с гор поток рокотал, волоча по мостовой камни, под самыми окнами. Если помнить, что улица была наклонена в нашу сторону, можно себе представить, какой водоворот образовался на нашем тротуаре. Было страшно. Штукатурка на потолке в дядиной комнате намокала все сильнее и сильнее, дядя полез на чердак, вылил в чердачное окно набравшуюся в тазы воду и снова подставил тазы под протекающие в крыше места.

— Что ж? На чердак лезть придется? — нервно хохотнула тетя Тамара.

Фантазия моя разыгралась: это было бы здорово — сидеть, прижавшись друг к другу, под крышей, по которой гулко барабанит дождь, и смотреть через чердачное окно, словно мы в бушующем океане и наш «корабль» швыряет по воле волн туда и сюда.

— Тетя Тамара, а правда: давайте залезем!

Мама и тетя Адель поспешно переходили от окна к окну.

— Какое счастье, что пурня[44] и сад Кипиани заслоняют от этой стихии!

— Неужели вода еще поднимется?

— А где Эрнест? Ему давно пора быть дома.

— Застрял где-нибудь.

— Что-то в последнее время он часто где-то застревает. Опять, наверно, какие-нибудь общественные дела, а собственная крыша течет.

— Глядите! Вода подобралась к самым стеклам!

Дядя Эмиль прошел в галерею, рывком открыл окно, крикнул через завесу дождя:

— Дарья Петровна! Тоня! Если вам страшно, поднимайтесь к нам! В случае чего можно будет залезть на чердак!

Во дворе воды было по щиколотку — сад Кипиани и тут служил заслоном. Но если ливень усилится…

— Вай, вай! — прокричала из флигеля Дарья Петровна. Всплеснула руками, скрылась в комнате, снова появилась в дверях галереи. — Течет, течет! Штукатурка на потолке сейчас отвалится! Эс рага ариа[45], а? В райсовет завтра же пойду, пусть вас оштрафуют!

— Гренон де шье[46],— буркнул себе под нос дядя. — Тоня, Тоня, а у вас?

— Течет!

Но минут через двадцать дождь почти прекратился, вода стала быстро спадать, заблестело солнце. Крикнув «ура», Алешка сел на балконе, разулся, мы тоже, в таких случаях обувь приходилось беречь, и через минуту наша четверка выскочила на улицу. Поток уже уменьшился и бежал у тротуара, там, где красовались недавно проложенные новые трамвайные пути. Во всем нашем районе переменили рельсы, и мы распростились со старым привычным джобаханом. В Грма-Геле и к нам на Лоткинскую пошел ширококолейный трамвай с прицепом. Он теперь поднимался до самого верха улицы Чодришвили, заворачивал и с необычайно победным визгом и звоном выкатывался из-за пурни на Лоткинскую.

Во время ливней джобахан на нашу гору обычно не ходил. Застревал где-нибудь в пути. Не видно было и нового трамвая. Прыгая по воде по занесенным глиной рельсам, мы ловили ртом капли дождя, а Белка, мокрая, смешная, моталась следом, путалась под ногами, и мы с хохотом валились вместе с ней в поток. Жарко припекало солнце, шли люди с работы. Мы маршировали по воде и орали вовсю:

Ты лети с дороги, птица,Зверь, с дороги уходи!..

Напрыгавшись вволю, стали бродить по улице. Вся она была загромождена вывороченными из мостовой камнями, всюду горбились наносы глины и песка вперемежку с мусором и разными вещами: сплющенная кастрюля, ботинок, полотенце, табуретка… Видно, на горе размыло какие-то домишки. А люди спаслись?

— Наш новоиспеченный у Надзаладеви с рельсов соскочил, чуть в депо не въехал, — сказал с усмешкой один прохожий другому.

Мы побежали вниз, к депо. Конечно, событие, как всегда, было преувеличено. Наш трамвай, не сумев повернуть, действительно соскочил с рельсов, но продвинулся вперед, в сторону депо метра на два. Задние буфера прицепа и все колеса занесло песком и мусором, на перегороженной улице остановилось движение трамваев. Сбежались люди, подошли спрыгнувшие со своих трамваев кондукторы и вагоновожатые. Происшествие бурно обсуждалось на грузинском и русском языках. Пересыпали свою речь словечками из разных языков — это считалось шиком. Мол, и по-русски, и по-грузински понимаю до такой степени, что вах! Даже не чувствую, когда какие слова употребляю.

— Да-а-а… Исэти амбави [47] у нас еще ни разу не случалось.

— Как ни разу? Оцда тормет целши[48] ждобахан чуть не перевернулся.

— Сад?[49]

— Около Молоканского базара. Зустад[50] под мостом.

— Не помню.

— Э, сад икави? [51] Или у тебя голова дырявая?

— А, вспомнил, генацвале, вспомнил!

— Эхла чвени[52] аварийная служба где? Сдзипавс?[53]

— Аба, амханагебо! Немножко в сторону, в сторону! Освободите проезжую часть улицы для другого транспорта, торе раме цуди мохтеба!

Из уважения к милиционеру собравшиеся чуть-чуть потеснились к тротуару, и он, не желая больше угнетать их, добавил в свое оправдание:

— Вах, ра халхиа?[54] Не хочу притеснять, маграм[55] порядок есть порядок.

Побродив вокруг трамвая и послушав разговоры, мы вошли в сад Надзаладеви. Здесь всё промокло и набрякло от дождя. Правда, потоки пронеслись стороной, по улочке и мимо депо, но в саду стояли большие лужи, и не осталось ни одной, по которой мы не прошлепали бы, обдавая друг друга веерами брызг. Дома никто не говорил нам: берегите одежду. Эта тема вообще не затрагивалась, потому что наша одежда, перешитая из старой родительской, служила нам до полного износа или же до полного вырастания из нее. Так что береги не береги, все равно потом выбрасывать.

Поразвлекавшись в лужах, подошли к кинотеатру и прочитали афиши: «Крылатый маляр», «Депутат Балтики», «Петер». А из клуба неслись звуки настраиваемых инструментов и гулко, ритмично стучал с переборами бубен — это шла репетиция грузинских танцев. В какой же комнате они танцуют? Я оглядывала распахнутые окна второго этажа и в одном из них вдруг увидела папу. Он тоже увидел меня, но почему-то отпрянул от подоконника. Я тоже отскочила назад, чтобы увидеть дальше, но в той комнате был виден только потолок и часть пустой стены. Папа участник самодеятельности? Не может быть! Такие пожилые люди в самодеятельности не участвуют. Да и к тому же он болен!

Мой отец так и не смог зимой приступить к работе в совхозе. Ему дали пенсию по инвалидности. Наркомпрос обещал с осени место учителя где-нибудь на берегу моря, а пока он лечился и немного подрабатывал — составлял, сидя дома, промфинпланы для железнодорожного управления. А здесь он зачем? И почему с такой поспешностью отпрянул от окна?

От неожиданности я до того растерялась, что сначала даже не сообразила, что можно войти в клуб и заглянуть в ту комнату. А подумав так, сразу отбросила эту мысль, потому что мне было неприятно уличать в чем-то папу. Раз он не хотел, чтобы я его там увидела, значит, так надо.

Вышла из сада вслед за остальными машинально. Толпа, глазеющая на трамвай, несколько поредела. Те, кто остался, за неимением других дел скучали в ожидании аварийной службы. По тротуарам шагало много народа — заворачивали на Чодришвили, поднимались на свои горы пешком.

Я не заметила, откуда появилась группа молодых рабочих. Они о чем-то оживленно разговаривали. Среди них оказался и папа. Увидел нас, поманил пальцем: