Мертвый час - Валерий Введенский

– Говори…

– Именно Вигилянский свел гешефтмахера Гюббе с Волобуевым.

В вагоне Дмитрий Данилович признался Сашеньке, что в юности был влюблен в Машу Масальскую:

– В свои пятнадцать она была прелестна. Я влюбился с первого взгляда. Увы, наши отцы поссорились, и больше я ее не видел. Но как же тесен мир. Вчера, читая твой дневник, я и не подозревал, что ты пишешь о ней, моей первой влюбленности.

– Девочек с именем Маша на свете очень много. Ничего удивительного, что ты ее не узнал, – прокомментировала Сашенька.

– Да, конечно.

– А вот почему не узнал Леонидика? Вряд ли есть другой такой дурачок.

– Масальские его стеснялись и к гостям не выпускали. Конечно, я слышал от отца, что у Машеньки есть брат. Очень больной. Но даже имени не знал.

Глава одиннадцатая

Отвергнув предложение Сашеньки заплатить за свидание с Урушадзе надзирателю, Тарусов отправился в Петергоф к уездному прокурору.

Тот разве что не расцеловал Дмитрия Даниловича:

– Давненько вас поджидаю. Удивлены? Зря. Уезд наш маленький, в одном углу чихнешь, из другого «Будь здоров!» кричат. Уже осведомлен, что будете Урушадзе защищать. Чему, признаться, очень рад. Когда такой матерый адвокат за дело берется – внимание прессы обеспечено. А значит, и начальство про мою персону наконец вспомнит. А то в министерстве поди позабыли, что Петергофский уезд существует. Тих потому что до неприличия. В соседних уездах каждый день что-нибудь приключается: то грабеж, то разбой, нет-нет и смертоубийство произойдет. Но здесь словно заколдовали. А ежели и случится какое происшествие, выть хочется от скуки. Нате вот, полюбуйтесь, – Михаил Лаврентьевич протянул князю лежавшую перед ним папку, – вдова статского советника Кулебякина заявила на бывшую горничную, что та, недовольная суммой расчета, украла у нее две серебряные ложки. Горничная же твердит, что хозяйка сама их подарила на Пасху, да по дряхлости ума позабыла. Или вот… – Прокурор достал из ящика другую папку с набранным крупным шрифтом заголовком «Дело». – Крестьянин Митька Черепко обвиняет своего кума Ивашку Подкорытова в мошенничестве. Мол, продал тот ему перину. Уверял, что из гусиного пера, однако, когда стали ее сушить, выяснилось, что из куриного. Подкорытов же божится, что обо всем честно предупреждал, но кум при совершении сделки был сильно пьян.

– Сочувствую, Михаил Лаврентьевич, – проникновенно произнес Дмитрий Данилович.

– Дело Урушадзе того же поля ягода, – прокурор достал из стола очередную папку. – Тесть с зятем приданое не поделили. Анекдот-с. Полистать не желаете?

– С преогромным удовольствием, – сказал Тарусов.

Его не покидало ощущение, что прокурор не так прост, как хочет казаться, только зачем-то комедию ломает.

– Однако теперь об этом анекдоте все газеты напишут. На поверенного Тарусова репортеры слетятся, как мухи на… – Михаил Лаврентьевич было запнулся, однако с ходу нашелся: – На варенье. После дела Муравкина от вас одних сенсаций ждут: вдруг опять истинного преступника суду предъявите.

– Где ж его взять? – развел руками Дмитрий Данилович.

– Знаем мы вас, хитрецов, – погрозил шутливо пальцем прокурор. – Поэтому хочу предостеречь. По дружбе, так сказать. Со мной этакий фокус не пройдет.

– Не понимаю, о чем вы?

– Шутка. Читайте-читайте, не буду мешать.

Когда Тарусов закончил, задал вопрос:

– А какие-то иные версии следствие рассматривало?

– Нет, Дмитрий Данилович. Зачем? Все и так ясно.

– Но дача Волобуевых не охраняется, даже собаки ночью не бегают. Что стоит какому-нибудь бродяге перемахнуть через забор, забраться по веревочной лестнице…

– Речь ваша, так понимаю, уже готова. Что ж, буду счастлив схлестнуться в суде. Однако свои аргументы пока попридержу.

– Тогда не буду злоупотреблять вашим гостеприимством. – Тарусов привстал. – Разрешение на свидание где получить?

Прокурор позвонил в колокольчик. Дверь приоткрылась, и в кабинет протиснулась скрюченная канцелярской службой фигура, напомнившая князю вопросительный знак.

– Разрешение на свидание с Урушадзе князю Тарусову. Живо! Дмитрий Данилович, присядьте, не спешите. У меня ведь тоже к вам просьба. Не возьмете ли Урушадзе под поручительство? За пять тысяч ассигнациями прямо сейчас выпущу[115]. А то ораниенбаумский полицмейстер меня замучил. Арестное помещение у него маленькое, всего две комнаты, из-за Урушадзе весь поганый народец пришлось в одну затолкнуть[116]. А в среду другая морока предстоит – князя в Окружной суд везти. В уезде и без того перерасход средств…

Тарусов задумался. Риск, конечно, велик – а вдруг скроется обвиняемый? Однако свобода, хоть и на два дня, может стать решающим аргументом в переговорах с Урушадзе, который до сего дня от адвокатов отказывался.

Дворник с Артиллерийской Тимофей Саночкин держался без робости, отвечал спокойно, уверенно, о Красовской отозвался с уважительной теплотой: добрая барыня, за три месяца, что флигелек арендовала, четыре раза одарила его серебряными полтинниками.

– Почаще бы такие флигель сымали. А то кой с кого даже на Пасху гривенника не допросишься.

– А на прощанье полтинник дала? – поинтересовался Крутилин.

– Нет, вашеродь. Пропустил я ейный отъезд.

– Как так?

– Праздник на ту субботу выпал, супруга с утра в церковь поволокла. А ахтриса в сей момент – бац – и укатила. Пришлось ейный сундук безо всякой для себя пользы грузить. Ух и тяжелый! Одна радость – Маланья напоследок расцеловала.

– Кто такая? – Крутилин сделал вид, что про прислугу Красовской слышит впервые.

– В услужении у ахтрисы. Ух, и девка, доложу. Титьки такие, что зашибить ими может. Кабы я без супруги в Питере куковал, гулял бы Дорофейка мимо.

– А это что за зверь?

– Дорофейка? Ломовик с Лиговки, ейный полюбовник.

– Значит, блудлива Маланья?

– Нет. Кого попало не подпустит. Тока людей сурьезных, вроде меня. Ну или Дорофейки.

– А Красовская? Тоже блудлива?

– Не знаю, вашеродь, ахтрисы нам не по чину.

– Да я не про тебя толкую. Господа к актрисе хаживали?

– Хаживали. Но токма это секрет, вы, вашеродь, не выдавайте, что сболтнул…

– Ты что? Забыл, где находишься? Чай, не в кабаке сплетничаешь, а на опросе у начальника сыскной полиции.

– Простите, вашеродь.

– Описать кавалеров можешь?

– Никак нет.

– Это еще почему?

– Не видел-с.

– Но уверен, что хаживали. Что-то ты темнишь…

– Никак нет. Потому что стеснялась ахтриса. Года не прошло, как муженек ейный гигнулся. Не положено еще шуры-муры разводить. Поэтому, когда хахаль ожидался, даже Маланью из дома спроваживала. Ну и я, раз такое дело, подальше от флигеля мел.

– Это еще почему?

– Полтинники, вашеродь, просто так с неба не падают.

– Тьфу, дурак.

– Да и болтлив я апосля третьей рюмки, потому лишнего стараюсь не знать.

Крутилин рывком вскочил, подбежал к несгораемому шкафу, открыл ключиком замок и вытащил недопитый полуштоф. Вылив остатки чая из своего стакана на пол, Иван Дмитриевич наполнил его до краев водкой и протянул дворнику:

– Пей.

– Благодарствую. Токма в одиночку не положено. Уважьте, вашеродь!

– Я тебя щас в Литовский замок уважу. А ну пей!

Тимофей крякнул и медленно, не поморщившись, выкушал стакан. Занюхав рукавом, улыбнулся:

– Справочку тока для супруги выдайте, ведь не поверит, что в полиции напоили.

Крутилин начал закипать:

– А кто сказал, что домой отсюда пойдешь?

– Ежели так, наливай еще. – И Саночкин сунул Крутилину стакан.

Иван Дмитриевич в сердцах замахнулся на него, но сдержал себя, не ударил. Чтобы успокоиться, отошел к столу, вынул из коробки папироску, продул и закурил, наблюдая, как дворник доходит до нужной кондиции – члены Саночкина постепенно расслаблялись, щеки и нос порозовели, глаза затуманивались.

Каким бы вопросом огорошить?

Сделав по кабинету круг, Крутилин внезапно остановился около Саночкина:

– Где револьвер взял?

Саночкин испуганно заморгал:

– К-кто?

– Ты!

Саночкин икнул:

– Нигде.

– А Дорофей?

– Об ентом без понятия.

– Дорофей актрису застрелил?

– Че? Ее заст-стрелили?

После десятка вопросов Иван Дмитриевич от злости бросил папиросу на пол и раздавил сапогом. Первый из подозреваемых, увы, невиновен. Оставалось еще двое: Дорофей и Маланья. Если и они ни при чем, дело Красовской превратится в сущий кошмар. Месяц за месяцем Крутилина будут шпынять, тыкать носом, могут и очередной чин, что вот-вот ожидался, не присвоить.

Рука потянулась к сонетке, но Иван Дмитриевич вовремя вспомнил о бутылке. Схватив ее со стола, запер обратно в шкаф.

– Ахтрису точно убили? – спросил вдруг Саночкин.

– Да, в твоем флигеле. И мне надо выяснить кто.

– Слухай сюда, начальник, – подозвал Крутилина дворник. – Это не Дорофей. Мухи не обидит, такой вот человек.