Вдовий плат - Борис Акунин

– Значит, ты порывать с Москвой не хочешь? – Шелковая вздохнула. – А я бы с ними, дикарями немытыми, никаких дел вести не стала. Пускай без нас вконец отатарятся. Поставила бы крепостей по всему низовскому рубежу. Платила бы крымцам, ордынцам, казанцам, ногайцам, чтобы трепали Москву беспрестанно, как собаки медведя. А еще патриарху царьградскому послала бы денег, много. Чтобы у Москвы русскую митрополию отобрал и передал бы нам в Новгород. Или учредил бы нашу собственную, новгородскую.

Настасье становилось всё удивительней. Она таких дальних мыслей от Горшениной не ждала.

– Там видно будет, – уклончиво молвила Каменная. – Дело это протяжное, наших дней не хватит. Будем из другой жизни смотреть, как наши детки-внуки в этой управляются.

– Брось! – махнула Ефимия. Она, кажется, немного захмелела от ренского. – Никакой другой жизни нету, только эта. Живем, пока не померли. И что не успели – того уж не увидим.

Настасья опешила:

– Как это нету? А Бог как же?

– Кто его видал, Бога-то? – Шелковая усмехнулась. – Разве Марфа, в вещем сне.

Каменная была ошеломлена. Она много пожила на свете, повидала всяких людей, но такие, чтобы вовсе в Бога не верили, ей еще не попадались.

Однако расспросить старинную подругу – как это можно жить и в Бога не веровать, Настасье не пришлось. В дверь светелки постучал Лука, сказал, что на двор прибежал некий человек, назвался Китой и просит срочно допустить его к госпоже Ефимии.

– Это может быть важное. – Горшенина, нахмурившись, поднялась. – Подожди, отлучусь.

Вернулась она того мрачнее – и очень быстро, почти бегом.

– Права ты была, Настасья! Есть у Марфы тайный умысел, как повернуть завтрашний день в свою пользу!

– Откуда знаешь? Кто таков Кита?

– А ты чаяла, только у тебя близ Марфы лазутчик есть? – сказала Ефимия и махнула рукой – нечего, мол, сейчас на пустяки время тратить. – А удумала она вот что. Ныне ночью, перед рассветом, ее паробки, замотав лица, нагрянут сюда. Людей у Борецкой больше, чем у тебя, сама знаешь.

– Убить, что ли, меня хочет? – не веря, усмехнулась Григориева. – Врет твой Кита.

– Нет, если тебя убить, весь Новгород вздыбится. Тогда твоего поставленника Булавина на вече единым голосом выберут. Марфа задумала хитрее. Ты хоть и каменная, а есть у тебя одна трещинка. Сама знаешь, какая.

– Олена?!

У Настасьи с лица сползла усмешка.

– Увезут невестку, а тебе скажут: ежели завтра Ананьина не выберут, не родится у тебя ни внук, ни внучка. И тут уж ты сама будешь думать, как Ананьину помочь.

Григориева кинулась к двери.

– Куда ты?

– Уведу своих в башню. Ее приступом не возьмешь.

Шелковая крикнула что-то вслед, но разговоры разговаривать сейчас было некогда.

– Олену Онуфриевну, Юрия Юрьича веди во двор, живо! – бросила Григориева письменнику. – Скажи: гроза. Она поймет.

Выскочила наружу в чем была, хотя к ночи сильно похолодало, лужи прихватило ледком. Побежала к темной громаде Настасьиной башни, громко зовя десятника:

– Прокофий! Прокофий! Тревога!

Ничего, думала, до рассвета еще далеко. Запремся, до утра досидим. Стены каменные, двери кованые. Не ворвутся враги, зубы сломают. А наступит день – уберутся. Разбойствовать в день Великого Веча – это весь город против себя поднять. Не посмеют.

Десятник мешкал, и боярыня заколотила железным кольцом в дверь.

– Прокофий! Просыпайся!

Все ценное тоже перенести в башню. Утварь пускай громят, не жалко. Слуг отослать, чтоб не попали под горячую руку…

Дверь открылась – не как обычно, а со скрежетом и почему-то криво. В проеме стоял незнакомый мужик, испуганно пялился на великую боярыню.

– Где Прокофий? Ты кто, новый стражник? Поднимай всех!

– Нет никого, боярыня. Один я. – Мужик сдернул шапку. – И не стражник я – дверной мастер Зотов.

– Какой дверной мастер? Где стража?

– Перевели всех, пока работы.

– Что за работы?

– Настасьину башню велено новить. Двери менять. Я уж, гляди, и петли снял…

Григориева только теперь увидела, что створка не заперта, а привалена к косяку.

– Кто приказал?

– Вечевой дьяк Назар Ильич. Задаток уплатил, тридцать копеек…

Сзади подошла Горшенина, взяла Настасью за рукав.

– Я тебе начала говорить, да ты не слышала… Не отсидеться вам в башне.

– Эх, а Изосим всех моих увел, – скрипнула зубами Григориева. – И захочешь отбиваться, да не с кем…

Ефимия придвинулась ближе, зашептала:

– Если мы с тобой при Марфе тайных людей держим, то, поди, и она тут не без глаз. Прикажи громко, чтобы все слышали: жду-де нападения лихих людей, закладывайте возок, повезу сына с невесткой в Зубалово.

В Зубалове у Григориевых была вотчина, от города двадцать поприщ. Там сосновый бор, легкий терем – самое лучшее место для летнего провождения.

– И что?

Каменная тяжело дышала.

– Марфины лазутчики ей передадут, она обрадуется. В Зубалове-то вас будет просто взять, вдали от людей. А ты как доедешь до Копорского креста, поворачивай на север, в мое Горшенино. Там своих и оставишь. В Горшенине Марфины их не сыщут.

– Не Шелковая ты, а золотая. Лучше сестры. – Настасья крепко обняла соратницу. – Никогда тебе этого не забуду.

И закричала на весь двор:

– Эй, люди, кто есть! Все сюда! Закладывать возок! Седлать коней! В Зубалово еду!

Олена в миг опасности не охала, не металась, вопросов не задавала. Собралась сама и собрала мужа в несколько минут. Юраша, поднятый с постели, стоял во дворе встрепанный, в накинутой на плечи шубе и вертел головой на слуг, бегающих с факелами. Олена держала его за руку, тихо говорила что-то успокоительное.

Сели втроем в легкую, но крепкую колымагу двойного лубяного плетения, предназначавшуюся для загородных поездок. Наличные паробки – их набралось всего шестеро, остальных забрал Изосим – надели доспехи и шлемы, сели на коней.

Слуги тихо отперли тяжелый засов на воротах, взялись за створки и ждали команды.

– Вот мое наставление Шкиряте, управителю. – Ефимия дала Григориевой свернутую бересту. – Он у меня толков, всё сделает как надо… Сказала бы я тебе «с Богом», но лучше скажу: «Безопасной дороги».

Настасья, высунувшись из лубяного короба, последний раз оглядела двор. Крикнула слугам:

– Попрячьтесь все!

Может, теперь Марфины на дом и не нападут, а все же людей лучше поберечь.

– Завтра свидимся на вече, Бог даст, – сказала Каменная подруге. И махнула: – Давай, отворяй!

Ворота рывком открылись. Возница щелкнул кнутом, сильные кони всхрапнули, рванулись.

Колымага вылетела на темную улицу, дальше помчала еще быстрей. С обеих сторон скакали конные, держа мечи наголо.

Глядя из оконца, Настасья увидела мелькание каких-то черных теней, услышала крики, но никто не попытался преградить дорогу.

Возок бешено пронесся по Славной, повернул направо и потом, не снижая скорости, еще раз направо – к городским воротам. Они по ночному времени, конечно, были заперты, но кто ж посмеет не выпустить великую боярыню?

Четверть часа спустя мчали уже по немощеной загородной дороге. Сидевших в колымаге кидало из стороны в сторону. Юраша ойкал, Олена обнимала его за плечи, а Настасья держала невестку, о себе не думала. Ее несколько раз стукнуло головой о стенку, но это было пустое – не навредить бы дитяте.

– Хватит гнать! Оторвались уже! – крикнула она, да еще стукнула в передок посохом. – Стой!

Вышла, прислушалась. Паробки придерживали разгорячившихся коней, те фыркали, переступали копытами. А других звуков не было.

В горшенинском родовом имении Настасья бывала и прежде. Там, на берегу Ильменя, Ефимия отстроила затейные палаты, ни у кого таких нет. После поездки с мужем в Венецию, где дома стоят на воде, загорелось ей завести и у себя такое же чудо.

Прежний дедовский терем разобрали, в дно заколотили сваи, поставили помост, а на нем – сказочную шкатулку с башенками, будто парящую над водой. Летом красиво, зимой глупо: чай не Венеция, снег да лед. Зимой Горшенины, правда, сюда и не ездили.

Но сейчас, в середине ноября, озеро еще не замерзло, и для обережения лучшего места было не придумать. Попасть к малому чудо-дворцу можно было только по мосткам, а их, случись беда, защитить нетрудно.

Шкирята, горшенинский приказчик – Каменной он был знаком и прежде – оказался в самом деле толков.

Разбуженный средь ночи, не испугался, не засуетился, а молча прочитал Ефимьину бересту, молча выслушал Каменную, с минуту подумал и потом с минуту говорил сам: ничего лишнего и всё дельное.

Сказал, что сторожей у него по позднеосеннему времени мало, только пятеро, но григориевских паробков в подмогу ему не нужно. Если нагрянет Марфино множество, все равно не отобьешься. Лучше он поставит на перекрестке дозорного, рядом – куча хвороста. Едва тот услышит в ночи топот – зажжет огонь. У причала будет снаряженная лодка. Усадим Юрия Юрьевича с молодой боярыней – и поминай как звали.