Дети пустоты - Сергей Волков

— Ума не приложу, к чему его присобачить? — говорит наконец дед, с кряхтением поднимается и ногой в старом валенке запихивает матюгальник под лавку.

Потом он поворачивается к нам и внимательно смотрит на Тёху. Тёха старательно отводит глаза. Часы тикают. Время идет. В животах у нас булькает жиденький титанный чай.

— Ну? — спрашивает дед. Слова он произносит скрипуче, как робот. — Беретесь?

Губастый, лазерной Елизаветиной указкой дразнивший рыжего кота, начинает вертеть головой, переводя взгляд с меня на Тёху и обратно. Я уже знаю, что ответит Тёха, и чувствую, как все холодеет внутри.

— Ну! — солидно кивает головой Тёха. — Только… Половину денег — вперед.

— Тыщу дам, — радостно скрипит дед. — Театер смотреть будете?

— Какой театр? — Тёха растерянно моргает.

Я его понимаю — ни о каком театре речи до этого не велось.

— Театр боевых действий, видимо, — хихикает Губастый.

Ему хорошо — он умный и все микитит с полуслова…

Объявление попалось нам на глаза случайно. На иркутском вокзале нас сразу выцепили и погнали косари. Пошарившись по окрестным улочкам, мы остановились у синего павильона, над которым желтела вывеска «Пивная „У фонтана“». Никакого фонтана, правда, в округе не наблюдалось — серый снег, голые деревья, облезлые стены домов.

На пиво денег у нас, конечно, не было, но пиво нас и не интересовало. Три бутера с жареной салакой, завтрак и обед сразу для бедных странников, — вот что мы искали в «Фонтане». Оказалось, что здесь бутеры дешевые и вполне съедобные. Неплохая, в общем, добавка к бесплатному супу и второму, съеденным нами еще в Нижнеудинске, в благотворительной столовке.

На крыльце пивнухи, пока Сапог закуривал, Губастый возился с петардами. Он нашел в Канске упаковку в мусорном баке и таскал ее с собой в кармане. Тут-то его взгляд и упал на вырванный из тетрадки листочек в клеточку, косо приклеенный к стене: «Требуются молодые, физически крепкие мужчины. Оплата по договоренности». И адрес. Просто адрес, без телефона.

— Грузчики, наверное? — предположил Сапог.

— Или строители, — добавил я.

— Надо сходить, — подытожил Тёха и оторвал листок от стены. — Мужчины там или женщины — по хрену. Нам бабки нужны.

Бабки и вправду нужны. Остро. Жратвы нет, билеты купить не на что. До Хабаровска еще несколько тысяч километров. Пешком их не пройдешь. Мы попробовали было скачкануть в Тайшете, но нарвались на местных и еле унесли ноги. Сибирь — это вам не европейская Россия, тут народ суровый и особо не разбирается. Дернулся — получи по чавке и не отсвечивай.

Айфон Елизаветы мы загнали за четыре штуки на толкучке в Канске. Он, конечно, стоит дороже, но там никто больше четырех штук за него не дал.

Все эти сибирские города, от Омска до Иркутска, когда-то имели не по одному заводу, на которых ковали оборонный щит Родины, что было делом важным и нужным, и поэтому государство не скупилось в средствах на кователей. Народ тут жил обеспеченный и спокойный. Потом все поменялось, щит оказался не востребован, его создатели — тоже. Многие предприятия позакрывались, те, что остались на плаву, выпускают всякую фигню, хозяева их платят работникам мало и нерегулярно. В небольших городках и поселках, во всех этих Краснопартизансках, Александровках и Знаменсках, работы нет вообще никакой. Молодежь идет учиться на бухгалтеров, кассиров, менеджеров-консультантов и представителей прочих не менее актуальных в рыночные времена профессий. Вакансий, понятно, на всех не хватает. А кушать людям хочется, причем каждый день. Оттого народ сибирский несколько вызверился, растеряв былую приветливость и вежливость. Трудно тут.

Но деньги нужны, край. Как напела Шуня:

Деньги есть — и ты как барин,Одеваешься во фрак,Благороден и шикарен,А без денег ты — червяк!Денег нет — и ты как нищий,День не знаешь как убить.Всю дорогу ищешь-рыщешь,Чтоб такого утащить?

Адрес, указанный в объявлении, мы искали долго. Оказалось, что это вообще не в городе. Пришлось сперва добираться до пригородной станции электрички, оттуда через шоссе и заледеневший, промороженный лес почти час плюхать пешком до садового товарищества «Василек», где мы и обнаружили указанный в объявлении дом.

Некрашеный кривой забор, пьяные сараи во дворе, утонувшая в сугробах хибара под низкой крышей — все это как-то не внушало доверия. А когда дверь нам открыла горбатая и вся перекособоченная тетка, хмуро зыркнула и молча ушла, оставив топтаться на косом крылечке, настроение наше совсем испортилось. Но тут появился дед и, пошмыгивая носом, засыпал нас словами, радостно потирая сухие коричневые ладони. Вскоре мы уже сидели в доме, пили чай, а дед все балаболил и балаболил.

Выяснилось, что хмурая тетка, которую мы приняли за его жену, на самом деле дедова дочь Светлана, женщина добрая, но больная и трудной судьбы; что сам дед работает в «Васильке» сторожем и помимо пенсии получает зарплату от товарищества; что мы нужны ему для очень деликатного и важного дела, за которое он готов заплатить аж по пятьсот рублей на нос, и что — самое главное! — мы ему подходим, потому как «ребятушки вы молодые, сильные и здоровые!». В этот момент в комнату боком вползла Светлана и недобро поглядела на отца, но дед вспугнутым кочетом вскочил с табурета и замахал на дочь руками: «Иди, иди отсюдова, у нас тут с мужиками важный разговор!» Светлана зашипела и ушла. Я заметил на ее правой руке наколку — пикового туза.

Глава семнадцатая

Ковбои из «Василька»

Мы стоим на окраине садового товарищества «Василек». Шуня осталась в доме со Светланой. Угрелась у печки и уснула. Перед нами заснеженный лес, за ним, вдали, шумит город. Над серыми крышами возвышаются серые трубы, серый дым поднимается в низкое серое небо. Левее, у подножия горы, темнеют конусы ТЭЦ. Туда уходит вверх по склону просека. На ней застыли распяленные силуэты опор ЛЭП, похожие на скелеты великанов. У их подножия из снега торчит всякий хлам — раздолбанный корпус холодильника, остов «Запорожца», тракторная кабина и просто какие-то не поддающиеся идентификации железки. Дед тычет скрюченным пальцем в сторону горы.

— Там оне живут. Теплотрасса где к свалке подходит. Главный — Пыряй, здоровый такой, сволочуга. В прошлую субботу у меня был. Кажную, грит, неделю ставь нам ящик водки и ящик тушенки. А то, грит, спалим все к лебедям собачим! Ну, я туда-сюда, звоню нашему председателю, Альберту Яновичу, все обсказываю чин-чинарем. Он грит — милицию вызывай. Я сходил на станцию, к Пашке, участковому нашему. Тот и слушать не стал. Как я, грит, защищать вас буду, у меня и оружия-то нет. И вообще, грит, иди отсюдова.

Дед вздыхает, шмыгает носом и продолжает:

— Мы со Светланой прикинули петрушку к носу — получается, что вся моя зарплата и наши обеи пенсии на эту водку с тушенкой уйдут. Че делать? Ну я вот и написал объявление-то. Вы уж, ребятушки, не подведите. На вас вся надежда. Дайте им по рогам.

— Дадим, дадим, — успокаивает старика Сапог. — А сколько их всего-то?

Дед пожимает узкими плечами.

— Я ить тока одного и видал, Пыряя этого…

— Трое, — роняет Тёха.

— Почему трое? — спрашиваю я.

— В ящике водки двадцать бутылок, в ящике тушенки сорок банок, — терпеливо объясняет за бригадира Губастый. — Если по бутылке и по две банки на человека в день, то без одного пузыря и двух банок тушенки получается как раз на троих в неделю. Живут же люди!

— В понедельник оне будку крайнюю сожгли, — говорит дед. — Вон тама, видите?

Мы видим — у леса чернеет занесенное снегом пожарище.

— И записку оставили, — продолжает старик. — Мол, если в четверг, сегодня то исть, в шесть часов водки и тушенки не будет, спалим еще. Ребятушки, вы уж…

— Не ссы, дед! — Сапог гулко хлопает его по плечу. — Сказали — сделаем, значит, — сделаем. Все путем будет.

Развернувшись, он идет по тропинке обратно, на ходу уверенно заявляет:

— Мочить не будем. Пуганем просто. Но жестко!

И тогда я задаю ему в спину вопрос, который давно вертится у меня на языке:

— А как?

Губастый хихикает. Сапог удивленно поворачивается к нему.

— А ты че, ничего не придумал, что ли?

Холодок, поселившийся у меня внутри, превращается в трескучий мороз. Трое взрослых бомжей, готовых на все ради жратвы и выпивки, — это вам не гопота с какого-нибудь Заводского района. Эти и пришибить могут. Наглухо. А потом отрезать ноги, сварить и съесть.

Мы возвращаемся в дом. Времени до шести хоть отбавляй. Дед включает старенький черно-белый телевизор. На экране появляется бритый наголо мужик, похожий на скинхеда. Звука у телевизора нет. Мужик достает револьвер. Начинается беготня и стрельба.