Игра в игру - Эллина Наумова

– Спасибо, папа. – У Маши в горле запершило от благодарности.

Эдуард открыто и пристально взглянул на часы:

– Машенька, мне пора, я в цейтноте. Счет, пожалуйста. А ты обязательно съешь десерт.

– Да, да, удачи на презентации, пока.

Он вложил в молниеносно поданную официантом папочку купюры, чмокнул дочь в щеку и устремился к выходу. Но в дверях притормозил, обернулся и трогательно помахал рукой. Маша послала ему воздушный поцелуй. И в этот приятный миг ей неожиданно пришло в голову, что она так храбро вытрясала из отца деньги по своей вере в его задолженность ей и Лизе. Раз бросил, пусть платит. «Теперь мне этот щедрый человек ничего не должен. Расплатился, все, – подумала она. – Будет предлагать что-то на внуков, и я, как мама, стану отказываться. Какое горькое ощущение предела».

Еще три минуты она ковыряла ложкой хваленый Эдуардом десерт, потом вскочила и выбежала на улицу чуть не плача. «Дошло до утки на пятнадцатые сутки, – стучала в висках детская присказка. – Что папа имел в виду, советуя проверить чувства Игната? Он же недвусмысленно заявил: твой жених – из любителей зрелых женщин. Он счел необходимым меня предостеречь. Может, они все-таки знакомы? Какой ужас, какая грязь будет, если он не справится со своими наклонностями и увлечется мамой. Нет, она никогда не ответит взаимностью зятю, но мне-то от этого не легче. А ведь писательница и актер – души родственные, и читка недавняя подтвердила, что точки соприкосновения у них есть. Скорее я им чужая. Слишком трезвая, циничная, злая. Я быта уверена, что извращенца за версту видно. Но после анатомички… Не спрашивать же Игната: «Как ты относишься к увядающей плоти?» Стыдно. И если у него и в мыслях нет связи со зрелыми дамами, то кем я в его глазах буду?» Словом, девушка мучилась безответными вопросами, вместо того чтобы радоваться отцовским деньгам. Благодарность – хрупкая штука. Ее и безо всякого повода норовят уронить и разбить на счастье не чувствовать себя должником или должницей. А тут Эдуард сам, можно сказать, под руку подтолкнул. Воистину щедрость этого человека была беспредельной.

Эдуард Шелковников медленно шел к офисному зданию. Даже в студенчестве он не бегал после еды. Ни в какой презентации этот классный дизайнер не участвовал. Обманул – вполне допустимая самооборона против вооруженной только порывами и эгоизмом дочери. «Как просто решить Машины проблемы, – размышлял Эдуард. – Дать денег, договориться с портнихой, заплатить за тряпки. И дочка когда-нибудь своим детям со слезами расскажет, что выходила замуж в наряде, придуманном талантливым отцом. Решивши же проблемы, чувствуешь себя мужиком. Дебильная ситуация: раскошелившись – чувствуешь, потрахавшись – не чувствуешь, хоть партнерша и довольна. Что мне делать с двумя бабами, которым не нужны ни мои деньги, ни связи, ни тряпки? Даже штамп в паспорте и фамилия без надобности. Им меня подавай. А я, как выяснилось, уже не в состоянии разрываться. То есть именно разорваться пополам и могу – исчезла эластичность натуры. Кажется, совсем недавно сосуществовал и с тремя, и с четырьмя женщинами. Всего хватало – нежности, юмора, желания. Их глупость не раздражала, мелкие физические недостатки умиляли, требовательность смешила…»

Он кивнул мрачной секретарше и скрылся в кабинете. Удивленно взглянул на «тюльпан» с коньяком и блюдце с лимоном, пожал плечами – прикладываться расхотелось. Позвал по селектору:

– Лиля!

Девушка влетела – на лице грубо намалевана готовность к подвигам и самопожертвованию.

– Слушаю, Эдуард Павлович.

– Убери символы начала загула, – велел Шелковников.

Секретарша посмотрела на натюрморт зверем: отец нахалке дочке предлагал, а она наверняка закапризничала: дескать, коньяк пьют после еды – и в ресторане обедала с вином. Почему счастливы всегда недостойные? Почему Эдуард Павлович в свое время влюбился в маму Маши, а не Лили? Она молча взяла со стола посуду, выплыла за дверь и лихо попыталась закрыть ее ногой. Получилось, но не совсем, осталась небольшая щель, к которой, не осознавая, что делает, шагнул Эдуард. Девушка устроилась в своем кресле, понюхала содержимое бокала и отчетливо пробормотала:

– Ну, держите меня семеро.

Начальника позабавило такое знакомство с элитным коньяком. Судя по тону, Лиля пробовала всякую дрянь и аромат ее удивил и заинтересовал. Она еще раз опустила длинный вяловатый нос к хрустальной кромке, потом решительно обратилась к Абсолюту: «Господи, прими за лекарство». И залпом выпила красновато-коричневую жидкость. Отдышалась, взяла кружок лимона, шумно слизала с него кофе и сахар и жалобно продолжила доставать Небо:

– Господи, пусть Эдуард Павлович меня удочерит. Ты же всемогущий: устроить любое чудо – семечки. Тебе ничего не надо делать, только пожелать. А я всю жизнь буду соблюдать посты и молиться утром и вечером. Ты избавишь меня от зависти, даже ненависти к этой самой Машке, которая совершенно по-хамски обращается с родным папой. Боже, пожалуйста, я больше не могу выносить равнодушия этого шикарного умнейшего мужчины.

Шелковникову вдруг дико захотелось выйти к ней, сказать что-то вроде «Лиля, услышав от современной юницы две поговорки кряду и трогательную молитву о чуде, я обнаружил в себе залежи отеческой любви к тебе» – и увидеть реакцию. Но хулиганить он поостерегся. Вспомнил, что секретарша безоглядно кокетничала с ним, а затем неожиданно стала вести себя как школьница с учителем – хлопать глазами и приоткрывать рот, когда он давал ей какое-то задание, спрашивать, правильно ли она его выполнила. Даже одеваться начала в некое подобие ученической формы. «Бедная девочка, – бесчувственно подумал Эдуард. – Сумасшедшая алкоголичка. Надо немедленно ее уволить. Или перевести к молодым дизайнерам, они ей живо проветрят мозги. Нет, но какова стерва – обвинять мою Машеньку в хамстве, называть Машкой! Изучила бы свое отражение в зеркале, прежде чем пытаться соблазнять «шикарного мужчину». Проверила бы IQ перед решением изображать дочку «умнейшего».

Он уже давно отошел от смотровой щели и восседал за компьютером с гневным лицом. Прошло минут десять, и из приемной раздалось тихое фальшивое пение о любви и разлуке – голодную страдалицу Лилю развезло от пятидесяти граммов качественного алкоголя. Эдуард невольно улыбнулся, легко поднялся и бесшумно закрыл дверь.

Лиля отвлекла его от мыслей о двух материально независимых женщинах. Но представление закончилось, и он очутился наедине со своей головной и сердечной болью. Они с Еленой были людьми занятыми, с ненормированными рабочими днями, вечерами и ночами. Поэтому договорились обходиться без близости, вызванной первым свистом того, кому вдруг приспичило. Тут проблем не существовало. А клиентка, на которую неожиданно для себя запал никогда раньше не грешивший против профессиональной этики Шелковников, располагала массой свободного времени и смело демонстрировала ограниченный интеллект. Когда-то он считал таких женщин идеальными для постели. Не готов пятидесятилетний дизайнер оказался к тому, в чем убедили молодую даму глянцевые журналы. А именно: ее, модно накрашенную и одетую, соблюдающую диету и посещающую фитнес-клуб, богатую и жадно прочитавшую все статьи о любовных играх, должны хотеть все мужчины в режиме нон-стоп. Кроме собственного мужа, который просто обязан был лазить под юбку любовницы, чтобы дать жене повод ему изменять. Сексуальный график, навязываемый влюбленной дурой, Эдуард жестко корректировал своим директорством, отнимавшим большую часть суток, и легко выдерживал. Но и осточертела она ему гораздо раньше, чем менее активные и самоуверенные. И не в состоянии была это почувствовать или понять. Зато Елена Калистратова, которой он не давал повода заподозрить измену привычными ласками, отличалась звериным чутьем на соперниц. И с самого начала интрижки с заказчицей она неодобрительно вглядывалась в своего мужчину, словно ждала, что он вот-вот расколется. В том, что после она его прогонит, невзирая на симпатию и влечение, сомнений не было. А ему так хотелось иногда, чтобы она устроила скандал, не имея доказательств его неверности, чем заставила бы бросить несостоятельную пассию.