Священный Цветок. Суд фараонов - Генри Хаггард

После этого Бауси встал, не дав нам возможности говорить дальше, и ушел в большую хижину в сопровождении Имбоцви и остальных советников.

Мы тоже ушли в сопровождении удвоенной стражи, находившейся под командой нового воина, которого мы раньше не видели.

В воротах крааля мы остановились и потребовали, чтобы нам возвратили отобранное у нас оружие.

Но вместо ответа воины положили нам на плечи руки и заставили идти дальше.

– Хорошее дело, нечего сказать! – шепнул я Стивену.

– Это ничего не значит, – ответил он, – в наших хижинах осталось много ружей. Мне говорили, что эти мазиту ужасно боятся пуль Они, без сомнения, разбегутся, лишь только мы начнем стрелять.

Я посмотрел на него, но ничего не ответил, так как, сказать правду, мне не хотелось спорить.

Мы вернулись в свои хижины, где воины оставили нас и расположились снаружи. Стивен, горевший желанием поскорее осуществить свой воинственный план, немедленно отправился в хижину, где был сложен наш багаж и ружья, отнятые у работорговцев. Я увидел, что он вышел оттуда очень бледным, и спросил его, в чем дело.

– В чем дело? – повторил он голосом, полным отчаяния. – Дело в том, что они украли все наши ружья и патроны. Они не оставили ни одной крупинки пороха.

Наше положение и в самом деле было ужасным. Пусть читатель представит себе его. Немногим более чем через сорок восемь часов нас расстреляют из луков, если некий странствующий джентльмен, которого, быть может, нет уже в живых, не явится к этому времени в это глухое, отдаленное место Центральной Африки. У нас оставалась единственная надежда, если это можно назвать надеждой, на пророчество зулусского колдуна. Рассчитывать на него было так нелепо, что я перестал о нем думать и начал искать в своем уме какое-нибудь средство для избавления, но после нескольких часов размышлений ничего не нашел. Даже Ханс – со всей своей опытностью и почти сверхчеловеческой хитростью – ничего не мог придумать. Мы были лишены оружия и окружены тысячами дикарей, которые, быть может только за исключением Бабембы, были уверены, что мы – ненавистные им работорговцы, посетившие их страну с целью похитить у них жен и детей. Их король Бауси был сильно настроен против нас. Благодаря моей глупой шутке, в которой я теперь горько раскаивался (как раскаивался в устройстве всей экспедиции или, по крайней мере, в том, что отправился в нее без брата Джона), мы нажили себе неумолимого врага в лице главного колдуна мазиту.

Мы могли надеяться только на случайность. Нам оставалось только готовиться к неизбежному концу.

Правда, Мавово оставался веселым. Его вера в свою «змею» была поистине трогательной. Он предложил погадать еще раз в нашем присутствии, чтобы доказать, что в его гадании не было ошибки. Я отказался, ибо не верил в это гадание.

Стивен тоже отказался, но по другой причине. Он говорил, что если результат гадания будет на этот раз другой, то это произведет на нас тяжелое впечатление.

Остальные зулусы проявили нечто среднее между верой и скептицизмом, как неустойчивые люди, немного знакомые с христианским учением.

Но Самми ни во что не верил. Он буквально выл и так плохо готовил нам еду, что приготовление ее пришлось поручить Хансу, так как нам нужно было поддерживать свои силы, хотя у нас и не было аппетита.

– К чему, мистер Квотермейн, возиться с едой, которую ваши желудки все равно не успеют переварить? – спрашивал сквозь слезы Самми.

Кое-как прошла первая ночь, за ней следующий день и следующая ночь, которую сменило последнее утро. Я поднялся очень рано и смотрел на восход солнца. Никогда еще солнечный восход не казался мне таким прекрасным, как сегодня, когда я прощался с ним навсегда. Быть может, там, по ту сторону жизни, окажутся еще более прекрасные солнечные восходы.

Я вернулся в нашу хижину. Стивен, обладавший нервами носорога, все еще спал, словно черепаха зимою.

Тогда я занялся подведением счетов нашей экспедиции до настоящего дня. Она уже стоила 1423 фунта. Только подумайте, истратить 1423 фунта для того, чтобы в конце концов оказаться привязанным к столбу и быть расстрелянным из луков! И все из-за редкой орхидеи! Ох, думал я, если я каким-либо чудом спасусь и мне придется жить в стране, где растут эти особенные цветы, то я даже смотреть на них не стану!

Наконец Стивен проснулся. Он плотно позавтракал, как завтракают, согласно газетным отчетам, перед казнью все преступники.

– К чему терзать себя? – говорил он. – Если бы не мой бедный отец, меня бы это ничуть не тревожило. Хорошая вещь сон, так как это единственное время, когда человек бывает вполне счастливым. Однако, прежде чем уснуть навеки, мне хотелось бы взглянуть на ту Cypripedium.

– Черт побери вашу Cypripedium! – воскликнул я и выбежал из хижины, чтобы сказать Самми, что если он не перестанет стонать, то я проломлю ему голову.

– Пал духом! Кто мог подумать это, о Квотермейн! – бормотал Стивен, закуривая свою трубку.

Утро прошло, по замечанию Самми, как «смазанная жиром молния». Наступило три часа. Мавово и охотники принесли в жертву духам своих предков козленка, что, как снова заметил Самми, было «ужасной языческой церемонией, которая будет поставлена им в вину, когда мы предстанем перед высшими силами».

После жертвоприношения, к моей радости, явился Бабемба. У него был такой веселый вид, что я подумал, что он принес самые лучшие известия. Быть может, король помиловал нас или, лучше того, в самом деле прибыл брат Джон.

Но не произошло ничего подобного. Бабемба сказал нам, что он велел произвести разведку по дороге, шедшей к побережью, и что на ней не оказалось ни следа Догиты. Поэтому казнь, очевидно, будет совершена сегодня, так как Черный Слон, подстрекаемый Имбоцви, приходит все в большую и большую ярость. А так как на него, Бабембу, возложена обязанность руководить постановкой столбов, к которым мы будем привязаны, и рытьем могил у их основания, то он пришел пересчитать нас, чтобы не ошибиться в их числе. Если мы хотим, чтобы с нами были похоронены какие-нибудь вещи, мы должны указать ему их, и можем быть уверены, что он позаботится, чтобы наше желание было исполнено. Казнь окончится скоро и не будет мучительной, так как для исполнения ее он выберет самых лучших стрелков в городе Безу, которые очень редко делают промахи.

Поговорив еще немного о других делах, как, например, где он может найти данный ему мною магический щит, который он всегда будет хранить как память, Бабемба взял у Мавово понюшку табаку я ушел, сказав, что вернется в надлежащее время.

Потеряв теперь всякую надежду на спасение, я вошел в одну из хижин, чтобы наедине с собою приготовиться встретить смерть так, как это подобает джентльмену. Сидя здесь, в полумраке и тишине, я почти совсем успокоился. «К чему мне, в конце концов, цепляться за жизнь?» – думал я. Потом я написал несколько коротких прощальных писем в надежде, что они каким-нибудь образом дойдут до тех, кому они адресованы (у меня до сих пор сохранились эти письма).

Покончив с этим, я попробовал сосредоточить свои мысли на брате Джоне, чтобы уведомить его (как это некогда вышло у меня) о нашем положении и упрекнуть его в том, что он своей безумной беспечностью и недостатком веры довел нас до такого конца.

В то время как я был занят этим, пришел с воинами Бабемба, чтобы отвести нас к месту казни. О его приходе сообщил мне Ханс. Бедный старый готтентот пожал мне руку и вытер свои глаза рукавом потертой куртки.

– Ох, баас, – сказал он, – это наш последний путь! Бааса убьют, и все из-за меня, так как я должен был найти какой-нибудь выход. Ведь для этого я и нанят. Но я ничего не мог сделать. Моя голова стала такой глупой. О, если бы я только мог свести счеты с Имбоцви. Но я расплачусь, расплачусь с ним, когда вернусь сюда в виде духа. А пока я принес баасу вот что, – (он показал мне нечто похожее на особенно вредные конские бобы). – Баас примет это и ничего не будет чувствовать. Это очень хорошее снадобье, которое дед моего деда получил от духа своего племени. Баас уснет от него как пьяный и проснется в прекрасном огне другого мира, который горит без дров и никогда не гаснет.

– Нет, Ханс, я предпочитаю умереть с открытыми глазами.

– Я тоже предпочел бы это, баас, если бы можно было увидеть что-нибудь хорошее. Но я больше не могу верить в змею этого черного глупца Мавово. Если бы это была умная змея, она должна была бы посоветовать ему не идти в город Безу. Поэтому я проглочу один из этих шариков и предложу другой баасу Стивену (он положил эту грязную смесь себе в рот и с усилием проглотил ее, словно молодой индейский петух, глотающий слишком большой кусок).

После этого, услышав, что Стивен зовет меня, я покинул Ханса, посылавшего на разных языках выразительные проклятия по адресу Имбоцви, которого он вполне справедливо считал виновником нашей гибели.

– Наш друг говорит, что уже пора идти, – несколько взволнованно сказал Стивен (по-видимому, трагизм положения сказался наконец и на нем), указывая на старого Бабембу, который, весело улыбаясь, стоял с таким видом, будто собирался проводить нас на свадьбу.