Темнее ночь перед рассветом - Вячеслав Павлович Белоусов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Развернулись!.. Мохнатые руки везде?
Чернов только поморщился и насупил брови:
— На её ликвидацию брошены лучшие силы профессионалов этого направления. Организована бригада опытных следователей, руководителями назначены я и Вепрев Георгий Сергеевич. Недавно под его руководством бойцам спецназа удалось накрыть часть банды в Афгане. Преступники орудовали и в так называемых подразделениях «груз 200».
Чернов собрал фотографии, заполнил протокол, дал подписать его Ковшову.
— Далее не имею права на разглашение. Операция не завершена. Скоро ожидается прибытие Вепрева в Ташкент, ну а уж оттуда — к нам. Полагаю, до этого встретимся не раз. Я буду звонить вам сам, — протянул он руку Ковшову. — Надеюсь, теперь вполне понятно, почему приезд вашей жены сюда крайне нежелателен? Да и вы догадались, конечно, о принятых мною мерах спрятать вас на это время здесь, в институте.
— Но что с сыном? Мне известно, что его оперировали несколько раз. Каковы результаты? Нельзя ли увидеть его? Поговорить?..
— Давайте дождёмся завтрашнего дня, — улыбнулся Чернов. — Пока вся банда не будет ликвидирована, продолжает существовать реальная угроза для жизни вашего сына, вас и даже вашей жены.
— Очаровашки?! — удивился Ковшов.
— Что?
— Это его жена, — включился Лыгин. — У них так принято.
— Простите, — смутился Данила.
— Очаровашка… — задумчиво произнёс Чернов. — Да, опасность грозит и ей. Вы просто не представляете, насколько жестоки и бессердечны бандиты.
— Об этом не стоит упоминать мне, — вспылил Данила. — Что завтра?
— Я позвоню с утра. Потерпите. Это зависит от врачей.
— Я увижу его?
— Я тоже желаю и нуждаюсь в этой встрече.
Чернов поднялся.
— Ну что, не утомил я вас портретами? — как-то странно взглянул он на Ковшова. — Прошлое вспомнить — что в колодец свалиться, не каждому оттуда выбраться.
— Помотали мне нервы тогда эти братья-двойняшки, а ведь забыл…
— Это горе, свалившееся на вас, так придавило психику. Бывает. Не каждому даётся выбраться и сберечь рассудок. Теряли кого раньше?
— Мать хоронил, отца…
— Тяжело, но это не то, что с сыном стряслось.
— Задавим мразь, а Владька крепкий парень, не подведёт, — сверкнул глазами Лыгин.
— Надеюсь. — Чернов похлопал его по плечу. — Забираю тебя с собой, полковник. Даниле Павловичу надо набраться сил к завтрашнему дню и отдохнуть как следует. Впереди сложные дела.
— Всё ясно, товарищ следователь. — Лыгин понял намёк Чернова. — Не виделись мы с Данилой сто лет…
— Столько и прожить надо, — подал жёсткую ладонь Даниле Чернов. — Да, чуть было не забыл сообщить: звонил Галицкий.
— По поводу?
— Повесился в следственном изоляторе некий Куртлебс.
— Скорее, повесили его, — буркнул Данила.
Когда не вредно не поспать
Настойчивые пожелания Чернова благостных сновидений не сбылись; впрочем, Данила, привыкший всё подвергать глубокому анализу, отнёсся к сему с должным пониманием. Его натура с малолетства не обрела привычки засыпать на новом месте, не промучившись до полуночи. Не питая иллюзий на этот счёт и теперь, он не залёг в постель сразу после ухода гостя — Лыгин в счёт не шёл, — а отправился изучать профессорские апартаменты. От кухни, оборудованной по последнему крику моды и техники, остались приятные впечатления, и Ковшов не отказал себе в удовольствии посидеть с чашкой чая за столиком на двоих в стиле модерн. Просторная гостевая изучена была ранее, так что в ней Данила особенно не задержался, постоял у напольных часов, дождавшись боя и положительно оценив их мягкий, успокаивающий голос, задержался у зеркала, явно предназначенного для женщины, нежели для мужчины. И вообще, всё в квартире подсказывало, что над её убранством колдовала умелая и со вкусом хозяйка.
Но больше всего впечатлений произвёл строгий и настраивающий на соответствующий лад кабинет. Басков ли работал в нём или он предназначался значительному лицу или лицам, заезжающим погостить и останавливающимся у гостеприимного хозяина на короткое время, Данила мог только догадываться, но высокий, с двустворчатыми стеклянными дверцами шкаф, на полках которого аккуратно покоились книги сплошь по юриспруденции, выставлял напоказ особое назначение помещения. Не открывая шкафа, он пробежался по корешкам книг и с горечью убедился, что лёгкой литературки, чтобы расслабить мозги, ему не найти, зато бросились в глаза старинные кожаные переплёты знаменитых трудов Чезаре Ломброзо, Беккариа, отчего лёгкая дрожь нежданного открытия пробежала по спине, и он не удержался, скрипнул дверцами шкафа и буквально выхватил первое сокровище, попавшееся в жадные пальцы. Оказалось оно неизвестной безделушкой некоего А. Дебарроля под названием «Тайна руки»; редкостная по всему вещица о хиромантии была издана в России ещё в 1868 году. «Вот этот фолиант меня точно усыпит, — мелькнула легкомысленная мысль, — мало что состоит он из бреда вымерших динозавров, так придётся ещё поломать голову над старорежимным текстом, так что глаза сами закроются».
Удобнее устроившись в постели и включив ночник, чтобы без особой мороки уснуть, Данила с любопытством открыл первую страницу, и вместе с запахом потёртой кожи и пожелтевшей благородной бумаги на него дыхнули таинственные времена Аристотеля, Демокрита, Нострадамуса и других древних мудрецов. Он зачитался сразу, не затрудняясь текстом, его захватили поучительные рассуждения о тайнах человеческой руки, которая, как оказалось, формой, линиями и знаками на ладони определяла с достаточной достоверностью (по заверениям автора) жизнь человека, его судьбу, характер, душевные индивидуальные качества, наклонности и физические свойства в прошедшем, настоящем и даже в будущем. «Рука есть зеркало человека, в котором обозначена вся его жизнь», — прочитал несколько раз Данила фразу и, задрав подушку повыше, уселся на кровати, задумавшись. Конечно, он читал о хиромантии ещё в студенческие времена, встречались рассуждения и учёные споры и позже в книге известного Юргена Торвальда, цыганки напоминали, не давая забыть, цепляясь на улицах и клянясь «сказать всю правду о том, что было и чем дело кончится». Они-то, наверное, и отшибали порой мелькавшее желание изучить более серьёзную литературу об этом. Да и, как обычно, времени не хватало. В институте о хиромантии как о науке вообще не заикались, взамен её изучались строгие законы логики и материалистической философии. Как-то лихо всё было опрокинуто, а ведь Пушкин, Достоевский, сам Лев Толстой придерживались других взглядов, да и не они одни. Люди, прославившиеся в учёном мире, лауреаты Нобелевской премии, признавались в приверженности хиромантии, не краснея, а, наоборот, пропагандируя…
Данила отложил
