Россия. История успеха. После потопа - Александр Горянин

Если смотреть на вещи объективно, все удалось так, как мы не смели и мечтать на пороге 90-х. По своим причинам я прекрасно помню день 1 января 1990 г. и невыносимую тревогу, которой было тогда окутано будущее. Не буду напоминать ни о звучавших тогда мрачных пророчествах, ни о ставших очевидными задним числом пропастях, куда мы могли свалиться, но не свалились благодаря недооцененной зрелости российского общества. Сегодня в России, при всех возможных оговорках, либеральная конституция, политические партии, парламент, частная собственность, свободный въезд и выезд, шаг за шагом выстраивается местное самоуправление, цензуры нет. Суды доступны, судьи несменяемы, что резко повышает их независимость, воссоздан дореволюционный суд присяжных, возможна апелляция в международные суды. Покончено с изоляцией от мира, в стране образовательный бум, строительный бум, свобода предпринимательства и частной инициативы, полная культурная свобода, выдающийся экономический рост. А главное, все только начинается.

В современной России сформировалась публичная сфера, в которой ведутся политические дискуссии, значительная часть которых составляет, особенно в интернет-среде, критика власти и ее представителей, действуют неправительственные организации. России удался трудный бросок от централизованной плановой экономики к рыночной. И все это внедрялось не в условиях диктатуры, а с постоянным подтверждением легитимности перемен на выборах. Это важная оговорка. У декоммунизации (включавшей восстановление рыночной экономики) везде были разные шансы на успех. Лучше выглядели шансы тех наций, для которых разрыв с коммунизмом – как правило, принесенным Красной армией – был равносилен национальному освобождению. Самобытные же «авторские» коммунизмы – Мао Цзэ-дуна, Ким Ир Сена, Хо Ши Мина, Иосипа Броз Тито, Фиделя Кастро – казались (и оказались!) куда более укорененными.

Но тяжелее всех выглядел случай России – именно России, не СССР. Здесь коммунизм царил так долго, что всякую преемственность полагали необратимо пресекшейся. Даже самая память о какой-то иной жизни, как считалось, давно угасла. Здесь не могла идти речь о национальном освобождении, ибо русский народ верил в то, что он «первый среди равных». В середине 80-х многие уверяли, что вырвать Россию из исторической западни можно лишь силовыми методами, с опорой на длительную и жесточайшую антикоммунистическую диктатуру, ведя изнурительную и кровавую борьбу с коммунистическим подпольем.

Никто не запрещает оппозиции утверждать, что всего вышеперечисленного в России на самом деле нет, что у нас полицейское государство, авторитарный режим, продажное правосудие, телефонное право, идет удушение бизнеса, удушение СМИ, удушение свобод, демократия похоронена, страна распродана на корню, стариков хотят выморить, чтобы не тратиться на пенсии и заиметь их квартиры, нами правит «вашингтонский обком» (вариант: полковник КГБ, мечтающий стать царем), страна живет в режиме управляемой (или уже неуправляемой) катастрофы. И еще многое, многое, многое другое.

При этом нельзя не признать, что за последние годы на государственных телеканалах как-то незаметно исчезла критика правительства и президента (ну разве что мельком и редко, в каких-нибудь ток-шоу), что ненормально для демократической страны. Становится уже общим местом убежденность, что 7-процентный избирательный барьер был введен специально для того, чтобы в Думе не звучали несогласные голоса. Многие задаются вопросом: разве не опасно положение, когда практически вся оппозиция – и конструктивная, и нет – будет вне парламента? Коммунистов, конечно, устроит ситуация, при которой они станут единственным противовесом «режиму».

Праздничные концерты в Кремле приобретают все более брежневский формат. Неприятно советизируется государственный стиль в целом, причем инициатива к переменам идет из провинции. С момента возврата советского гимна власти на местах решили, что Москве угоден именно этот стиль, и разубедить их трудно. На экранах все чаще мелькают чиновники, своими манерами и речью неотличимые от кувшинных рыл советского времени.

Вдруг стали появляться новости забытого образца. В Новороссийске 9 членов скромной правозащитной организации признаны виновными (со ссылкой на закон о митингах) в проведении незаконной встречи и оштрафованы мировым судьей. За что именно? За несанкционированное чаепитие с двумя немцами из ФРГ[61]. Журналистку Ларису Арап за статью «Дурдом» о психбольнице города Апатиты в Мурманской области туда же и поместили, выпустив лишь через полтора месяца под давлением СМИ и общественных организаций. Городские власти Москвы под незаконным (и смехотворным) предлогом заставили владельцев пивного зала «Антисоветский» сменить название.

Подобные случаи не остаются местным достоянием – не те времена. Стоит сообщению такого рода появиться в Сети, как оно воспроизводится на сотнях сайтов, его читают и обсуждают в блогах тысячи людей. О подобных вещах как о важных событиях немедленно и с восторгом извещает мировая пресса. В руководстве страны могут пожать плечами: «Заставь дурака Богу молиться…» Но правозащитники смотрят на дело иначе. По их мнению, власти во многих регионах твердо решили, что Кремль ждет от них как раз подобных действий, создаются прецеденты. Внушает страх возможность расширительного толкования закона о противодействии экстремизму.

Совокупность таких симптомов побуждает пишущий люд объявить о пошаговом введении авторитарного режима. Некоторые журналисты в своей заботе о судьбах демократии привычно оскорбляют страну и ее народ: «Добрый наш народ по-каратаевски кротко смирился… Власть может насиловать свой народ-богоносец как хочет в особо циничной и извращенной форме…» и т. д. Есть группа авторов, уверенных в том, что «важнейшим скрепляющим элементом» кремлевской элиты «являются бизнес-интересы». Эта элита «ставит своей задачей перераспределение в собственную пользу значительной части общественного (и частного) достояния. Остальные задачи – внутри– и внешнеполитические – вторичны по отношению к этой цели». Подобная уверенность исчерпывающе характеризует скорее ее носителей. Они не сомневаются в правоте своих догадок, ибо твердо знают, что на свете нет ничего прекраснее большой кучи денег. Обычно это выходцы из очень бедных семей, им смешно предположение, что кто-то может смотреть на вещи иначе. Своим ядом они настолько отравили водоем российского политического Интернета, что частое погружение в него опасно для психики. Вступать с ними в спор – все равно что дискутировать с автоответчиком, я не раз в этом убеждался. К тому же они очень нервные и легко переходят на крик.

Российская интеллигенция, самая влиятельная страта общества, судя по опросам, сбита с толку. Ее доверие к государственным институтам опустилось почти до уровня земной поверхности. Меньшая, но самая пылкая часть интеллигенции начинает воспроизводить кухонную фронду образца 1982 г. Нынешний кухонный интеллигент, в отличие от подсоветского, любившего пение под гитару, обязан быть мрачен и озабочен. В наши дни ему ничто не грозит, поэтому он горделиво говорит по телефону о «кровавой гэбне» и о том, что «эта страна ничего другого не заслуживает».

В такой среде стало дурным тоном находить в современном российском государстве что-то положительное и вообще считать его легитимным. Тот, кто с этим не согласен, рискует услышать в свой адрес, что он «либо дурак, либо провокатор». Таковы правила новейшего идейного конформизма. Алгоритм внутреннего разложения СССР начал, как в дурной пародии, воспроизводиться в демократической России. Значение этого ползучего процесса по своим последствиям может выйти далеко за рамки проблематики рецедивов советского стиля.

Утешает то, что большинство тревожных новостей совсем не случайно остается без продолжения. Уже назавтра журналисты энергично устремляются по следующему следу, бросив тему, которой будоражили нас вчера. Понесешь выбрасывать залежавшиеся газеты и ахнешь: да в нас еще зимой должна была врезаться комета! Или задумаешься: неужто шахтеры до сих пор сидят на рельсах? Или уже ушли? Когда сели, сообщали все. А когда ушли, ни слова.

По законам физики и жизни маятник, достаточно далеко откачнувшийся в одну сторону, теперь движется в противоположную. Он уже пересек линию золотой середины, но еще продолжает движение, замедляя его.

4. Презумпция благих намерений

Попробую дать свои объяснения, исходя из презумпции порядочности российского руководства. Не сомневаюсь, что многие его шаги диктуются видением ряда угроз. Возможно, о каких-то из этих угроз общественное сознание, к своему счастью, даже не догадывается. Они не должны застать страну врасплох, поэтому власть действует на опережение, не всегда считая возможным открывать карты.