Первая степень - Дэвид Розенфелт

– Леди и джентльмены, присяжные, – начал я. – Не правда ли, это была чертовски сильная речь? Да, мистер Кэмпбелл может загнуть словцо.

Я адресовал Дилану прямой взгляд.

– Раз уж я такой шулер, давайте еще раз вспомним слова мистера Кэмпбелла, если вы позволите. Я хочу убедиться, что цитирую его точно, а то вдруг перепутаю что-нибудь.

Я вернулся к столу защиты, и Кевин вручил мне лист бумаги.

– Здесь написано… вот что мистер Кэмпбелл говорит об этом деле, – сказал я, начиная читать. – «Ваша честь, штат Нью-Джерси намерен доказать, что 13 мая сего года в Паттерсоне, штат Нью-Джерси, подсудимый совершил преднамеренное убийство с особой жестокостью; жертва убийства – мистер Алекс Дорси, лейтенант полиции департамента Паттерсона».

Я вернул бумагу Кевину и повернулся к присяжным.

– Это немного короче, чем его сегодняшнее выступление, но резюме довольно точное, вы согласны? Подсудимый убил Алекса Дорси. Все очень просто.

Я подошел к столу защиты и указал на Лори.

– Но вот какая проблема – он сказал это не о моей подзащитной, он сказал это о другом человеке, которого зовут Оскар Гарсия, и тогда мистер Кэмпбелл утверждал, что Оскар Гарсия, несомненно, виновен в убийстве Алекса Дорси. Теперь он говорит, что Оскар Гарсия невиновен и что Лори Коллинз виновна в том же самом преступлении и столь же несомненно. Так что здесь присутствует загадка: сколько людей, не работающих вместе, могут быть названы несомненно виновными в одном и том же преступлении, прежде чем сомнения все-таки возникнут?

Я посмотрел на Дилана и покачал головой, словно бы огорченный его промахами.

– Согласно нашей правовой системе, прокурор должен быть убежден в виновности подсудимого, прежде чем бросаться такими обвинениями. И мистер Кэмпбелл был убежден в виновности Оскара Гарсии. Тогда он был совершенно не прав, но сейчас он просит вас поверить в то, что на сей раз угадал. И он хочет, чтобы вы отправили человека в тюрьму до конца дней, основываясь на его догадке. Да, я сказал, что в тот раз он ошибался, и был прав именно я. И теперь я утверждаю, что он снова ошибается, и в этом, как вы скоро убедитесь, я опять-таки прав. Но когда штат Нью-Джерси выносит обвинение в убийстве, тем более недоказанное, оно должно быть основано на очень серьезных уликах. Поэтому давайте посмотрим, в чем мистер Кэмпбелл пытается вас убедить. Он заявляет, что миссис Коллинз затаила ненависть к мистеру Дорси на долгих два года, и за это время ни разу не пыталась нанести ему физический ущерб. Затем полиции стало известно, что она была права относительно его незаконной деятельности, и мистеру Дорси пришлось удариться в бега. И вот тогда-то, если верить мистеру Кэмпбеллу, мисс Коллинз и решила действовать. Она обнаружила местонахождение мистера Дорси, в то время как вся полиция Паттерсона оказалась не в состоянии это сделать, а затем зверски убила его, хотя могла полностью оправдаться и отомстить ему, просто доставив его в любой полицейский участок. Иными словами, когда он был свободен и вне подозрений, она не преследовала его. Но когда ее победа была очевидна, когда единственная дорога мистера Дорси вела на скамью подсудимых – именно в этот момент она решила рискнуть своей жизнью и убить его. Это не очень-то логично выглядит, верно?

Я еще немного покрутил эту тему, превознося заслуги Лори как государственного служащего и ее необыкновенный характер как человека. Мы с Кевином поспорили, следует ли упоминать во вступительном слове нашу уверенность в том, что Дорси жив. Он возражал, и я колебался, но в тот момент решил открыть карты.

– Не так давно я говорил вам об обоснованных сомнениях. Я говорил, что вскоре вы будете по колено в обоснованных сомнениях, вы не сможете не усомниться в том, что миссис Коллинз убила Алекса Дорси. Но я все-таки сделаю еще один шаг. Вскоре у вас появятся обоснованные сомнения в том, что Алекс Дорси вообще был убит. Потому что, леди и джентльмены, вполне возможно, что предполагаемая жертва убийства жива и смеется над всеми нами.

На суде каждая минута – решающая. Я старался не тратить времени ни на что, не связанное напрямую с нашей защитой. Это требовало самодисциплины, которой я никогда не мог похвастаться, но оказалось, что я могу мобилизоваться, когда это необходимо.

Больше всего приходилось заниматься чтением. Я читал и перечитывал каждый клочок бумаги, которым мы располагали, каким бы незначительным он ни казался. Иногда я с третьего или четвертого раза понимал подлинную значимость какой-либо мелочи.

Я каталогизировал материалы в соответствии с их темой, а затем постоянно тасовал папки и выборочно перечитывал в любую свободную минуту. Сегодня я взял папку, озаглавленную «Свидетели на завтра», которую Кевин будет ежедневно обновлять в течение всего процесса, и сел в гостиной читать. Еще я принес с собой папку, посвященную Стайнзу, потому что уже некоторое время ее не перелистывал.

Завтра Дилан будет вызывать основных свидетелей, никто из которых не станет прямо обвинять Лори, однако будет готовить почву, чтобы показания следующих свидетелей звучали как обвинения. Я проглядел материалы следствия, имеющие отношение к их показаниям, и вчерне набросал план перекрестного допроса. Серьезного ущерба я им, конечно, не нанесу, однако очень важно, чтобы мои вопросы заставили присяжных задуматься и перестать считать версию обвинения единственно верной.

Папка Стайнза была тоненькой и наводила тоску. В ней содержались все полицейские рапорты касательно убийства Барри Лейтера и результаты бесплодных попыток установить реальную личность Стайнза. Я почувствовал вдруг хорошо знакомый укол отчаяния из-за того, что настоящие преступники, пославшие Стайнза убить Барри, скорее всего, никогда не будут обнаружены.

Отдельные рапорты, написанные полицейскими офицерами относительно событий той ночи в доме Барри, в основном повторяли то, что мне уже говорил Пит Стэнтон. Стайнз, в сущности, действительно совершил самоубийство, подняв пистолет в окружении полицейских, готовых стрелять. Проблема заключалась в том, что никто, включая меня, не мог объяснить, почему он так поступил.

Протокол вскрытия тела Стайнза был интересен, но совершенно ничего не прояснял. В него всадили одиннадцать пуль, шесть из которых поразили жизненно важные органы. Описание патологоанатома свидетельствовало, что Стайнз был в великолепной физической форме, у него почти не было жира. Однако в то же время он писал, что тело Стайнза было «изношено сверх нормы для его предполагаемого биологического возраста». У него были значительные повреждения коленей, локтей и плеч и необычно высокое количество старых рубцов и шрамов. Он не был похож на человека, который провел большую часть жизни за письменным столом. Патологоанатом отмечал, что у Стайнза имелась татуировка на правой руке, и это было практически единственное неповрежденное место в его организме.

Я заканчивал просматривать содержимое папки, когда вошла Лори в компании предательницы Тары.

– Как наши дела? – спросила Лори.

С того дня, как начался весь этот кошмар, она задавала этот вопрос не меньше сотни раз в день, и мое сердце непроизвольно сжималось, когда я слышал его. Она хотела, чтобы я сказал ей, что только что нашел нечто, какую-нибудь важную деталь, которая приведет нас к быстрой, окончательной и блестящей победе.

– Работаю, – сказал я без особого энтузиазма и постарался не слышать звука, с которым упало ее сердце. – Это долгий процесс.

– Я знаю, Энди. Я знаю, что это долгий процесс, – сказала она, немного выдавая свое нетерпение. – Ты мне тысячу раз говорил, что он долгий, и я хорошо это запомнила. Это долгий процесс.

Я мог рассердиться, начать спорить, и бог весть к чему бы это привело. Вместо этого я обнял ее за плечи и крепко прижал к себе.

– По крайней мере, две вещи я могу сказать точно. Первое: никакой это не процесс. Никогда им не был и не будет. Первое, что говорят на юридическом факультете – если вам нужен процесс, идите на экономический.

Она улыбнулась, и я заметил, что ее ярость тает.

– Ты сказал, что знаешь точно две вещи. Какая же вторая?

– Что мы намерены выиграть. Я бы солгал тебе, если бы сказал, что точно знаю как, но мы обязательно выиграем дело.

Она начала формулировать вопрос, затем передумала и положила голову мне на плечо. Я знал, что она не может до конца поверить в то, что я говорю, но надеялся, что еще поверит. Это долгий процесс.

Первым свидетелем Дилана оказался четырнадцатилетний мальчишка, один из тех детей, кто увидел дым, идущий со склада в ту ночь, и позвонил в пожарное отделение. Дилан задавал ему вопросы двадцать минут, хотя мог уложиться в две, и поскольку мальчик даже тела не видел, я не стал беспокоиться и задавать ему вопросы.