Драконы летнего полдня - Маргарет Уэйс

Они обменялись взглядами. Напрашивался только один вывод.

— Работа эрдов?

— Никакого сомнения, — ответил Даламар. — Нельзя не признать качества изготовления и, — он тряхнул пораненной рукой, — эффективности воздействия.

— Для нас они не представляют интереса, но, очевидно, ими может воспользоваться девушка. Хотя по ней не скажешь, чтобы она владела искусством магии.

— Все же эта Аша должна обладать необходимыми задатками, если она та, за кого мы ее принимаем.

— У тебя сомнения? — удивилась Йенна. — Ты не мог не обратить внимания на ее глаза цвета расплавленного золота! На Кринне только у одного человека такие глаза. Даже кендеру стало ясно.

— Тассельхофу?.. Неужели!.. А я все думал, зачем ты взяла его с собой... И что он говорит?

— Слишком много и слишком неосторожно. К его болтовне стали прислушиваться.

— Значит, и она тоже, — задумчиво произнес Даламар и подошел к окну, за которым безмолвно, но абсолютно властвовала ночь. — Неужели легенда не лжет?

— А как иначе это все объяснить?.. Девушка явно выросла вдали от Ансалона.

У нее очень ценные реликвии эрдов... Ее признал кендер, и, помимо всего прочего, — ее глаза... По возрасту она подходит... А тот факт, что ее препроводили сюда... Эта мысль не доставила удовольствия Даламару.

— Я еще раз тебе напоминаю, что Рейстлин Маджере — мертв, — хмуро сказал Даламар. — Его нет в живых уже больше двадцати лет.

— Да, мой дорогой... Не расстраивайся, — Йенна запустила руку в его мягкие волосы и коснулась губами уха. — Но все же был этот случай с Посохом Магиуса.

Ведь он хранился в лаборатории Башни, его стерегли бессмертные духи-стражи, и даже ты не имел права доступа... И где сейчас посох? У кого он?.. У Палина Маджере, племянника Рейстлин а.

— С таким же успехом он мог быть подарен самим Магиусом, — отстраняясь от Йенны, раздраженно произнес Даламар. — Скорее Магиусом, поскольку он был другом рыцаря Хумы. Всем известно, что братья Палина готовились к посвящению в рыцарство... Все это я объяснил Конклаву...

— Да, любовь моя, — сказала Йенна и опустила глаза. Ты по-прежнему единственный, кто отказывается верить в совпадения... Как еще можно назвать то, что эта девушка здесь.

— Возможно, ты права, — подумав, ответил Даламар. Он подошел к стенному, с витиеватой рамой, зеркалу. Йенна встала рядом. Их собственное отражение исчезло после того, как маг провез рукой вдоль поверхности зеркала. Теперь они могли видеть Ашу и Тассельхофа, ублажающих себя кушаньями и сидром, смеющихся по поводу и без повода.

— Как все-таки странно, — чуть слышно проговорил Даламар. — Я все время думал, что это не более чем легенда. И вот она перед нами.

— Дочь Рейстлина, — тихо добавила Йенна. — Мы нашли дочь Рейстлина.

7. Таверна «Последний Приют». Разговор старых друзей

В Утехе вечер, но нагретые за день земля, дома, деревья все еще пышут теплом. Хорошо уже то, что нет над головой разгневанного, беспощадного небесного ока. Вечер — время, когда можно облегченно вздохнуть и покинуть хоть ненадолго удушливую атмосферу дома. В Утехе никто не помнил такого жаркого и сухого лета. Земля растрескалась, а над долиной стояло марево из мельчайших частичек пыли. Обычно раскидистые, тенистые валлины превратились в застывшие, безобразные мумии. Сама жизнь в Утехе перевернулась с ног на голову. Не видно было, чтобы кто-нибудь в дневное время спешил на базар, работал в поле, занимался хозяйством. Даже детей жара вынудила сидеть дома и изнывать от скуки, лишила их обычных забав. Зной иссушал, изнурял, испепелял. Базар почти пустовал. Ручьи пересохли, став мутными лужами. Вода в озере Кристалмир была неестественно теплой, а по его берегам валялась дохлая рыба. Какое-либо движение днем прекращалось. Относительно прохладные свои жилища люди покидали только с заходом солнца.

— Будто летучие мыши, — мрачно сказал Карамон Маджере, обращаясь к своему другу Танису Полуэльфу. — Днем спим, ночью оживаем.

— И это называется оживаем? — сокрушенно проговорила Тика, обмахиваясь подносом. — Даже во время войны наши дела не были так плохи... Для путников, застигнутых в дороге сумерками, таверна «Последний приют» всегда являлась вожделенным маяком. Как всегда, ее окна были ярко освещены, обещая прохладный эль или подогретое вино, медовый напиток или терпкий яблочный сидр... и конечно, всем известный, приготовленный с особыми специями картофель Отика. Но этим вечером таверна пустовала, как она пустовала уже много вечеров кряду. Тика даже не разводила огонь в очаге. Отсутствовали и завсегдатаи бара — места, где обменивались последними новостями, где можно было услышать самую невероятную историю времен Войны Копья... Зато ходили слухи о междуусобице среди эльфов, о том, что гномы Торбардина призвали соплеменников возвращаться в свои земли.

Могло получиться так, что гномы, боясь нападения эльфов, заблокируют их крепость в горах, превратив таким образом в заложников своих же собратьев.

Пустынными стали дороги, которыми обычно пользовался мелкий торговый люд. Не слышно было криков лудильщиков о починке посуды, не давали больше представлений бродячие музыканты. Кто еще не перестал странствовать, так это кендеры, но, как правило, ночлег они обретали не в тавернах, не на постоялых дворах, а в местных кутузках.

— Народ нервничает, выбитый из колеи, — произнес Карамон, тем самым как бы объясняя полное отсутствие постояльцев и привычных посетителей таверны. — Все идет к войне... А если не опадет жара, погибнет урожай; тяжело будет зимой с пропитанием.

— Все так, дорогой, все правильно. Тика положила поднос на стойку, обняла мужа за мускулистые плечи, прильнула к нему. — Это я ворчу, не обращай на меня внимания.

— Как же я могу не обращать на тебя внимания, — лаская жену, сказал Карамон. Нелегко приходилось им все эти годы. Они любили свое дело, хотя содержание таверны отнимало очень много сил. Пока постояльцы спят, Тике нужно было приготовить завтрак, в течение дня убрать комнаты, накормить клиентов обедом, кому понадобится — обстирать, встретить новых посетителей с гостеприимной улыбкой на лице. С наступлением позднего вечера Тика убиралась в баре и строила планы на следующий день. Карамон по-прежнему был могуч и силен, хотя заметно раздался в поясе. Он относил это на счет пагубности своей неотъемлемой обязанности снимать пробу с приготовляемой пищи. Его виски посеребрились, а на лбу появились глубокие морщины, которые он называл не иначе как — «моих раздумий отметины». Карамон был приветлив, радушен и добросердечен, жизнь воспринимал трезво, гордился сыновьями, не чаял души в дочерях, обожал жену. Печалился и горевал он лишь об утрате брата-близнеца, ставшего жертвой честолюбия и темных сил души. Скорбь свою Карамон носил в сердце. Двадцать пять лет замужества и воспитание пятерых детей не лишили Тику привлекательности.