Ступени любви - Ольга Михайлова

— Слушай, Рино, если ты сейчас сумеешь раздеться и лечь со мной рядом на песок, я открою тебе тайну твоих несчастий…

Ормани окаменел.

— Ты уверен, что я хочу её знать?

— Не знаю. Но тогда, может быть, ты это сделаешь из любви ко мне?

— Попрекнуть благодеянием — значит оскорбить, но мне кажется, я не раз доказывал тебе это не глупыми жестами.

Повисло молчание. Его прервал Крочиато.

— Да, ты четыре раза спасал мне жизнь, — Энрико вздохнул. — Я помню.

Он поднялся и медленно пошёл в воду. Северино остался на берегу. Солнце садилось, окрашивая запруду в розовато-палевые цвета. Стреловидные листья рогоза казались чёрными, а неумолчный хор лягушек вдруг замер. Что-то будто происходило в мире, мрачное, сумеречно-безнадёжное. Северино стало не по себе. Он постыдился исполнить просьбу Крочиато, находя её нелепой, в итоге — нагрубил и, конечно же, обидел Энрико. Господи, сколько раз эта проклятая скованность уродовала ему жизнь? Застенчивость была его недугом, и калечила не меньше, чем самая тяжёлая болезнь.

Северино не мог уйти, это казалось ему невозможным, он хотел объяснить Энрико, что вовсе не хотел обидеть его, но не знал, как это сказать. Энрико вскоре вышел из воды и молча лёг на песок. Он закрыл глаза и, казалось, спал. Северино теперь мучительно хотелось, чтобы он сказал хоть слово, дал бы понять, что не сердится, но Крочиато молчал. Солнце село, и сразу проступили и обострились сумеречные тени в древесных кронах, зазвенели, сливаясь с тишиной, ночные цикады. Молчание друга становилось невыносимым, боль разрывала душу Ормани. Пусть он скажет хоть слово, пусть самое оскорбительное, пусть бросит ему любой упрёк, только не молчит!

Но Энрико, заложив руки за голову, лежал молча, просто ждал, когда Ормани уйдёт. Теперь Северино с ужасом понял, что происходит что-то ужасное, необратимое. Он терял Энрико — самого близкого из друзей, это было неопределимо словесно, но ощутимо сердцем. Что он наделал? С этого дня Энрико исчезнет из его жизни, даже если они будут сталкиваться поминутно — душа Энрико отдалялась от него, одеваясь броней холода. Они становились чужими, рвалась одна из последних нитей, что держала его самого на плаву. Энрико лежал, как мёртвый.

Нервы Ормани не выдержали. Он вскочил, лихорадочно развязывая шнуровку горловины рубашки, не смог найти концов и стащил её через голову, трясущимися руками стянул штаны, и, трепеща, лёг рядом с Крочиато. Он сразу замёрз, но потом понял, что просто на лбу выступила испарина, и ветер остудил её. Теперь оказалось, что от воды идет приятная прохлада, но воздух тёплый и ласковый. Энрико медленно повернул к нему голову.

— Я так не хотел терять тебя…

Ормани медленно успокаивал дыхание.

— Я… я… люблю тебя, Энрико.

Крочиато улыбнулся. Он понял.

— Давай приходить сюда каждый день, даже в дождь. Мы будем ложиться на песок и смотреть в небо. Сейчас ты испугался, что потеряешь меня. Но завтра ты постараешься побороть смущение от моего взгляда. Постепенно ты привыкнешь ко мне, и успокоишься. Снимая одежду, ты сначала от ложного стыда и от страха. И однажды, раздевшись, ты поймёшь, что ты не наг, а свободен.

Северино молчал, закусив губу. Как ни странно, сейчас, лёжа рядом с Энрико на песке, вдыхая запах озёрного ила и тины, слушая шорох рогоза и осоки и неумолчный хор ночных насекомых, он подлинно не ощущал стыда, но был странно изумлён новым, неведомым ранее ощущением. Ветер ласкал его обнажённое тело, нервно будоража и волнуя — и он трепетал от этих ласк и замирал от прикосновений тыльной стороны рук к прогретому за день солнцем песку.

Он кивнул Энрико.

— Хорошо.

— Давно это с тобой?

Северино убито кивнул.

— …Сколько себя помню. Чужой взгляд мучителен, женский — убивает. Это сильнее меня. Я, наверное, создан для монашества. Господь вкладывает в меня эту робость, чтобы отторгнуть от меня женщин и не дать приблизиться к ним. — Северино судорожно вздохнул.

— И ты не можешь преодолеть в себе это?

Ормани покачал головой.

— Волна жара, я теряюсь, ничего не вижу. Не могу. Если пытаюсь расслабиться, выпить — ещё хуже…

…Но, к немалому удивлению Северино, за первую неделю встреч у дальней запруды с Энрико, он стал привыкать к взглядам друга, они купались, ловили рыбу, жарили её на углях, и сам Северино почти перестал замечать свою наготу. Энрико раскрепощал его и расслаблял телесно, и постепенно избавившись от мучительной застенчивости, Северино перестал прибегать к грубостям, стал мягче и душевней.

Оба составили план ловли Треклятого Лиса, который третьего дня снова напомнил о себе, сперев гусыню.

Говорили они теперь и о сокровенном — откровенно и чистосердечно. Энрико рассказал Северино о том, что сказала ему жена. Оказывается, Пьетро был влюблён в Делию ди Романо, а вовсе не в Бьянку. Да и сейчас, как заметил сам Энрико, не шибко то Сордиано около сестрицы его ошивается. «Я мог бы попросить Феличиано попросту вышвырнуть его из замка…» Ормани горестно качал головой. Он не знал, что Бьянка не по душе Пьетро, но для него это ничего не меняло.

— Разве беда в нём? Беда во мне. Я не нравлюсь ей, и исчезни Сордиано — ничего не изменится. Разве что появится другой… Мне нужно освободиться от этого самому, но как? Безысходность.

Энрико, закусив губу, молчал. Да, это была безысходность. Безнадёжность. Беспросветность.

Глава 14

Однако жизнь не стояла на месте. Начало августа ознаменовалось новыми событиями. Поваром Мартино Претти был пойман за руку малолетний Джанпаоло, двенадцатилетний сынишка плотника Лучано, когда глупыш пытался высыпать странную смесь в приготовленное для графа рагу из кролика. Поднялся шум, мальчонка, испуганный угрозой розги, признался, что получил оную смесь в холщовом мешочке от неизвестного, который пообещал, что если он регулярно, пока несёт тарелку с кухни в покои графа, будет чуть-чуть высыпать туда соли из мешочка — тот подарит ему ослёнка.

Были вызваны Энрико Крочиато, Северино Ормани, подоспел и епископ Раймондо. Послали слугу и за Амадео Лангирано. Дружки недоуменно переглядывались. Да, в отнятом у мальчишки мешочке действительно был мышьяк — но надо быть простофилями, чтобы доверить такую миссию несмышлёному мальчишке. Реканелли же глупцами не были.

— Нелепость какая-то, — вяло проронил Амадео, — не могли же они рассчитывать, что мальчик не попадётся?

— Может, мнили, что на ребёнка не обратят внимания? — неуверенно спросил Крочиато.

— Скорее всего, всё сделано для отвода глаз. — Северино Ормани кусал губы. — Расчёт строится на том, что мы поймаем мальчонку и успокоимся, а между тем, настоящий отравитель получит свободу действий.