ЗАГОВОР ГОРБАЧЕВА И ЕЛЬЦИНА: КТО СТОЯЛ ЗА ХОЗЯЕВАМИ КРЕМЛЯ? - Александр Костин

Но самое главное в его деятельности заключалось в стремлении решать проблемы общества системно, обеспечивая гармоничное развитие страны путем приведения общественного бытия в соответствие с социалистической идеологией.

Андропов обнажил стоящую перед страной, в частности, перед идеологическими структурами, острую проблему, утверждая, что «мы не знаем общества, в котором живем». По своему смыслу это утверждение Андропова говорило о том, что «развитость» социализма весьма проблематична, а то, что происходит с обществом, — непонятно. В устах Генерального секретаря ЦК КПСС оно звучало как требование ответа на вопрос: а что же это за общество, в котором мы живем? На фоне барабанного славословия о «построении развитого социализма» в нашей стране, официозной благостности и бесконфликтности это утверждение было весьма неожиданным. Однако оно было встречено общественностью с большой надеждой на избавление трудящихся от шизофрении социальной жизни, которую не все видели, но все ощущали. К сожалению, надежде не суждено было сбыться.

Со стороны, как теперь говорят, «элиты» ответ Андропову на его вопросы не заставил себя долго ждать. 9 сентября 1983 года он был смертельно ранен выстрелом в спину женой Щелокова. Правда, она тут же застрелилась, но черное дело было сделано. Один старший лейтенант КГБ предложил взять у него здоровую почку для пересадки Андропову, но оказалось, что организм Андропова не способен выдержать этой операции. Несмотря на самоотверженные усилия врачей, жизнь Андропова спасти не удалось»[135].

Здесь не место и не время разворачивать дискуссию на тему о том, что в конечном итоге задумал осуществить Ю. В. Андропов, но только не «…приведение общественного бытия в соответствие с социалистической идеологией». Из всего сказанного нами выше, Ю. В. Андропов, скорее всего, замышлял провести глубокую экономическую и социально-политическую реформу по китайскому образцу, сохранив коммунистическую партию и государство, путем постепенного перехода к рыночным отношениям, сохранив государственный контроль над естественными монополиями в экономике.

Умирал Ю. В. Андропов мучительно. По воспоминаниям академика Чучалина, который принимал непосредственное участие в лечении больного, Андропов до последних дней: «…сохранял ясный ум, хотя у него отказали почки, печень, легкие, и мы применяли внутривенное питание. Двое охранников ухаживали за ним, как за малым ребенком, перестилали кровать, переносили Генсека с места на место. Видеть Андропов мог только одним глазом, но читал много — около четырехсот страниц в день. В последние дни охранники переворачивали ему страницы — сам не мог…»[136]

Оставим на некоторое время рассказ о жизни и кончине Ю. В. Андропова, многие страницы и отдельные факты которых остаются загадками и по сей день, и вернемся к Б. Н. Ельцину, который только-только окунулся в среду кремлевских интриг, заговоров и взаимных подсиживаний со стороны обитателей кремлевского Олимпа. Безусловно, Ельцин немало был наслышан о «кремлевских тайнах», о которых судачили почитай на каждой советской кухне, куда информация «просачивалась» никому не ведомыми путями и, как правило, в гипертрофированном виде, и с некоторым внутренним беспокойством окунулся в совершенно незнакомую ему среду.

Подобно многим провинциальным руководителям у Ельцина всегда было двойственное отношение к Москве: с одной стороны, как мы уже отмечали выше, он рвался в Москву, поскольку потенциал его карьерного роста в Свердловске был полностью исчерпан, а с другой, он побаивался ее, как страшиться люди всего далекого, до поры до времени недоступного, а поэтому непонятного. Сам он в «Исповеди…» признавался:

«В стране существует некий синдром Москвы. Он проявляется очень своеобразно — во-первых, в неприязни к москвичам и в то же время в страстном желании переехать в Москву и самому стать москвичом. Причины и корни того и другого понятны, они не в людях, а в той напряженной социально-экономической ситуации, которая сложилась у нас. Ну, и в вечной страсти создавать потемкинские деревни. Москва, куда приезжают иностранцы, хотя бы она одна должна выглядеть внешне привлекательней, здесь должны быть продукты питания, здесь — те вещи, товары, о существовании которых в провинции забыли. И вот едут иногородние в Москву, встают в огромные многочасовые очереди за импортными сапогами или колбасой и злятся на москвичей, которым так в жизни повезло, у них все есть. А москвичи в свою очередь проклинают иногородних, которыми забиты все магазины, и купить из-за них вообще ничего невозможно. Провинция рвется отдать своих выросших детей в Москву, на любых условиях, за любые унижения. Появилось даже новое слово, которого не было в словарях недавнего прошлого, — лимитчик. Это молодые юноши и девушки, выполняющие чаще всего неквалифицированную работу за право через несколько лет прописаться в Москве и стать полноправными москвичами.

Честно признаюсь, я тоже с предубеждением относился к москвичам. Естественно, близко мне с ними общаться не приходилось, встречался в основном с различными союзными и республиканскими руководителями, но и от этого общения оставался неприятный осадок. Снобизм, высокомерие к провинции не скрывались, и я эмоционально переносил это на всех москвичей.

При этом не было никогда у меня мечты или просто желания работать в Москве. Я не раз отказывался от должностей, которые мне предлагали, в том числе и от должности министра. Свердловск я любил и люблю, провинцией не считал и никакой ущербности для себя в этом вопросе не чувствовал»[137].

Лукавит, ох лукавит Борис Николаевич. Видите ли зовут его в столицу, всякие должности, вплоть до министра, предлагают, а он — ни в какую. Не уточняет, правда, что за министерскую должность и когда ему посулили, скорее всего в Российском Правительстве, в противном случае не преминул бы уточнить. Несомненно одно, столица одновременно притягивала, как магнит железные опилки, но в то же время отпугивала своей неопределенностью в отношении возможного карьерного роста немолодого уже Ельцина.

Должность, на которую он согласился, отнюдь не давала ему определенных надежд на дальнейшее продвижение, да никто и не давал ему обещаний, что это всего лишь ступенька для «покорения» Москвы.

Только включившись в водоворот кремлевских интриг, он совсем скоро поймет, для чего его выманил из Свердловска Генеральный секретарь. Как бы то ни было, он твердо знал, что необходимо зарекомендовать себя на новом месте с самой положительной стороны, показать, на что он способен:

«Включился бурно, и отдел заработал активно. Не все, конечно, приняли этот стиль, но это и естественно. Возвращался домой в двенадцать, полпервого ночи, а в восемь утра уже был на работе. Не требовал этого от других, но сотрудники, особенно заместители, пытались как-то подтягиваться.

У меня не было какого-то священного трепета, когда я переступал порог и начал работу в здании ЦК КПСС на Старой площади. Но вообще-то именно это здание — своего рода цитадель власти в стране, средоточие аппаратного могущества. Отсюда исходят многие идеи, приказы, назначения. Грандиозные, но невыполнимые программы, вперед зовущие лозунги, просто авантюры и настоящие преступления. Здесь за минуты решались вопросы, которые потом несколько лет потрясали весь мир, как, например, решение о вводе советских войск в Афганистан.

Я приступил к работе, нисколько не задумываясь над этим. Надо было поднимать отрасль. Я хорошо знал вопросы строительства, был, так сказать, в шкуре хозяйственника, и потому главные беды, проблемы этой отрасли мне были известны»[138].

Слов нет, в вопросах строительства Ельцин ориентировался неплохо, однако профессионализм его был всего лишь областного масштаба, нигде, кроме Урала, он не работал, специфики других регионов не знал. Тем не менее он понимал, если не будет конкретных результатов, не будет и предложений о дальнейшем карьерном росте. Но проявить он себя не успел, поскольку буквально через два с половиной месяца — 1 июля 1985 года, он был утвержден в должности секретаря ЦК по вопросам строительства. Поэтому неудивительно, что о каких-то конкретных итогах его работы на посту заведующего отделом строительства говорить не приходится. Хотя, как знать, были своеобразные «достижения», а именно — сумел Борис Николаевич за столь короткое время, да еще в незнакомой для него среде всеобщего чинопочитания, продемонстрировать свой крутой характер и даже «поставить на место» своего непосредственного куратора — Секретаря ЦК Владимира Ивановича Долгих. Вот об этом «достижении» он с нескрываемой гордостью делится в своей «Исповеди…».

«Моя жизнь так складывалась, что практически никогда мне не приходилось ходить в подчинении. Я не работал замом. Пусть начальник участка, но не зам. начальника управления, пусть начальник управления, но не зам. управляющего трестом. В замах я не был и поэтому всегда привык принимать решения, не перекладывая ответственность на кого-то. Здесь же, в ЦК, механизм подчинения, строгой партийной иерархии доведен до абсурда, все исполнительно, все предупредительно… Конечно, для моего вольного и самолюбивого характера такие холодно-бюрократические рамки оказались тяжелым испытанием. Отдел строительства был в подчинении секретаря ЦК Долгих, и ему первому вплотную пришлось столкнуться с моей самостоятельностью.