Учение древней Церкви о собственности и милостыне - Василий Экземплярский

Св. Григорий выступал также ревностным противником ро­

скоши в христианской жизни, как несовместимой и с христианским на­строением в отношении будущих небесных благ, и с отношением к бедст­вующей братии. Если, как мы уже упомянули, по взгляду св. Григория, первым долгом для каждого имущего является то, чтобы делиться своим достатком с неимущим, то ясно, что как бережливость есть тяжкий грех, служащий выражением жестокосердия, что было уже нами указано, так и роскошь свидетельствует об этом же эгоизме, не имеющим ничего об­щего с христианским настроением. И ветхозаветный прообраз манны[396], и особенно прошение молитвы господней «хлеб наш насущный даждь нам днесь» поучают нас, по взгляду св. Григория, что необходимо в жизни ог­раничиваться только необходимым. В ярких образах рисует св. Григорий контраст роскоши и параллельно с ней существующей нищеты, чтобы по­казать всю несовместимость роскоши и всякого рода излишества в жиз­ни христианина, пока в мире существует бедность и недостаток в насущ­но необходимом. «Вы, сотворенные разумными и имеющие ум, который служит истолкователем и учителем Божественных повелений, не оболь­щайтесь преходящим. — убеждает св. Григорий. — Определите меру жизни. Что же влечет за собой роскошь? Где ни появится это зло, оно, как болезнь, необходимо влечет за собой и свои бурные последствия. Ре­шившиеся иметь роскошный и изнеженный стол необходимо вовлекаются в постройку великолепных зданий и издерживают много богатства на об­ширные дома и изысканное украшение их; при этом заботятся о красоте одров, убирая их цветными и всячески испещренными коврами; делают очень дорогие серебряные столы. Обрати со мной внимание и на другое: чаши, треножники, кружки, рукомойные сосуды, блюда, бесчисленные ряды стаканов; шутов, актеров, музыкантов, певчих. В то время, как все это совершается внутри дома, у ворот просидят бесчисленные Лазари: одни покрыты тяжкими язвами, другие — с выбитыми глазами, иные опла­кивают потерю ног, а некоторые из них совершенно ползают, потерпев лишение всех членов. Но, взывая, они не бывают услышаны, ибо мешает шум труб, песни певцов и грохот сильного смеха. Если же бедные как- нибудь посильнее постучат в двери, дерзкий привратник немилостивого господина, выскочив откуда-нибудь, отгоняет их палками, зовет беспо­щадных собак и бичами растравляет их раны. И отходят други Христовы, о которых прежде всего говорят заповеди, не получив ни куска хлеба, ни кушанья, с одним прибытком обид и ударов. Двойной грех обитает в этом доме: один — пресыщение упивающихся, другой — изгнание го­лодающих нищих. Если Господь видит это (а Он, конечно, видит), то что, по вашему мнению, последует за такую жизнь? Не будем мертвы для веры и бессмертны для наслаждений. А такого образа мыслей держимся мы, когда желаем всем жертвовать плотскому обольщению, как домовладыки, имеющие наследников, как постоянные господа на земле. Помыслим, как существа разумные, что жизнь наша преходяща, что время текуче, непо­стоянно и неудержимо, как какой-нибудь речной поток, который все, что ни попадет в него, несет к конечной погибели»[397].

Как видим, св. Григорий Нисский на богатство смотрел сходно со св. Василием Великим, хотя взглядов своих не выразил с такой определенно­стью и силой выражения, как св. Василий. Сходно смотрели святые бра­тья и на бедность, причем св. Григорий Нисский особенно картинно и в то же время сердечно изображал страдания бедняков, которые должны были привлечь любящее внимание христиан. О произвольной бедности св. Григорий говорил мало, хотя, несомненно, ставил такую нищету на высоту нравственной добродетели, так как под «нищими духом», ублажа­емыми Евангелием, видел и тех христиан, которые добровольно отказы­вались от своего богатства для следования за Господом[398]. Но с особенно живым чувством св. Григорий изображает бедствия нищих в собственном смысле слова, и эти изображения говорят с несомненностью о тех сер­дечных переживаниях страданий бедняков, какими делился св. Григорий со своими пасомыми. Мы позволим себе привести одно из изображений св. Григорием страданий бедняков, чтобы видна была вся теплота того чувства, какое изливалось на нищих в древней Церкви со стороны архи­пастырей ее. «Почему, — спрашивает св. Григорий, — никто из тех (ни­щих больных), кого ты видишь, не возбуждает в тебе сожаления? Видишь скитающихся людей: подобно животным рассеялись они для отыскания пищи. Рубища, коими владеют — их одежда; палки в руках — это оружие, это и опора. Дырявая котомка и кусок хлеба, испорченный плесенью и гнилью; эта котомка составляет для них очаг, дом, подстилку, кровать, кладовую, стол и все, что требуется для жизни. Одни нищие с одними собой только общаются. составляя предмет отвращения для других, они по необходимости не гнушаются друг другом. Отовсюду изгоняемые, они, стекаясь друг к другу, составляют особый народ. Видишь ли нерадостных певцов, этот печальный и плачевный хор? Как они делают зрелище из своего безобразного тела, как бы какие показыватели редкостей. Поэты печальных песней, певцы горьких песнопений, слагатели новой и жал­кой трагедии, пользующиеся не чужими трагическими рассказами для изображения страданий, но своими собственными бедами пополняющие театральное представление. Какие изображения! Какие повествования! Какие рассказы от них слышим! Слышим, как они были отринуты родите­лями без всякой вины; как отгоняют их от общественных собраний, празд­ников и торжеств, как бы каких человекоубийц. Поэтому-то по необходи­мости бросаются эти жалкие к ногам людей, умоляя каждого встречного. Часто плакал я при этом печальном зрелище. Видел я зрелище, полное слез. Вечно в жизни бедствуя, они имеют постоянный повод для плача. По причине болезни имеют нужду в других, которые вели бы их; а по при­чине скудости опираются друг на друга. Будучи и каждый сам по себе жалок, они, чтобы более возбудить сострадание людей, слагают вместе взаимные страдания. привлекая милосердие каждый особым каким-либо видом страдания», — и далее св. отец призывает не только к милосердию в отношении таких несчастных, но и к братскому общению в ними[399].

В творениях св. Григория Богослова по вопросу об отношении христи­анина к богатству и бедности встречаются, по существу, те же мысли, что и у двух других «великих каппадокийцев», только св. Григорий Богослов с особенной любовью останавливается на преимуществах в нравственном отношении бедности и отмечает в ней целый ряд таких сторон, благопри­ятствующих делу духовного возрастания, которые ранее не были отме­чаемы, а позднее нашли еще более яркое развитие в творениях Иоанна Златоуста.

Во взгляде на богатство св. Григорий оттенял те же стороны его, какие отмечали и другие отцы: призрачность и суетность богатства по существу его, недоброе влияние на настроение обладающего богатст­вом, несовместимость приобретения богатства и обладания им с истин­но братской любовью к ближним. «Здешние блага, — говорит св. Григо­рий, — быстро протекают, даются на час и, подобно как камешки в игре, перекидываются с места на место и переходят то к тем, то к другим; ничего здесь нельзя назвать своим: все или время отнимет, или зависть переведет в чужие руки. Но и это самое, что ни одно из здешних благ не верно людям и не прочно, мне кажется прекрасным: как и все прочее, устроено предусмотрительным Художником. направлено к тому, чтобы мы, усмотрев их непостоянство и переменчивость, скорее устремились к пристанищу будущей жизни»[400].

«Кто ты, — спрашивает св. отец человека, мысли которого устремле­ны к приобретению богатства, — отваживающийся на такие дела? По­чему так поступаешь? И на что надеешься? Может быть, настоящая ночь застигнет тебя уже мертвым, похитив из среды всего тобой вожделеемо- го. Как это ужасно! Другие все — и тело, и имущество — приносят в дар Богу, от Которого все; а ты всего домогаешься, все тебе надобно иметь. Что же приобретаешь, какие страшные сокровища? У тебя на столе гру­ды снедей, это отрада узкой гортани, о которой все твои заботы. у тебя огромные дома, в которых большая часть стоит пустой, с золотыми по­толками и блещущими картинами; у тебя слуги, наряженные наподобие женщин. у тебя пьянство, лики поющих, дружные рукоплескания, при которых растлевается красота образа Божия. Что же еще у тебя драго­ценного? Может быть, хочешь оставить детей богатыми. Это значило бы еще что-нибудь, если бы сбылись твои надежды. А теперь никто не знает, где сотлеет твой прах. Ты трудишься и по дому, быть может, не спишь, и ночи наравне с днями проходят у тебя в заботах; от того боль­ше имеешь горестей, нежели наслаждений. Но это сберегается не для тебя и не для кого ты надеешься, а достанется кому-нибудь, может быть, человеку для тебя стороннему. Так суетны мечты человеческие! Для этого, если можешь что выдумать, присовокупляй к приобретенному, мучь себя, делай насилия, не оставляй без испытания никаких худых мер. Еще немного и богатство. потечет, как излишнее бремя из пресы­щенного чрева. Еще немного подождать и наступит суд: или еще здесь, что гораздо лучше, или если не здесь, то в будущей жизни. Примешь ли это или не примешь, но напомню тебе гроб. Это — предел всех худых дел, и у тебя будет такой же конец, как и у всякого»[401]. И всякое богат­ство, это золото и серебро, искони и прозрачные камни, это «вещество земное, преходящее и на земле остающееся, которого всегда больше имеют злые — рабы дольнего, рабы миродержителя»[402] — всякое богат­ство не столько доставляет отрады его владельцу, сколько скорбей и гре­ха, делая богатого в одно и то же время жалким и неправедным. «Для чего изнурять себя? — говорит святой отец. — Простое дело — доволь­ствоваться тем, что имеешь. А при неумеренном приобретении велик и труд: ссоры, тяжбы, обманы, ложные клятвы; кроме же всего прочего, забота, как мгла, всегда приносит им что-нибудь чуждое. Жадность ве­зде отвратительна, но не такой представляется тебе, у которого разум подавлен. Одним уже владеешь, другого желаешь, третьего надеешься. Ты чтишь золото; снедь моли — одежды — похоронены у тебя в сунду­ках; всегда окружен ты скупщиками хлеба, торгуешь самым безвреме­ньем. Одни плачут, другие питаются надеждой, потому что надежда есть легкая греза наяву. А ты на одни житницы кладешь печать, а другие предусмотрительно открываешь. Увы! Увы! Ты берешь подать с несча­стья бедных, собираешь плоды с чужого невзгодья; затруднительное по­ложение других для тебя своего рода жатва. Не отдать ли тебе одному всю землю? Но если отдадим это, не останется ли еще чего? Что будешь ты делать? Не употребишь ли усилий приобрести и то? Непрестанно бу­дешь трудиться, потому что ты — нищий, пока не получишь остального. Как не утоляет жажды морская вода и любви — продолжительное смо­трение на любимый предмет, напротив того, любовь воспламеняется вдвое; так для ненасытных приобретаемое ими делается отравой, кото­рая непрестанно возбуждает в них пожелание еще большего. Многое именуется грехом и действительно грех, но идолослужителем (а это есть самый тяжкий грех в мире) называется тот, кто ничего не знает и не ставит выше денег»[403]. Как видим, св. Григорий в своей речи о любящих богатство ставил приобретение его в очень тесную связь с обидой ближнего. Горячий призыв св. отца поэтому — не дозволять себе «обо­гащаться нищетой других». «Не отступим, — говорит он, — так далеко от Божией правдивости; не смешаем богатства своего с чужими слезами»[404]. Но и вообще во взгляде на происхождение богатства, на начало того порядка жизни, когда люди начали делиться на богатых и бедных, св. Григорий видит нарушение основного Божественного закона жизни, как это уже отчасти было отмечено нами в первой главе. «Последуем, — говорит святитель, — высочайшему и первому закону Самого Бога. Который всем человекам даровал в изобилии первые по­требности жизни, кои ни власти не подлежат, ни законом не ограничи­ваются, ни пределами государств не преграждаются, но предложены всем и каждому в богатой мере и, между тем, нисколько от того не оску­девают. А люди, зарыв в землю золото и серебро, дорогие и лишние одежды, самоцветные камни и другие подобные драгоценности — сии свидетельства брани, междоусобия и древнего насилия восхитителей верховной власти — после того, безумные, поднимают еще брови и бед­ствующим сродникам своим по естеству отказывают в милосердии, не желая даже излишками своими помочь им в нуждах их. Какое невеже­ство! Какая глупость! Не говорю уже о другом, по крайней мере, то пред­ставили бы они, что бедность и богатство, свободное, в обыкновенном смысле понимаемое состояние. в последствии времени появились в роде человеческом и, как некоторые недуги, вторглись вместе с неправдой, которая и изобрела их»[405]. По-видимому, уже в дни св. Григория были именующие себя христианами, которые лицемерно оправдывали пре­сыщение богатством наряду со страданиями бедности ссылкой на то, что богатство — дар Божий. Св. Богослов решительно отклоняет такое оправдание. «Когда мы слышим, — говорит он, — слова «нищ и богат сретоста друг друга: обоих же Господь сотвори»; то не думай, будто Го­сподь сотворил одного нищим, а другого богатым для того, чтобы ты еще больше мог нападать на нищего, ибо неизвестно, от Бога ли произошло такое разделение. В сих словах Писания показывается только то, что и нищий, и богатый равно созданы Богом, хотя и неодинакова их внеш­няя участь»[406]. По вопросу об отношении к богатству ввиду окружающей нужды св. Григорий, конечно, смотрел согласно со всеми истинными учителями Церкви и видел долг верующего не в том, чтобы хранить и ум­ножать имущество, но раздавать его, и поэтому горячо осуждал вся­кую роскошь в жизни христиан. Идеалом в этом случае для св. Григория являлось совершенное отречение от имущества, а наименьшей мерой христианской справедливости — поделиться своим богатством с бедны­ми. «Нам должно, — говорит он, — или все оставить для Христа, дабы, взяв крест, истинно следовать за Ним, и, сделавшись легкими, развязан­ными и ничем не увлекаемыми вниз, как на крыльях лететь к горнему миру, и, возвысившись смирением, обогатившись убожеством, в замену всего приобрести Христа; или разделить свое имущество с Христом, дабы и самое обладание имуществом освятилось через то, что мы будем обладать им как должно, и соучастниками в нем будут неимущие. Если же буду я сеять только для одного себя, то скажу словами Иова: пусть я посею, а инии да поядят; вместо пшеницы да взыдет ми крапива; а вме­сто ячменя — терние[407]. Пусть жгучий ветер убьет и вихрь развеет мой посев так, чтобы все труды мои остались напрасными. Если я стану стро­ить житницы, собирая сокровища от маммоны и для маммоны, то пусть в сию же ночь истяжут душу мою для истребования отчета в злом стя­жании богатства»[408]. «Не люби богатства, — увещевает св. отец, — если оно не помогает бедным»[409]. «Откажись от всего и стяжи одного Бога.