Зловещий брак - Мэйдлин Брент

«Кейси» прошла через Подветренные острова, вокруг Пуэрто-Рико, через пролив Мона и вдоль трехсот миль северного побережья Эспаньолы. Мы не прошли Наветренный пролив, поскольку по негласному соглашению между собой решили никогда не подходить к Ямайке ближе чем на сотню миль. Повернув на север, мы прошли через Багамы, затем через Флоридский пролив и направились к Гаване. Это было окончанием путешествия. От Гаваны мы направились в обратный путь к Гренадинам и вновь — к Арубе, хотя можно было бы пойти множеством иных маршрутов.

К тому времени, как мы повернули на юго-восток от Гаваны, чтобы не торопясь пройти маленькими островами, расположенными у побережья Кубы, я уже была способным моряком и искусной ныряльщицей. С самого начала в обучении искусству ныряльщика я находила огромное удовольствие. Я любила подводный мир — мир, полный красоты. Но не для этого Дэниел положил столько труда на мое обучение. Время от времени нам предоставлялась возможность заработать этим деньги или еду. А дополнительные две руки и два глаза были неоценимой помощью. Я наравне с Дэниелом могла нырять за лобстером или за большими съедобными моллюсками.

Мы в самом деле хорошо и разнообразно питались, поскольку море и острова давали нам все возможное по цене не более небольшого усилия. Судно и наше умение позволяли нам добыть все то, чего не было на островах. За все время мы только раз поспорили с Дэниелом, и этот случай касался еды. Однажды вечером мы встали на якорь в песчаной бухте на побережье Кубы, неподалеку от деревеньки; и в ту ночь я услышала разрывающие сердце жалрбные вздохи. Я вылезла из гамака и пошла на палубу.

Вздохи и рыдания доносились с берега и были хорошо слышны в неподвижном ночном воздухе. Казалось, чья-то душа сильно страдала. Я вглядывалась во тьму, когда ко мне подошел Дэниел, застегивая ремень брюк. Я повернула голову, чтобы заговорить с ним, но была столь испугана звуками, что говорила шепотом.

— Что это, Габнор?

— Это черепахи. Туземцы ловят их и переворачивают на спины. Так они остаются живыми, а мясо — свежим. Мы прокрадемся на берег и принесем одну черепаху на борт. Кейси, черепаховый суп и черепаховое мясо — это пища богов.

— Ты хочешь сказать, что их оставляют медленно умирать? — Мне хотелось зажать уши руками, чтобы не слышать этих вздохов.

— Да. Но нельзя судить туземцев по правилам цивилизованных людей. Мы бы убили своих жертв и сохраняли мясо в соли.

Я схватилась на поручень.

— Я никого не осуждаю, Габнор. Я только думаю об этих черепахах. Я имею в виду… С ними я играю под водой.

Это была правда. Трижды я ловила черепаху и плыла, прицепившись к ней, а затем отпускала. Они не были ни дружелюбны, ни любопытны, как дельфины, но у меня сжалось сердце при мысли, что они умирают мучительной смертью, и я вовсе не приняла предложения Дэниела.

— Но ведь ты всю свою жизнь питаешься убитыми животными, Кейси. — сказал он. — Где же логика, когда говоришь, что я не должен убивать черепаху?

Я закрыла глаза, стараясь сосредоточиться. Наконец, я ответила:

— Здесь нет логики, Габнор. Это не вопрос принципа. Если я начну спорить — я ничего не докажу, у меня нет аргументов. Я просто знаю, что не хочу, чтобы ты убивал черепаху. Может быть, оттого, что мне кажется, будто у нас с ними есть что-то общее, как с дельфинами. Ведь все мы вынуждены под водой задерживать дыхание. — Я прижала ладони к щекам и поежилась. — О, не могу, не могу слышать эти ужасные звуки.

— Черепаха будет избавлена от страданий.

— Да, но… — Я поглядела ему в лицо, освещенное лунным светом. — Мы ведь можем и еще кое-что сделать, правда?

Он рассмеялся и тронул меня за плечо.

— Иногда полезно отказаться от логики — ведь мы и не претендуем на логичность, правда?

Он снял рубашку, встал на поручень и нырнул с него почти беззвучно. Я не стала терять время, чтобы надеть бриджи для ныряния, а просто обвязала полы длинной рубахи вокруг ног и последовала за Дэниелем.

Спустя две минуты мы вышли на берег и пошли по пляжу. Мы нашли четырех больших черепах. Без помощи Дэниела мне вряд ли удалось бы перевернуть их. Как только мы сделали это, они поползли к воде тяжелым аллюром, но, достигнув своей родной стихии, внезапно будто растворились на гладкой освещенной луной поверхности.

Мы медленно поплыли обратно к шхуне, а когда взобрались на борт, Дэниел сказал:

— Одевайся, Кейси. За десять минут нам нужно поднять якорь и убраться. Я не буду дожидаться, когда придут туземцы и увидят, что их черепашье мясо уплыло.

— Прости, Габнор. Я испортила тебе ночной отдых.

Он отжал свои длинные волосы и улыбнулся:

— Ах, если бы у меня никогда не было проблемы серьезнее этой, Кейси, милая, я был бы рад.

Я открыла для себя секрет спокойствия и уверенности, с которыми мы жили, — это никогда не заглядывать в будущее дальше чем на один день, а о прошлом вовсе не вспоминать. У нас было лишь три заботы: погода, судно и провизия.

Я научилась толковать природные явления: спала ли я или бодрствовала, какая-то часть сознания всегда отмечала малейшие изменения ветра, малейшие изменения моря, и все признаки, способные предсказать, что сулит нам предстоящий день. Этому можно было научиться просто за время наблюдений, но рядом был Дэниел, который учил меня науке наблюдать. Дэниел не был более тем человеком, которого я знала с детства. И в его внешности, и в его обращении со мной многое изменилось. Когда-то Дэниел был слугой. Теперь он был мне и другом, и попечителем — почти как отец, хотя для любой дочери и любого отца было бы затруднительным оценить глубину отношений, когда они отрезаны от всего остального мира. В той жизни друг для друга существовали только мы двое.

Мы не высаживались на британский берег, пока не прошел год со времени нашего бегства с Ямайки. Возможно, мы перестраховались. На островах мало интересовались событиями соседних островов, благо они бывали разделены сотнями и тысячами миль; и между британскими владениями существовала слабая связь.

Никто, кто знал в прошлой жизни Дэниела Чунга и Эмму Фой, не узнал бы нас: Дэниел носил черные волнистые волосы до плеч и седую бороду; я была коротко острижена и всегда одета в большую по размеру рубашку, брюки и ботинки — так что сложно было бы даже идентифицировать мой пол. Когда мы начали высаживаться на берег британских владений, Дэниел стал говорить с акцентом и называть себя Гарри Аенг, изображая полукитайца-полуангличанина. На берегу он сам покупал одежду или продовольствие, а я маячила за его спиной в соломенной шляпе, скрывавшей лицо.

Если нам приходилось прилюдно разговаривать друг с другом, я пользовалась местным наречием или креольским и делала голос грудным, неузнаваемо-глубоким. Меня часто принимали за сына Дэниела или просто за наемного матроса, но, как только официальное лицо или хозяин лавчонки узнавали во мне женщину, Дэниел немедленно особым обращением ко мне давал понять, что я — его женщина.