Шанс для рода Шустовых. Том 2 - Антон Кун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто-то закованный в кандалы лежал на платформе, стонал, но не шевелился.
Охранник, спустивший вниз заключенного, пнул того в бок. Не сильно, но должно быть обидно. Стон повторился, но человек так и не поднялся.
Закрепив факел в держак, охранник волоком стащил тело с платформы. Его товарищ тем временем поднял брошенный на дно факел, и принялся освещать им ниши.
Мне показалось, что он боялся нападения. Хотя мне было сложно представить, что кто-то легко сможет избавиться от цепей и ждать, когда спустятся лифт, чтобы напасть на охранников. Как он потом будет подниматься наверх? Вряд ли дружки тюремщиков поднимут возмутителя спокойствия по своей воле.
Яркий свет факела резанул глаза.
От тюремщика воняло потом и чем-то кислым. Охранник осмотрел мою нишу и остался доволен увиденным. Затем то же самое он сделал с местом заточения Буянова.
Подсветив нишу справа от меня, тюремщик подошел и, бренча ключами принялся открывать замок на вмурованном в стену кольце.
Охранник, тащивший тело волоком, пинками и матами, помог заключенному закатиться в нишу. И там его пристегнул к кольцу. Подергал цепи, проверяя прочность крепления и, довольно хмыкнув, вернулся на платформу.
Второй тюремщик уже ждал его там. Едва оба погрузились на платформу, та рывком оторвалась от пола.
Снова заскрипел ворот и заворчали недовольные тюремщики сверху.
Мне показалось, что сквозь кряхтение слышатся какие-то слова. Я напряг слух.
— Какого черта нам еще и третьего навязали? — возмущенно произнес один из тюремщиков.
— Потому, что они думают, что нам тут делать нечего, будто мы тут целыми днями яйца чешем, — усмехнулся второй.
— Твою мать! Крути давай! Чего отпустил?
— Ничего, удержишь! Не обделайся главное, а то вонять будет! — заржал тот, что усмехался.
— Ничего, привыкай, — теперь уже ржал и второй. — Скоро эти дохнуть начнут, тут еще не так вонять станет. Так какого хрена нам третьего прислали?
— Главный сказал, так проще следить за ними будет. Да и сдохнуть тут проще, чем в камере. Видимо, эти ему больше не нужны. А тут у нас отхожее место, — произнес и снова заржал тюремщик.
Я перестал вслушиваться. И так было понятно, что нужно срочно придумывать план побега. Не знаю, почему Корсаков решил поменять свое отношение ко мне и позволить мне умереть? Или это только психологическое воздействие?
Тем временем кольцо света ушло вверх, а в яме снова воцарилась темнота. Едва разбавляемая светом сверху.
Буянов зашевелился в своей нише.
Я был почти уверен, что он сейчас снова появится у меня перед глазами и примется что-нибудь рассказывать.
Но историк повозился, гремя цепью, и затих.
Зато из соседней ниши раздались стоны. Кажется человеку там было реально плохо. Не так давно, в лазарете, я слышал, как стонал тяжело раненый. Эти звуки были еще печальней.
Я попытался выползти из ниши, насколько позволяла цепь.
Мне удалось это сделать, и я смог заглянуть к новичку.
Серая груда тряпья казалась бесформенной до тех пор, пока я не нашел точку отсчета. Пока не понял, куда смотреть, не смог разобраться, что передо мной человек, мужчина, старик… Тощий старик.
Сначала я заметил морщинистую и очень худую кисть, виднеющуюся из-под одежды. Кожа казалась темной и плотно обтягивала кости. Такое ощущение, что я вижу перед собой жертву крайней степени анорексии. Вот только сильно сомневаюсь, что этот человек сам отказывался от пищи.
Был старик настолько тощим, что казалось его одежда была на несколько размеров больше, чем нужно.
Разглядеть в темноте его лицо было сложно, но мне удалось.
Впалые, практически провалившиеся внутрь щеки. Высокий морщинистый лоб, и горящие от лихорадки глаза. Непонятно, как он вообще был жив. О таких говорят, как только душа в теле держится.
Старик лежал на боку и смотрел на меня. Его губы что-то шептали, но было сложно понять произносит ли он вообще звуки или это только движения мышц.
Моргнув, старик потянулся ко мне обессиленной рукой. Словно не в состоянии двигаться, рука преодолела несколько сантиметров и недвижно упала на камни.
— Василий Семёнович, — я вдруг расслышал, что говорит старик.
До меня не сразу дошло, что он произносит имя моего отца. Мне говорили, что я на него похож. Похоже в полусознательном состоянии этот старик увидел во мне моего отца.
— Помогите мне, — продолжал шептать старик.
Загремели цепи, и из своей ниши показался Буянов.
— Что у вас тут? — недовольно произнес историк, будто мы мешали ему спать, или отвлекли от какого-то важного дела.
— Да вот, старик зовет моего отца.
— Отца? — удивился Буянов и подполз ближе.
От верха ямы света доходило очень мало, и рассмотреть что-то обладая обычным человеческим зрением было практически не реально. Нужно было либо смотреть, как я, либо подползать слишком близко. Буянов подполз почти вплотную.
Я понял, что сковывающая его цепь, была значительно длиннее моей.
— Батюшки вы мои! — вдруг воскликнул историк. — Дементий Васильевич!
Старик перевел взгляд на Буянова. По выражению лица было ясно, что он его не узнавал. Хотя тут вообще сложно понять, насколько ясно мыслит этот человек.
Я вопросительно посмотрел на историка.
— Это Дементий Васильевич Терехов, — пояснил мне Буянов. — Глава рода, духа северо-восточного ветра, Посивы.
— Значит слухи ходили не напрасно, что он пропал, — пробормотал я себе под нос. — Вот тебе и мистика. Люди исчезают и все такое.
Антон Владимирович уставился на меня, не понимая, о чем я говорю.
— Не важно, — ответил я на невысказанный вопрос. — Это к делу отношения не имеет.
— Василий Семёнович, — снова прошептал Терехов, — Помогите.
— Все хорошо, — попытался я успокоить старика. — Мы что-нибудь придумаем.
— На придумывание времени не осталось, — возразил Буянов. — Он того и гляди помрет.
— Его бы напоить для начала, — предложил я. — И может что-то из еды есть? Вас же тут кормят?
— Сейчас, — произнес историк, и быстро пополз к себе в нишу.
Что-то загремело, но явно не цепь. Затем послышался какой-то шорох, и Буянов вернулся с железной кружкой и размокшей корочкой хлеба.
Кружку историк подставил под тонкую струйку, стекающую по краю ниши, а хлеб передал мне.
— Все что есть, — слегка виновато произнес Буянов, будто это он ограничил себе и всем в округе пищевую пайку.
Я взял корку и попытался дотянуться до Терехова, чтобы накормить его.
Моя цепь звякнула, и застопорилась, не дав даже близко подползти к старику.
Буянов завозился, подтянул свою цепь, забрал у меня хлеб и подполз к Терехову. Я видел, что историку пришлось отставит прикованную руку, чтобы дотянуться до лица старика. И его цепь была ограничена.
Старик, почуяв хлеб, зашевелил губами, пытаясь дотянуться до корки. Это ему удалось, и он впился в еду, принялся даже не жевать, посасывать хлеб.
Я дотянулся ногой до кружки и осторожно подтолкнул её, чтобы Буянову не пришлось ползать туда-сюда. В кружке набралось уже больше половины.
— Эту воду хоть пить можно? — спросил я историка.
— А другой тут нет, — ответил он, не переставая поддерживать корку хлеба у рта старика.
Протянув руку, Буянов осторожно поднес кружку, и Терехов, чуть приподняв голову сделал несколько глотков.
— У него жар, — сообщил мне историк, как только старик напился и снова уронил голову на камни.
— И что с этим делать? — спросил я.
— А ничего. Мы ничего с этим не сделаем. Он скоро умрет.
Я понял только одно, что если я не придумаю как отсюда выбраться, то Терехов точно умрет. Не знаю, с чего мне так захотелось его спасти? Знать его я не знал, а то, что он во мне увидел отца, так это не моё дело. Но что-то меня торопило. Что-то говорило, что нельзя дать ему здесь умереть.
— Вы думаете, что он тут оказался из-за замысла Корсакова? — спросил я историка.
В принципе, я и так это понимал, но то ли мне было нужно подтверждение моих мыслей, то ли просто захотелось услышать человеческий голос.
— Однозначно, — ответил Буянов. — Корсаков экспериментирует. Проверяет свои догадки. Он выспрашивал меня, но я ответил, что всё что мне известно есть в книгах.
