Дмитрий Донской - Юрий Лощиц

Через два года Москва снова упомянута, теперь — по поводу разбойных действий князьков-соседей, которые «повоеваша около Москвы» (и на это «около» обратим внимание), по тут же исчезли, как лишь Всеволод послал на них своего сына Юрия.

И то, что ходили грабители «около», а к самому городу не подступились, и то, что Всеволод с Константином простояли в Москве целую неделю с большим войском и ополчением, свидетельствует: город к этому времени уже снова возродился и имел надежные оборонительные сооружения, никак не меньше, чем при Юрии Долгоруком.

Еще одно косвенное указание на то, что Москва Всеволодова в это время уже стояла на своем привычном месте: в год его смерти (1212) Константин посылает своего брата Владимира «из Ростова на Москву». И тот, «пришед, затворися в ней», чтобы переждать, пока старшие братья выяснят, кому владеть отцовым столом...

Но и эта Москва, третья по счету, пережила своего строителя ненадолго — на двадцать с небольшим лет.

...Пока ладно звякают плотницкие топорики, пока беззаботно лопушится ботва в посадских огородах, пока князья пьют меды в прохладных сенях и пересчитывают взаимные обиды, змей огненный уже резвится в азиатских песках. Как будто и нет ему дела до иных мест, но вдруг замрет на миг, повернет твердые ноздри в сторону, откуда наносит порывами нежное звучание непохожей дразнящей жизни.

Золотая чаша русского бытия, полнишься ты по самые края, как светлое озеро, обласканное до дна лучами. Бывало, и рябь тебя тревожила, и залихватски расплескивалась влага от избытка сил. Но такого еще не было, чтобы подполз толстый гремучий гад и обвил туловищем рукоять, и навис над чашею черным дышлом, и дохнул на нее пламенем и гарью... Что ж, на миру и смерть красна. Когда все вокруг заполыхало — и Рязань, и Владимир, и Суздаль, и Муром, и Нижний, и Переславль, и Ростов — пришлось и Москве гореть со всеми.

«Тое же зимы, — сообщал летописец в 1237 году, — взяша Москву Татарове, и воеводу убиша Филипа Нянка за правоверную христьянскую веру... а люди избиша, а град и церкви святые огневи предаша, и манастыри вси и села пожгоша».

Москва при Михаиле Хоробрите. Известно, что после нашествия первым князем, который долго и прочно жил в Москве, был меньший сын Александра Невского Даниил. Не зря он первым и носил прозвище Московский. Но Даниил обосновался здесь накрепко, видимо, лишь в восьмидесятые годы XIII века, то есть через сорок с лишним лет после Батыева погрома. Что же, так Москва и оставалась почти полстолетия пустырем?

В 1246 году итальянский монах Плано-Карпини, ехавший по заданию папы римского в Монголию, останавливался в Киеве. В этом еще недавно великолепном городе, который красотой и размерами превосходил Париж и иные столицы Запада, он насчитал всего около двухсот домов.

Кажется, что уж о маленькой Москве-то говорить! Не было ее тогда, не могло быть, если сам Киев превращен в жалкую деревню. И все-таки какая-то жизнь у устья Неглинной теплилась. Недаром в эти годы имелся у города свой князь, имя которого хорошо известно: Михаил Хоробрит, брат Александра Невского. Когда именно Москва была дана ему в удел? Скорее всего сразу после нашествия, когда, пересчитав князей убиенных, переделяли выморочные земли. Если так, то правил он тут около десяти лет, до самого дня своей нежданной гибели. В 1248 году Михаил Хоробрит был убит при стычке с отрядом литовцев, которые объявились в окрестностях Москвы на реке Протве.

Воинственный и задиристый князь, — недаром и прозвище ему дали соответствующее, — Хоробрит незадолго до смерти покушался даже на великокняжеский стол: видать, в Москве ему было тесновато и уныло. Но трудно поверить, что за десять лет своего здешнего житья он и пальцем о палец не ударил для того, чтобы хоть в какой-то мере восстановить город. Такого бы распоследнего «неделателя» запозорили вконец.

Не прошло и года после страшного бедствия, как на Руси, там и здесь, сперва робко, как бы прислушиваясь и примериваясь, а потом все упорней, звончей зазвучали топоры плотников, а то и молотки камнетесов.

Москва при Данииле. Да, надо было жить, и все выжившее нуждалось в охране, в ограде — и грядка овощей, и груда изб, прижавшихся к храму. В 1293 году вновь затрещали русские огорожи. Карательный набег ордынцев запомнился под именем Дюденевой рати. Тридцатидвухлетний Даниил Александрович находился тогда в стенах своего города, который чужеземцам достался легко: ордынцы прибегли к помощи какого-то обмана, недаром и летописец сообщает с оттенком укоризны, что они Даниила «обольстиша». Приведя список захваченных карателями городов, он же заключает с унынием: «...и всю землю пусту сотвориша».

После Дюденевой рати Даниил княжил в Москве еще десять лет. Именно на это время приходится вся его известность как первого настоящего здешнего хозяина. Кажется, что бы ни делал, ему во всем сопутствует успех — в бранных трудах, в политике, в строительстве. Новейшие археологические исследования в Москве не так давно увенчались выдающейся находкой: под основанием Успенского собора обнаружены остатки белокаменной кладки неизвестной доныне церкви. Причем установлено, что сооружена она именно при Данииле Александровиче — более чем за четверть века до рубежа, с которого обычно начинался отсчет белокаменного строительства на Москве. Сооружена, казалось бы, в самую глухую, неподходящую пору, в век руин и пепла. Значит, даже в те времена энергия созидания перебарывала в москвичах оцепенелую покорность неласковой судьбе, пробивалась сквозь привычку жить кое-как, в богооставленном закоулке земли.

Если весть об этом событии явилась буквально из-под земли, то память о другом строительном почине тех дней не умирала никогда. А тоже ведь решительное было предприятие — основать первый московский монастырь (по имени устроителя он и назван Даниловским), причем основать не в стенах города, а в незаселенной тогда местности, за рекой. В решительности этой уже явственно проглядывает «московский характер» князя — упорное стремление прирастить к «отчине и дедино» что-нибудь свое, сыновнее, новое. Последним по счету среди этих приращений, как помним, была Коломна. Она отошла к Даниилу после победы над рязанской ратью. В войске, вышедшем тогда против москвичей, был и отряд ордынцев. Уж наверное, это обстоятельство — что не только рязанцев, но и татар как следует потрепал Даниил Александрович в честном бою — передавалось потом из уст в уста как обнадеживающее предание. «Есть и на силу сила».

Москва при Иване Калите. Об этой Москве можно было бы сказать гораздо больше, чем о всех предыдущих, вместе взятых, так зачетно, так ощутимо она возросла и украсилась при великом князе Иване Даниловиче. Но, пожалуй, убедительнее всяких описаний выглядит краткая погодная последовательность строительных событий: