Александр II. Жизнь и смерть - Эдвард Радзинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Войдя в жаркую духоту древнего Успенского собора, Александр и императрица, оба бледные и торжественные, приложились по обычаю к иконам и мощам. На ступенях трона их ждала вдовствующая императрица в короне. Она тоже была бледна от волнения... Они сели на троны.
Все почему-то ждали какой-то беды... И она случилась.
Генерал-адъютант князь Михаил Горчаков участвовал во всех войнах отца. Заслуженному воину поручили держать малиновую подушку, на которой лежала главная императорская регалия — золотая держава. И в ужасающей жаре собора от волнения и духоты старик потерял сознание! Упал, уронив подушку. Круглая золотая держава подпрыгнула и с перезвоном покатилась по плитам собора. Все бросились поднимать державу и старика. Беднягу быстро привели в чувство, и старый генерал готов был умереть от стыда. Но Александр нашелся. Он сказал очень громко: «Ничего что упал здесь. Главное, чтоб твердо стоял на поле боя».
Однако уже вскоре последовало другое, еще более худшее.
Митрополит возложил на государя порфиру — императорскую мантию.. Царь преклонил колена, и митрополит благословил его. Поднявшись, он принял корону из рук митрополита и возложил ее себе на голову. И наступил следующий важнейший миг. Теперь он должен был увенчать короной императрицу.
Царица, пугающе бледная, встала с трона и преклонила перед ним колена. Он возложил ей на голову Малую корону, и статс-дама бриллиантовыми булавками укрепила ее на головке государыни. И — случилось! Когда императрица поднялась с колен, корона упала с ее головы! Ее, видно, небрежно укрепили. Какой ужас был на лице императрицы! Казалось, сейчас она упадет следом за короной.
Но Александр снова очень спокойно, будто ничего не произошло, вновь возложил корону, и четыре статс-дамы, покрывшись потом от усердия, крепко укрепили ее шпильками.
И они сели на троны под выстрелы пушек и колокольный звон. Он сидел на троне — со скипетром и державой. На ступенях трона застыли камергеры в золотых мундирах и кавалергарды, сверкая касками и обнаженными шпагами. По правую руку стояли мать в короне и вся большая романовская семья.
Как много стало великих князей! Бесчисленные Николаи, названные в честь отца, Константины — в честь его дяди, очень редкие Алексеи и Георгии...
Бедная императрица держалась из последних сил.
Фрейлина Тютчева с негодованием поведала в дневнике новое отношение людей к происходившему: «Никто не молился, смеялись, болтали, некоторые взяли с собой еду и преспокойно ели во время священной церемонии».
Он вышел из собора в короне и порфире, неся на себе килограммы орденов и регалий. Императрица шла рядом. На лице ее не было ни кровинки. Он тоже был бледен после пережитого.
И опять они шли через кричащую толпу в грохоте пушек и звоне колоколов по помосту, укрытому красной материей. Не хватало в завершение упасть с этого помоста... Но, слава Богу, обошлось.
Отец Анны поэт Тютчев записал: «Когда я увидел нашего бедного императора, шествовавшего под балдахином с огромной короной на голове - утомленного, бледного, с трудом кланявшегося приветствовавшей его толпе, у меня на глазах просто навернулись слезы».
Вечером, перед ужином, они прогуливались по Теремному дворцу. Здесь, под расписными сводами, сидел на золотом троне Иван Грозный.
Они вышли на террасу под самой крышей дворца. У ног лежала древняя столица московских царей. Все горело иллюминацией — зубцы древних башен, колокольня Ивана Великого, соборы. И это горящее великолепие отражалось в реке... Но императрица была грустна — упавшая корона не давала ей покоя.
Между тем все неприятные происшествия в церкви видели только первые ряды. Остальные придворные не видели, да и мало что слышали в шуме, который был в соборе. Однако Третье отделение вскоре сообщило, что в обществе упорно распространяются слухи о дурных предзнаменованиях во время коронации. Понятно было, что слухи эта шли от тех, кто видел — от главных сановников, стоявших в первых рядах. Это были они — все те же ненавистники его грядущих реформ, вельможи его отца — потомки убийц прежних императоров.
Он должен был понять — они начинают действовать. Они испугались «деяний безумцев и якобинцев во дворце». И еще. Небрежно приколотая корона, разговоры во время коронации и эти рассказы о дурных предзнаменованиях — все это было невозможным при отце. Происходило опаснейшее для самодержавной системы — страх явно начинал уходить вслед за ушедшим императором.
«Я ТАК ПОВЕЛЕВАЮ, Я ТАК ХОЧУ!»
Но страх только начинал уходить. И силой прежнего страха, силой умершего отца он будет проводить величайшую реформу — отмену крепостного права в России.
Он избрал путь, такой понятный в стране холопства — «Я так певелеваю! Я так хочу!» Главная формула самодержавной власти, ее дамоклов меч. Да, дворянство — в массе против отмены крепостного права. Но... «Царь так повелевает! Так хочет государь!».
Впрочем, злить дворянство не следует до предела. И он умеет играть с ним. Как кошка с мышью.
Сначала он образует Секретный комитет по крестьянской реформе. Противники (Костя будет постоянно называть их «ретроградами») обрадовались — знакомое название! Уже был такой комитет при его отце, и дело кончилось ничем. Он дал им порадоваться, после чего опечалил. В комитет назначается брат Костя — с его бешеной энергией, его заносчивой грубостью с противниками.
Для отцовских вельмож Костя — «якобинец», но эта его гневная повелительная грубость немедленно заставляет их вспомнить о временах Николая. Рефлекс срабатывает — подчиняются. И уже образованы редакционные комиссии, которые должны выработать главное - условия освобождения крестьян.
Председателем редакционных комиссий Александр поставил графа Ростовцева... Того самого, который когда-то ходил к отцу — предупреждать о готовящемся восстании декабристов. При отце граф Ростовцев стал одним из руководителей военно-учебных заведений. Аграрными вопросами не занимался и к тому же был противником освобождения крестьян. Ретрограды довольны, но... государь хочет освобождения, и Ростовцев мгновенно прозревает. Как он сам скажет: «Я подумал об Истории, возмечтал о почетной для себя странице на ее свитках». Быстро услышал верный служака голос истории, который, конечно же, совпал с голосом императора. Теперь Ростовцев — либеральный бюрократ. Действует отцовская выучка!
Заседания комиссий и споры шли до рассвета. Большинство дворян просит освободить крестьян без всякой пахотной земли! Но Александр понимает: нельзя отпустить на свободу нищих! Это — будущие восстания! И уже Ростовцев отстаивает освобождение крестьян с землей. Причем столь быстро изменившийся Ростовцев пугает своими либеральными идеями... самого Александра!
Вместе с Ростовцевым работает целая группа либеральных бюрократов. Большинство — птенцы Морского ведомства, воспитанные Костей. Обсужения в комиссиях идут яростно, с взаимной ненавистью. Спорят наши либералы и ретрограды по-русски, то есть совершенно не слыша друг друга. И Николай Милютин (любимец Кости, которого государь не без опаски именует «красным") орет на дворянских представителей: «Вас, дворян, расшевелить непросто. Почешетесь, да повернетесь на другрой бок и заснете. Нет, вас надо так кольнуть, чтоб вы кверху подпрыгнули!». «Кольнуть» — это освободить крестьян с наделом земли, причем — с большим наделом!
Выходят с заседаний только под утро, слушая певчих утренних птиц.
Старик Ростовцев первым из либералов надорвался в этих боях. Имя графа стало ненавистно его вчерашним друзьям — николаевским вельможам. И он не выдержал напряжения споров и потока ненависти. На смертном одре граф сказал Александру:
— Государь, не бойтесь их!
«Бедный Саша в большом горе и крепко плакал», — запишет императрица.
Как всегда, он был чувствителен. Но заботу верного слуги понял верно. «Их» не стоит опасаться.
Но чем ближе конец работ комиссий, тем опасней объединяются «ретрограды», тем слышнее их ропот. Пишут прошения, дружно пугают: коли освободят крестьян, нужна будет армия — защищать дворян. Восстания начнутся в первый же день. Вчерашние рабы непременно будут мстить за века унижения, за поротые задницы. Костя предлагает не обращать на ретроградов никакого внимания. Александр — достойный наследник хитроумных азиатских царей. Он делает удивительный ход, потрясший тогда столицу: на место Ростовцева во главе комиссий назначает прежнего отцовского министра юстиции графа Никиту Панина.
Граф Панин — сторонник крепостничества, твердолобый служака, знавший только «держать и не пущать!», чиновник-символ. О нем давно уже все забыли, и вот этот памятник ушедшей николаевской воскрес из небытия.
Шок в рядах либеральной бюрократии! Ликование в стане ретроградов! Власть пошла на попятную!
