Отважные капитаны. Сборник - Киплинг Редьярд Джозеф

— Мы сейчас в совершеннейшем раздрае, — заключил он. — Корабли еще не сработались, а держать дистанцию в строю вовсе не так легко, как это может показаться.

Позже я убедился, что это была истинная правда.

НЕПОСТОЯНСТВО УСИЛИЙ

Есть одна вещь, которая впечатляет пассажира на борту корабля ее величества куда сильнее всех прочих. Военные суда редко ходят, не меняя скорости и курса на протяжении хотя бы трех часов. Пассажирский лайнер, выйдя из порта, набирает полный ход и держит его до самого конца плавания, а вот военным всегда приходится держать два-три узла, так сказать, «в рукаве» — на случай, если флагман внезапно потребует совершить спурт. В то же время линкор или крейсер всегда должен быть готов сбросить три-четыре узла, повинуясь взмаху флажка адмиральского сигнальщика, а то и вовсе залечь в дрейф и слегка помедитировать. Все это связано с постоянно меняющимися нагрузками на механизмы и постоянным напряжением людей, которые их контролируют.

За одну вахту я насчитал семь разных скоростей — от восьми до семнадцати узлов, причем, как ни странно, максимальная вибрация палубы ощущалась в районе одиннадцати узлов. При восьми узлах было слышно, как наши упрямые двойные винты начинают гарцевать, словно непокорные лошади, которых сдерживает твердая рука; при семнадцати они тащили нас вперед, как пара коротконогих шотландских пони на крутой подъем. Но даже и тогда чувствовалось, что мощь судовых машин далеко не исчерпана.

Тем, кто любит порассуждать о лайнерах, застрахованных от поломок и аварий, стоило бы побывать на борту корабля с машинами в семь тысяч лошадиных сил, чтобы вкусить все прелести запутанных маневров, а затем четырнадцатидневной гонки по соленым волнам.

В КЛУБАХ И КОМПАНИЯХ

Некоторое время спустя я отправился на камбуз, чтобы кое-что узнать и об этих материях. Тут-то и выяснилось, что, спустившись с мостика и оказавшись за палубными торпедными аппаратами, вы попадаете в совершенно иной мир — мир моряков-торпедистов, артиллерийских спецов, коков, морских пехотинцев (у нас на борту их было две дюжины плюс сержант), юнг, сигнальщиков, а заодно и полной демократии. Здесь — исключительно в свободное время — они курили, образуя клубы по интересам и группы приятелей, болтали и при этом говорили все, что угодно, друг о друге и о корабельном начальстве. Речи эти велись тихо (если б на крейсере все говорили в полный голос, никто не расслышал бы даже собственных мыслей), жестикулировали здесь сдержанно (если бы кто-то принялся размахивать руками, то задел бы соседей), приходили и уходили по своим делам бесшумно. Все эти разговоры были бесконечно интересными, а кроме того, изрядно меня повеселили.

Их сленг состоял из терминов машинного отделения, названий механизмов и орудий, насмешливо перевранных инструкций и цитат из самых свежих песенок из мюзик-холлов. И все это произносилось с поджатыми губами, вполголоса, и даже самые забавные и живые истории оставляли их лица невозмутимыми. 

Первое, что поражало стороннего наблюдателя, — выдающееся здоровье этих людей, затем их спокойная компетентность и, наконец, их сокрушительная вежливость. Но в теле нового флота бились сердца старых морских волков эпохи парусов. Те, кого обессмертил Марриэт[12], остались здесь: их лучше кормили и воспитывали, им дали хорошее образование, но сердце их осталось неизменным. Все они были полны житейской мудрости и при этом отличались изумительным простодушием и поразительной хитростью (чем, впрочем, буквально очаровывали меня все служащие британского военно-морского флота, независимо от их ранга). А свои прямые обязанности они выполняли спокойно и незаметно, как тени. 

НЕ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ АДМИРАЛТЕЙСТВА

Все они искренне интересовались учениями — разумеется, не с точки зрения Адмиралтейства, а с личной. Многие из них служили под командованием других адмиралов и, соответственно, делились этим опытом с товарищами, о чем вы узнаете в свое время.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Затем наступила ночь, и наш флот засиял, «как свора плавучих аптек», по меткому выражению одного из артиллеристов, характеризовавшему все шесть ходовых огней, вспыхнувших на каждом корабле к полному изумлению грузовых пароходов. Под одним из четырехдюймовых орудий на носу имелось некое подобие укрытия, где можно было спрятаться от полубака, от набитых людьми трюмных помещений, равно как и от бесконечного подшучивания у камбуза. Мое ночное бодрствование там разделил один морской пехотинец, прочитавший мне пространную лекцию о толщине черепных костей обитателей Южной Америки, в чем он имел возможность убедиться собственноручно. Заканчивалась эта лекция следующим образом: «Вот так я и получил десять суток в одной из их вонючих тюрем. Кормили меня исключительно виноградом, как и прочих убийц и насильников. Забавный народ эти латиноамериканцы! Нет, в тот раз мы там никого не убили. Всего лишь устроили небольшую потасовку в каком-то пригороде — шутки ради».

— Шутки ради! Нам-то и досталось главное веселье! — прохрипел голос из темноты. Это один из кочегаров бесшумно, словно тюлень, вынырнул из машинного отделения глотнуть свежего воздуха, и выпрямился, подставляя взмокшую грудь ветру и окидывая взглядом огни флота.

— Да что ты говоришь! А как там у тебя с конденсатором? — полюбопытствовал морской пехотинец. — И, будь добр, держи свои грязные руки подальше от коечных чехлов, если не хочешь получить выговор.

— Наши угольные бункера, — прохрипела неразличимая во тьме фигура куда-то в сторону горизонта, — дребезжат, как мелочь в кармане дамского жакета. Мы обросли ими, как стертые ноги мозолями. Вот оно что такое — наши угольные бункера!

С этими словами он нырнул обратно во тьму. А в это время появился вахтенный сигнальщик, направлявшийся сменить своего предшественника на мостике.

— Тебя повесят, — сказал пехотинец, отличавшийся сообразительностью и оттого считавшийся здесь чуть ли не пророком.

— Нет, если ты окажешься где-нибудь в толпе, точно не повесят, — послышался ответ, произнесенный на тех же полутонах — мол, «не буди лихо». — Ты что тут делаешь?

— Не твое дело. Шел бы ты на свой благородный мостик и занимался своим делом. Боже праведный! Ни за что и никогда я не согласился бы стать сигнальщиком...

Когда на следующее утро я обнаружил моего ночного приятеля «занимающимся своим делом», а именно — стоящим на посту у спасательного буя на корме, ни он, ни я друг друга не узнали; но я обязан ему несколькими довольно забавными историями.

РАЗВОРОТЫ, ВРАЩЕНИЯ И ВОЗВРАЩЕНИЯ

На следующее утро флот занялся благородными упражнениями в тактике морского боя. Но меня слишком интересовала жизнь на моем крейсере, час за часом проходившая перед моими глазами, поэтому я не слишком вдумчиво следил за эволюциями судов. Помню только, что мы то и дело занимали различные позиции на скорости в пятнадцать узлов в толпе других крейсеров, практически неотличимых друг от друга: серо-стальных, как сама гибель, с белыми бурунами пены, расходящимися от носа, — затем разворачивались, кружились и снова возвращались на исходную.

Над более глубокими водами тяжелые линкоры танцевали величественную кадриль, а мы, своего рода легкая кавалерия, отплясывали польку на ветреном мелководье и, в точности так же, как танцоры в бальной зале иной раз переговариваются через плечо, общались с друзьями, проходя мимо и роняя с помощью флажкового кода с мостика пару-тройку совершенно неофициальных фраз. Судя по их содержанию, должен сказать, что на крейсерах служат удивительные люди.

К середине дня линкоры догнали нас, в результате чего их светлые надстройки и орудийные башни стали казаться нам айсбергами, заполонившими все морские пути. Экипажи посерьезнели, механики немного передохнули, и, по мановению адмиральского флага, после прохождения мыса Лендс-Энд наш флот был поделен пополам. Одна часть должна была отправиться вдоль побережья Ирландии к заливу Блексот, а нам предстояло свернуть к Ирландскому проливу и следовать по нему к фьорду Лох-Суилли. Там мы должны были принять на борт уголь и ждать объявления «войны». После чего нам предстояло поиграть кое с кем в жмурки в заранее обозначенном на просторах Атлантики пространстве диаметром пятьдесят морских миль. Что касается той части флота, которая направлялась к заливу Блексод, то ей также предстояло некое рандеву в определенной точке океана, прежде чем она успеет укрыться в водах залива.