Опасные пути - Георг Хилтль

— А я даже удивляюсь, доктор, как это Вы ухитрились устроиться здесь так по-домашнему, — возразил Бренвилье. — Ведь пребывание здесь продолжится не более недели.

— Я всегда охотно устраиваюсь по-домашнему, хотя бы даже на один день.

— У Вас много вещей?

— Нет. Мои инструменты, маленькая аптека, книги да кое-какие препараты вот и все.

— Вы собираете растения? — неожиданно спросил Сэн-Круа.

— Мало. Вероятно Вы подумали это потому, что встретили меня в поле? Вы подумали, что я ищу каких-нибудь экземпляров, цветущих только по ночам?

— Я предположил нечто подобное; у Вас был такой большой мешок. Положим, для растений он был немножко велик. Мне показалось, что в нем были камни.

Доктор протяжно рассмеялся, встал с места и прошелся по комнате; потом он остановился и сказал, сурово нахмурившись:

— Вы, вероятно, уже слышали про меня. Обо мне, как о многих людях, занимающихся медициной, ходят самые невероятные слухи. Правда, я питаю очень своеобразную страсть, которая почти всех приводит в ужас; но эта страсть тесно связана с моей наукой, с моим призванием. Мешок, который Вы сегодня видели у меня за спиной, содержал замечательно красивый экземпляр для моей коллекции. Надо надеяться, что наверное дадут мне время препарировать мою прекрасную находку настолько, чтобы я мог включить ее в число собранных мной предметов, потому что я именно и собираю такие предметы, которые Вы заметили в моем мешке. Поля битвы поставляют мне экземпляры для моего музея в Венеции; одним словом, господа, я собираю трупы.

Пораженные французы вскочили со своих мест. Доктор усмехнулся буквально дьявольской улыбкой. Его лицо, отличавшееся правильными чертами, исказилось гримасой такой кровожадной радости, что оба воина невольно содрогнулись.

— Хи-хи-хи! — захихикал он с веселостью безумного. — Я так и знал, что Вы испугаетесь. Но я вовсе не так страшен, как меня малюют; у меня только немножко больше познаний, чем у других учеников Эскулапа.

Маркиз и Сэн-Круа с невольным любопытством смотрели на странного человека, который, подобно коршуну, следовал за армиями, чтобы после битвы собирать на полях страшную добычу.

— Вы удивлены? — продолжал доктор. — Но почему же? Разве не вполне понятно, что врач делает опыты на трупах? Если бы мне предоставили для этого и живых людей, было бы еще лучше; но уже и из-за трупов возникают всякие затруднения. Даже турки, и те боятся и оберегают своих убитых, чтобы они не явились в рай Магомета без рук или без ног. Впрочем, когда на поле нет мусульманских часовых, можно выкрасть то, что нужно. Хотите видеть мою последнюю находку? Она хорошо сохранилась. Я выбираю, искалеченных вовсе не беру.

Он подошел к занавеске, взял свечу и отдернул парусину. Глазам французов представился страшный вид: на чем-то вроде нар лежал труп молодого воина из турецкой армии. Скальпель доктора только что обнажил важнейшие органы. Приблизившись к трупу, доктор начал объяснять своим слушателям механизм движения жизни в человеческом теле, особенно останавливаясь на деятельности сердца. Он показал им различные члены человеческого тела, препарированные им и сохранявшиеся в стеклянных сосудах, наполненных предохраняющей от порчи жидкостью. Он говорил с жаром, видимо наслаждаясь своими кровавыми и отвратительными рассказами.

Когда он, наконец, опустил занавеску, оба офицера с облегчением вздохнули.

— Ну, господа, — жестко спросил доктор, — надеюсь, моя коллекция заинтересовала вас? Не правда ли, я уже сделал кое-какие открытия? Мой взгляд глубоко проник в тело человека. Надеюсь, вы не раз сделаете мне честь своим посещением?

В эту минуту в тишине ночи прозвучал призыв военной трубы.

— Сигнал к рапорту, — сказал Бренвилье, — нам пора ехать.

Доктор схватил свечу и отворил двери.

— Смотрите же, не мешайте мне в следующий раз, когда я отправлюсь искать себе хорошенькое жаркое, — крикнул он с диким, хриплым хохотом, захлопывая за ними дверь.

Взволнованные, растерявшиеся от только что пережитой сцены, молодые люди несколько времени не могли начать разговор. Они были уже в своем лагере, когда маркиз сказал:

— Видели Вы когда-нибудь более отвратительного, более отталкивающего человека, чем этот римский доктор? Мне кажется, было бы очень недурно, если бы мы всадили пулю в его череп!

— Гм… — медленно промычал Сэн-Круа, — кто знает! Во всяком случае это — человек, который в одно и то же время может принести людям спасение и смерть. Хорошо иметь такие познания! Это — оружие безусловной важности!

— К чему отягощать себя такими предметами? Для врача это, может быть, важно, согласен, но для других людей это — опасная, даже гибельная наука. Да, пожалуй, даже и для врача!

— Вы думаете? Но почему же? Ведь должен же врач изучить человеческое тело. Какая же опасность может грозить ему от этого изучения? — спросил Сэн-Круа, жадно ожидая ответа маркиза.

— Разве Вы не заметили в препаратах доктора ничего особенного? Разве Вам не бросилось в глаза, что большая часть состояла из различных внутренностей — желудка, сальника, кишок — и что доктор с особенным жаром говорил о видоизменениях этих частей после различных опытов и даже показал два экземпляра, на которых делал пробу посредством разъедающих жидкостей, как он выразился, чтобы видеть, заметны ли такие опыты на внутренностях? Я — человек совершенно несведующий, но и мне пришла в голову мысль: если бы этот доктор вздумал стряпать такие напитки, которые могут мгновенно прекращать жизнь человека, — он был бы страшен, особенно, как враг. Ведь если такой человек захочет мстить, его жертвы заранее надо считать погибшими. Поэтому-то я и говорю, что это — опасная, гибельная наука. Не знаю, может быть, я и ошибаюсь, но этот Экзили — не простой врач, а кое-что побольше… Что если он приготовляет яды?

— “Если кто хочет мстить”… — повторил Сэн-Круа. — Да, да, Вы правы, маркиз! Это — опасная наука… Ах, вот мы уже и у главной квартиры!

Они подъехали к палатке Монтекукули, которую окружала толпа офицеров. Сэн-Круа и Бренвилье сошли с лошадей и смешались с группой товарищей.

Наступал рассвет.

IV

Битва при Сэн-Готарде

Через четыре дня после описанных событий равнина при Сэн-Готарде представляла совсем иную картину. Ряды бесчисленных палаток по обоим берегам реки исчезли; бараки были разрушены; лагерные повозки длинной линией тянулись на горизонте, далеко позади обеих армий. На равнине, подобно колосьям, колеблющимся на хлебном поле, волновались, сверкая сталью, полки христианского и нехристианского войск. Из разных мест, раздавались десятки воинственных мелодий различных национальностей; веяли знамена и бунчуки.