Разные годы жизни - Ингрида Николаевна Соколова

поникла, вздрогнула, наверно от утренней прохлады. Ступила несколько шагов в сторону дома, потом снова повернула к нам, пытаясь улыбнуться погасшими глазами. Медленно прощаясь, помахала рукой. Из-под платочка выбилась светлая прядь волос и легла на чистый высокий лоб. В эту минуту она напомнила ту юную Анку, которая мечтала отправиться в путешествие по дальним, неведомым странам.

Притихшими улицами выбрались мы из города. В туманной дымке куталось предгорье. Блеснул первый луч солнца и осветил ярким светом синие отроги недалеких гор. Словно сговорившись, мы с Николаем взглянули на белый дом, тишина которого не нарушалась ни единым шорохом, даже собаки не подали голоса. Мы почувствовали себя дезертирами, постыдно бежавшими с передовой.

ЛЮБЕЗНАЯ КАРИНА

Их всюду видели втроем. За рулем обычно сидела жена профессора — Мальвина. Ее, самое малое, восемьдесят килограммов не умещались на сиденье «Жигулей» и претендовали еще на половину соседнего места. Сам профессор, долговязый и тощий, сидел съежившись, прижавшись к дверце и неловко подобрав длинные ноги. А сзади, удобно устроившись посреди дивана, ехала Карина — маленькая, грациозная, с выкрашенными в голубой цвет волосами, похожая на верткую серебристую рыбку.

С недавнего времени друзья и знакомые стали встречать эту женщину неопределенного возраста вблизи профессора — сперва на домашних вечеринках, а после покупки машины она всегда оказывалась третьим ездоком, куда бы ни направлялся профессор: в больницу, поликлинику, с визитом к тяжелобольным, на дачу, на концерт или просто на прогулку.

Однажды в компании жена одного из врачей, не сдержав любопытства, спросила профессора:

— Простите, а кто такая Карина? Вы собираетесь взять ее в ассистентки?

— Милый, любезный человек. Недавно лишилась супруга. И мы с Мальвиной пытаемся скрасить ее одиночество. Хотя бы на время...

...В те дни, когда ее муж, подполковник запаса, внезапно заболел, Карина не на шутку испугалась. Если Петер умрет, пенсии она не получит. Для своих сорока пяти лет она прекрасно сохранилась, потому что никогда не утруждала себя заботами и тяжелым трудом. В начале войны их с матерью эвакуировали в Среднюю Азию. Продолжать там учебу она не захотела, отговариваясь плохим знанием русского языка. До войны успела окончить среднюю школу, делать ничего не научилась и считала, что это дает ей право жить на материнских хлебах, не испытывая угрызений совести. Однако в чужом городе сидеть дома ей скоро надоело, а главное — хлеб ее матери оказался очень уж скудным. И Карина пошла работать санитаркой в тот военный госпиталь, где ухаживала за ранеными ее мать.

Она обладала ловкими руками и очаровательной улыбкой. Нравилась фронтовикам. Как ни странно, одним из источников ее привлекательности был ломаный русский язык. Уже говоря достаточно хорошо, Карина очень скоро поняла, что ее пациентам нравятся смешные и трогательные ошибки, какие она допускала, буквально переводя латышские слова на русский, и она стала специально коверкать язык и придумывать такие обороты, которые вызывали в палате если и не бурный смех, то хотя бы улыбки. «Чудесная девочка», — думали о ней раненые, после окопной грязи жаждавшие чего-то чистого, ясного, по-семейному теплого.

А чудесная девочка помимо языковых экспериментов занималась еще и тщательным изучением своих подопечных. Рядовые бойцы, пусть пригожие, молодые и не очень серьезно раненные, во всяком случае те из них, кому будущее не сулило инвалидности, ее не интересовали. Она прекрасно помнила, как мать всю жизнь бедствовала, живя на зарплату отца-трамвайщика; для себя она такой жизни не хотела. Война казалась бесконечной, дороговизна достигала фантастических размеров, за гроши, что получала санитарка, немыслимо было купить такую одежду и обувь, каких требовала красота девятнадцатилетней девушки. Выручить Карину могло только выгодное замужество: муж-офицер высылал бы ей с фронта свой денежный аттестат, давал бы возможность пользоваться и другими привилегиями. Конечно, самое лучшее — найти какого-нибудь интенданта, чьей жизни во втором эшелоне не угрожала бы опасность: обеспечивая всяким добром войска, он не забывал бы и о своей жене.

К сожалению, деятелей фронтового тыла среди раненых не отыскалось. В палате лежали, прыгали на костылях или ковыляли, придерживаясь за стены, те, кто уже однажды, а то и дважды и трижды побывали в самом пекле. К ним принадлежал и командир батальона Петер, тридцатилетний капитан, у которого в спине и ногах оставалось множество мелких осколков. Карине он показался легкой добычей, но уже при первой «разведке» она наткнулась на упорное сопротивление: Петер слыл убежденным холостяком. Карина отступила, но лишь на время. От кого-то она унаследовала умение неплохо разбираться в психологии людей, но вряд ли от отца, никогда не уделявшего внимания настроениям его ближних. Карина принялась следить за тончайшими оттенками в поведении капитана. Пусть наивные взгляды и болтовня на него не подействовали. Не произведет ли впечатление забота и самоотверженность? На таких, как он, много испытавших и переживших, можно повлиять, скажем, при помощи умеренного героизма, ну, например, сдать сотню-другую кубиков крови, чтобы назавтра появиться в палате с заметно побледневшим лицом и синими тенями под глазами. А если кто-нибудь начнет жалеть ее, отмахнуться: «Стоит ли говорить... Вы больше крови пролили!»

Тем военным летом маленькая санитарка Карина еще не знала, что такое тактика и стратегия. Но психологические способности и интуиция, этот дар небес для женщины, не подвели ее. Позже, после войны, она, став женой офицера, жила с мужем в военных городках, и тогда нередко стала слышать о тактике и стратегии. Но Карина не собиралась постигать военную науку. Там, в госпитале, она стихийно приняла на вооружение такое без промаха действующее оружие, как чисто внешние, показные — ну и что с того, попробуй разберись! — самоотверженность и заботливость.

Она прожила с Петером двадцать пять лет. Он оказался настоящим спартанцем, вещи его не интересовали, к своей военной карьере он относился равнодушно. Карина разрывалась между необходимостью постоянно укреплять репутацию женщины, всегда готовой помочь соседям, бесконечно заботливой к мужу, и стремлением урвать кое-что для себя, захапать присмотренное при набегах на магазины. Учиться дальше она не захотела, специальности не приобрела. В кругу друзей ее считали медсестрой, оставившей здоровье во фронтовых госпиталях. Правда, при Петере она о болезнях не заговаривала: он-то знал, что здоровью ее ничто не грозит, временами он словно видел ее насквозь и гримасой встречал ее замечания и суждения или же отворачивался, когда она намеренно близко, задевая его телом, проходила мимо. Его проницательный взгляд пугал Карину, однако главным для нее