Королева Ойкумены - Генри Олди

Сквозь снег пробилась молодая трава.

– Спасибо, – улыбнулась Регина спасительнице. Налаживая контакт, присела на корточки, сорвала горсть нежно-зеленых травинок, протянула на ладони: – Я уверена, мы с тобой подружимся…

«Как бы еще барса успокоить? А главное, где ящер?»

Коза хмуро смотрела на угощение. Похоже, трава ее не привлекала. В янтарных, бесовских глазах играли огоньки. Наконец, что-то решив, она подскочила к Регине и больно цапнула ее тупыми зубами.

– Дура! Я тебе не капуста!

Регина пнула мерзавку ногой – и увидела, как тает снег, вянет трава, как сосны окрашиваются медной рыжиной. Небо лопнуло спелым инжиром, выпуская на волю багровую мякоть солнца, заливая внутренний мир химеры потоками зноя. Ящер – длинноногий, длинношеий монстр – вымелся из-за дерева со скоростью атакующего истребителя. Удар хвоста отшвырнул в сторону обиженно мекнувшую козу. История с барсом повторялась – устранение конкурента, прыжок на чужачку; широко, по-змеиному распахнутая пасть усажена иглами зубов…

Песнь бича – и ящер всем телом ударился о сосну.

Кавалер-дама ван Фрассен, не тратя времени даром, принялась раскручивать бич по-новой. Дрессировщик был прав: тут не до анестезии. Если эти гады кинутся все втроем… На уступ вскарабкался барс – и, не добравшись до чужачки, сцепился с козой. Ящер рискнул было повторить опыт с Региной, ловко увернулся от бича – на хитреца, не дав завершить атаку, сразу напали две другие ипостаси. Из свалки вывернулся барс, но и ему не позволили добраться до вожделенной добычи – ящер с козой мигом объединились…

«Прощайте!» – спел бич.

И враги-ипостаси остались втроем.

IV

– Моя мать – герцогиня ценольбологии.

– Поздравляю. Чем занимается ценольбология?

– Счастьем.

– Прекрасная наука. Что говорит ценольбология про гусей?

– Ничего. Зато она много говорит про ограничения, как условия для счастья. Кувшин – ограничение. Свобода – счастье. Мне кажется, одна из работ моей матери позволяет решить задачу в философском ключе.

– Я весь внимание.

– Вот: «…таким образом, функции онтологическо-гносеологических социальных ограничений заключаются в помещении человека (или гуся, как в нашем случае!) в изолированное пространство определённой парадигмы и снабжение его такими гносеологическо-методологическими инструментами познания, чтобы он не мог выйти за её границы. В этом смысле „конец науки“ (или свобода для гуся!) означает размывание научных социальных ограничений и потерю наукой своего господствующего положения…»

Когда Тераучи, не дослушав, ушел, Регина чуть не заплакала.

– Тебя зовет Старик!

Несясь через парк, взлетая на мостик, огибая махину Главного корпуса, Регина подбадривала себя надеждой. Тераучи понял свою ошибку. Цитата из монографии Анны-Марии ван Фрассен во всей полноте отражает методику освобождения гусей. Просто Старик не сразу въехал в сложную аллегорию, не до конца осознал действенность ценольбологического, истинно научного подхода – сейчас он казнится тем, что повернулся к Регине спиной…

Она добежала, и надежда умерла.

Тераучи Оэ сидел на раскладном стульчике, в окружении студентов. Регина узнала Кавабату, дежурного, который провожал ее в общежитие, и толстячка, своего соседа по комнате. Остальные были ей неизвестны. Место, выбранное Тераучи для занятия, скорее подходило для пикника. Озерцо, стайка кувшинок у берега; две ивы над водой. Пастораль. Но лицо Старика выражало недовольство – проецируясь на лица студентов, оно превращалось в испуг, а у Кавабаты щеку дергал нервный тик.

– Параноидальный свищ, – бросил Старик таким тоном, словно продолжил беседу, прерванную минуту назад. – Деструктивность внутреннего пространства аддикта. Агрессивные выделения. Опасность злокачественного перерождения.

– Комплиментарный контрперенос?

– Доминирует над конкордантным. Эмпатическая идентификация с пациентом невозможна. Что порекомендуете?

Регина ответила, не задумываясь:

– Радикальное удаление свищевого хода.

– Пломбировка свища?

– Я бы не советовала.

– Хорошо, удаляем. Сложность операции?

– Зависит от того, сколько личностных волокон захвачено свищом.

– Анестезия?

– Общая.

– Противопоказана.

– Местная инфильтрационная. Послойная «пропитка» медиального таламуса и лимбической области.

– Отлично. Кавабата, вы слышали?

Тот встал, сделал шаг вперед и поклонился.

«Благодарю за ценный совет, – услышала Регина тихий шелест мыслей сякконца. Звук напоминал шуршание короедов в трухлявом пне. – Хотя я по-прежнему считаю, что главное – хорошо зафиксировать пациента…»

«Нет, вы видели такого упрямца? – вмешался Старик. – Идиота кусок…»

И Тераучи снова заговорил вслух:

– Абитуриентка ван Фрассен, я прошу вас присутствовать при операции.

– В каком качестве? – изумилась Регина.

– В качестве консультанта. Кавабате плохо дается анестезия.

– Пси-симулятор готов?

– Симулятор? – в свою очередь удивился Старик. – Вы хотели сказать: пациент? Да, он готов.

Мужчина средних лет, сидевший на циновке рядом с Кавабатой, также встал, шагнул вперед и отвесил поклон. Казалось, он копирует недавние действия сякконца, но в остальном между ними не было ничего общего. В отличие от манерного Кавабаты, похожего на щегольски одетое насекомое, мужчина напоминал розового пупса, ради смеха наряженного в рабочий комбинезон. Щечки, глазки, ушки; носик пуговкой. Впечатление портили лишь густые, сросшиеся на переносице брови. Не бывает у пупсов таких бровей.

– Не волнуйтесь, – высоким, девичьим голосом сказал пупс. – Я дал согласие.

– Но…

– Всё в порядке. Вы позволите задать вам один вопрос?

– Конечно.

– Скажите, – пупс наклонился к Регине, задышал чаще. На щечках его вспыхнул багровый румянец, – когда вы поняли, что нравитесь мальчикам? В каком возрасте?

– Точно не помню, – Регина задумалась. – Лет в двенадцать…

– А мальчики вас преследовали?

– Н-нет…

– Подглядывали за вами? Крали ваше нижнее белье?

– Тода! – Старик погрозил пупсу кулаком. – Ты мне это брось!

Пупс скис, виновато сопя.

– Оперируем!

«Под шелухой» хрупкий сякконец оказался эстетом из эстетов. Регина даже позавидовала. Она-то, несмотря на ларгитасское происхождение, всегда вылетала по-дикарски, на природу. Кавабата же обустроил себе жилище, достойное войти в список музеев этнографии Сякко. Его дом словно весь состоял из ширм. Стены-ширмы, перегородки-ширмы, двери-ширмы; ширмы для красоты, ширмы-не-пойми-зачем, ширмы-просто-так… На их пространствах рос бамбук. На их лугах прыгали кузнечики. На их равнинах зеленела трава. «Ш-ш-ш… – шептали они, ловя нарисованный ветер. – Ш-ш-шир… мр-р… мы, это мы…»

В их воркотне струились ладан, роза и сандал.

– Нравится? – спросил Кавабата, встав справа от дверного проема. За его спиной – минута ходьбы от дома – виднелся пруд в ряске; точная копия пруда, где Старик кормил карпов.

– Ага, – кивнула Регина.

Кавабата, встав слева от дверного проема, рассмеялся.

– Ты что, никогда не оперировала «под шелухой»? – спросил он, стоя у пюпитра с набором для каллиграфии. Тонкая, детская рука – лапка богомола – потянулась к стаканчику из «лунного» оникса, выбирая кисть. – Не стесняйся, здесь все свои…

– В общем, да. У нас не было преподавателей с дипломами Сякко. Если же во время операции «летит шелуха» у анестезиолога, или, скажем, энцефалоператора…

– Ну?

– Нам рекомендовали сразу же восстанавливать «чувство реальности».

– Зачем?

Кавабата подошел к столику с инструментами. Взял ланцет, проверил его остроту ногтем. Стерильность мало заботила сякконца. Удовлетворившись качеством ланцета, он начал возиться с пинцетами и ранорасширителями. Бряканье металла тревожной ноткой вплеталось в музыку – вечную, неумолкающую музыку, дыхание храмовой территории.

– Вторичный эффект Вейса мешает оперировать.

– С чего бы это?

– Отвлекает, вносит сенсорный разлад. Галлюцинаторный комплекс; смещение приоритетов…

Здесь и сейчас, Регина понимала, как глупо это звучит.

– Разлад! – Кавабата, сидя на полу, громко расхохотался. И подложил коврик под лист рисовой бумаги: чтоб тушь не протекла на другую сторону. – Что они понимают, твои лар-ги?

– Они много чего понимают, – ответил Кавабата, доставая из шкафчика флаконы с дурманом. Движения его были скупыми и точными, как у ювелира. – Не смейся над хромым бегуном. Может быть, он – великий флейтист.

И продекламировал вполголоса:

– Любуясь цветущей вишней,Не унижай сосну.Она растет на вершине.

Все шесть Кавабат были при мечах.

Оружие хозяев не слишком удивило Регину. Куда больше ее изумил вид пациента, распятого нагишом на металлической раме. Пупс скорее походил на часть интерьера, чем на больного перед операцией. Розовый, пухлый, он часто-часто моргал и шевелил бровями. Приглядевшись, Регина обнаружила, что «под шелухой» пупса кто-то испортил. Мелкие, незаметные сразу деформации превратили «девчачью радость» в куклу из фильма ужасов. Кожа Тоды местами вспучивалась и опадала, словно под ней ползали жуки. Левый глаз стал больше правого. Одно ухо исчезло совсем. Второе покрылось чешуей. Ключицы заострились, вылезли двумя костяными гребешками. Под животом, мягким и безволосым, торчал эрегированный фаллос, достойный гиганта.