Нет кармана у Бога - Григорий Ряжский

Судья Айгуль: Ответ ваш непонятен. Кто кого уводит, увозит и куда, не имеет отношения к данному преступлению. Если только такой увод или увоз не связан с новым преступлением, совершённым вами же.

Писатель Бург: Да.

Судья Айгуль: Что да?

Писатель Бург: Не связан. Мне ничего не известно о каком-либо совершённом мною преступлении. Я прошу меня оправдать по всем статьям любого кодекса. Включая кодекс чести.

Судья Айгуль: Хорошо, подсудимый, идём дальше. Считаю, что на этот вопрос вы отказываетесь отвечать. Итак, я спросила вас, как повлиял конопляный дым растения под условно-досрочным наименованием «дурь» на ваше занятие сочинительством текстов. Как вы довели себя до понимания такого влияния?

Писатель Бург: Да, мне довелось себя довести. Но это было уже потом. А до того, с пущей степенью это проявилось на второй раз испытаний, непосредственно на живом человеке. На вас, ваша честь. К сожалению, к тому моменту, насколько мне удалось тогда зафиксировать совершенно неоспоримый факт, вы уже были лишены этой чести, и действие конопляного усилителя в каком-то смысле вынужденно скомпенсировало разочарование от обнаруженной неожиданности. У меня имеется свидетель, дядя Вадик, и я прошу его вызвать. Надеюсь, это тоже неоспоримый факт, ваша честь?

Судья Айгуль: Упомянутый вами свидетель, как указано в материалах дела, том четвёртый, страница пять, незадолго до настоящего процесса был зверски убит в колонии строгого режима, где отбывал наказание за незаконное распространение печатной продукции запрещённого содержания, растление и совращение несовершеннолетних, вовлечение их в преступное сожительство друг с другом, а также развратные действия против натурально-ориентированных малолетних граждан. Против человечности. Также в деле указывается, что в своём последнем слове подсудимый свидетель дядя Вадик проинформировал суд, что, по его мнению, жизнь надо прожить так, чтобы больше не хотелось. Так что на данного свидетеля больше можете не рассчитывать, подсудимый.

Писатель Бург: Это печальный факт, ваша честь. Дядя Вадик был неоднозначный герой. Искренне жаль.

Судья Айгуль: Вы вновь уходите от ответа. Был задан вопрос: как ваша дурь повлияла на само письмо текстов? Или, как нынче модно обозначать её же, ваша марихуана.

Писатель Бург: Если вы про творчество опять же, то отвечаю по существу. Повлияло под номерами три и четыре. В третий раз оказавшись под воздействием газообразующего раздражителя с этими интересными свойствами, мне удалось достичь. И я достиг. Он был пожилой педофил, а она юная девственница в белых гольфиках и с пальчиковыми ногтями без маникюра. Плюс школьный портфель с карманами и карманчиками. Он мучился и страдал, но открыться не смел. Это я про героя, не про портфель. При виде её он испытывал дрожь в коленях и выше колен, однако честь, достоинство и подспудный страх не позволяли ему совершить поступок. Тот самый, содеять который он всегда мечтал, но и понимал, что этого не будет никогда. И всё же он его совершил. Поступок. Но другой. Он покончил жизнь самоубийством, не в силах более сопротивляться искушению. Он хорошо понимал, что стоит на грани преступления, и сумел эту грань не переступить, остановив самого себя. А девочка так ничего и не узнала о смерти пожилого дядьки из соседнего подъезда. Они просто не были знакомы вообще. За час до того, как стали выносить гроб с телом покойного, они на пару с подружкой в очередной раз вступили в неоднократные половые сношения с двумя соседскими парнями. В попеременку на чердаке дома, в котором они проживали вместе с умершим. А в сношения вступали способом так-так, а потом так-эдак, чтобы всем всего досталось поровну. После чего все они вчетвером допили бутылку портвейна «777» и стали плеваться с крыши вниз. Кто дальше. Девчонкин плевок оказался длинней других и пришёлся как раз на лицо усопшего. Но того провожала лишь пара полуслепых старух и несколько равнодушных мужиков. Никто плевка этого так и не заметил. Не вглядывались просто. Так и уехал мой герой в смерть, с испачканным молодой слюной лицом, на пыльном автобусе с чёрной полосой на боку. Всё! Финал! В этом и состоит разгадка «Загадки интегрального исчисления». Ай да сукин Бург! Тираж не ограничен!

Судья Айгуль: Подождите, подсудимый, постойте, какой ещё «сукин»! Я попрошу не выражаться, даже про себя самого, вы в суде, не забывайтесь. На зоне будете юродствовать, а пока рано. Итак, продолжаем допрос. Что вы имели в виду под номером четыре?

Писатель Бург: Под номером четыре я имел в виду созданное мною же произведение литературы под названием «Нокаут». В период работы над ним я зафиксировал влияние газа на свой организм в самый последний раз. По существу, этим произведением я завершил этап личного становления и проставил финальную точку в ходе самосовершенствования. За тот же отчётный период успел два раза испытать так называемый творческий оргазм и многократно окинуть долину глазами горного беркута. После этого я никогда и нигде внешние раздражители больше не применял. Не было нужды. Началась пора отчуждения от посторонних примесей, которая плавно перешла в стадию укрепления чисто человеческих позиций.

Судья Айгуль: Довольно путано излагаете. Суду не ясно, какие именно оргазмы вы упомянули в своём ответе. О чём идёт речь? Что, были ещё преступления подобного характера? Означает ли это, что ваши слова суд может рассматривать как добровольное признание в совершении неизвестных следствию преступлений? Кстати, одно из них вы совершили в отношении меня.

Писатель Бург: Ваша честь, я сказал ровным счётом то, что хотел сказать. И повторю вновь. Никаких преступных деяний, которые мне инкриминируют, я не совершал. Я чист. Лично вас я отымел, находясь под влиянием дурман-травы, в незрелом и неподсудном возрасте. О чём совершенно не жалею, несмотря на вашу фригидность и бессменные трусы небесного колера. Я и сейчас готов вас отыметь, но уже с новой силой и страстью и даже без воздействия любых побудительных средств, выводящих на эту цель. Всё дело в памяти, которую вашему организму удалось привнести в моё незрелое сознание. Памяти, которая стала нетленной благодаря лично вам и мёртвому свидетелю дяде Вадику. И только в этом дело, больше ни в чём. А особый параграф кодекса я не признаю — не виноват, что вы не стали пожилой, каким стал я. В остальном только благодарен. Поступайте, как знаете, но лучше по совести. Вы юны, вы хороши собой, у вас потрясающе натянутая кожа с россыпью волшебных веснушек, свет отражается от ваших щёк, оставляя на них блестящие медальки, вы обладаете узким запястьем, длинной лодыжкой и тонкой щиколоткой, и, когда вы потягиваетесь, хрустнув тонкими косточками, несмотря на рыхлый тяжёлый низ, окружающий мир приходит в восторг, и тогда вокруг вас расцветают папайи и кокосы, и саблезубые гамадрилы осторожно берут из ваших рук вермишель с бочком и благодарно лакомятся ею, в то время как собаки, свиньи, прибрежные крабики и ленивые зебу суетятся у вас под ногами, но вы уже не чувствуете их, своих ног, потому что вы уже летите над пляжем и слышите далёкие песни, всегда под гитары, и видите огни, простые и бенгальские, и фонтаны с розовой водой, и фокусы без рук, которые получаются сами по себе, и все удивляются этим фокусам, так ловко исполненным без самого фокусника. А вы летите и ловите ноздрями аромат кокосового костра, который становится всё жарче и разгорается всё ярче, и дыма от него становится тоже всё больше и больше, дыма и огня, и песен, и звуков и собак, и океанской солёной воды, которая подбирается к вам всё ближе и ближе и, наконец, дойдя до самых ног, внезапно подхватывает вас и уносит с собой в океан… И вы уплываете спокойно, не боясь бескрайности этого солёного океана, лёжа на спине и глядя в небо, потому что там вы видите меня, и я улыбаюсь навстречу вашему взгляду. И нам обоим хорошо и спокойно, и нет больше ни у кого из нас тревоги, и нет у вас и у меня преступного умысла, как нет обвиняемых и пострадавших, как нет и самого суда, потому что вы знаете, что у вас есть я, Митя, неподсудный писатель, и я там, наверху, и я не дам океану забрать вас с собой насовсем, а прикажу ему вернуть вас вместе с приливом, когда выйдет солнце и начнётся рассвет над нашим Ашвемом. И я знаю, что у меня есть вы, бесфамильная Айгуль, и в руках ваших молот, и дух ваш молод, так куй от счастия ключи и не морочь присяжным голову надуманными обвинениями в мой адрес. Я без тебя, можно сказать, задыхаюсь, а ты, сука, дышишь ровно и без хрипоты в прокуренных дурью лёгких. У меня всё, ваша честь. Ваш Митя Бург!

Судья Айгуль: Подсудимый, попрошу не тыкать и не хамить, вы в суде. И сразу три встречных вопроса. Кто такой Ашвем? Вы уже второй раз упоминаете его имя. Какова его роль в совершённом вами преступлении? И чьи трусы голубого цвета вы имели в виду в вашем новом признании?