Лесовичка - Лидия Чарская

— Ну, ладно… Давайте… Спасется Ларенька от иночества, славно будет; не спасется — нагорюемся, наплачемся после… А пока не будем портить праздника, — произнесла умышленно весело, наскоро вытирая слезы, еще блестевшие на глазах, Линсарова.

— Глядите, девочки, Змейка кружится!.. — послышался чей-то возглас.

Девочки живо обернулись. Все, даже печальная Лариса, на мгновенье позабыли свое горе. Любопытством и оживлением зажглись молодые глаза.

Посреди спальни, разметав косы вдоль спины, кружилась Змейка. Ее белая сорочка до пят, распущенные волосы, бледное, возбужденное лицо и странно вдохновенным экстазом горящие зеленые глаза — все поражало в Змейке.

Сначала Зоя Дар кружилась тихо, плавно. Но вот быстрее и резче с каждой секундой становились ее движения. Рассыпались пушистым сиянием пепельные кудри, зеленые огни, сверкая, переливались в огромных, неимоверно расширенных теперь глазах. Змейка Дар вертелась, как волчок, вся тонкая, гибкая, недаром носившая прозвище змейки. Мелькали кудри, мелькали белые ножки, тонкое, побледневшее личико и глаза, зеленые русалочьи глаза…

Она остановилась неожиданно, быстро, прежде чем кто-либо из присутствующих мог ожидать этого, и тяжело дыша, смотрела на всех, никого не видя, красивая, но бледная и словно недовольная чем-то.

— Сейчас начнет пророчествовать! — и Лариса первая бросилась к ней.

— Скажи, Змейка, буду я монахиней?

— Нет! — глухо и хрипло сорвалось с уст Змейки.

— А я? — спросила Игранова, выступая вперед.

— Нет! Тебя ждет счастье.

— А я? — и маленькая Соболева выглянула из-за спины Ларисы.

— Ты… ты уйдешь от нас Христовой невестой. Через год, нет, больше, через три года, — с усилием роняла Змейка.

— А она? А она? А Ксаня?

И десятки рук выдвинули вперед лесовичку.

— Она… она… — Змейка сделала невероятное усилие над собою, чтобы договорить задохшимся голосом: — она найдет еще в жизни самое дорогое! Са-мо-е до-ро-го-е!

И повалилась, почти лишившись чувств, на кровать.

— С ней всегда так: покружится-покружится, предскажет, а потом ей дурно… — таинственно сообщила Лариса Ксане. — Дайте ей выспаться хорошенько, — повелительным тоном приказала она остальным.

— Девочки! Да что же это? Идите есть, милые. Паштет из щуки прислал тятя, просто объедение.

И Машенька Косолапова, с вымазанной каким-то удивительным грибным соусом рожицей, словно из-под земли выросла перед всеми.

— И правда, пировать пойдемте! — подхватила Игранова, довольная уже одним тем, что ее королеву не ждет иноческий клобук, по словам прорицательницы Змейки.

Составили несколько ночных столиков рядом, покрыли их салфеткой, расставили яства, и пир начался.

— Девочки, милые! А ночь-то сегодня какая! В эту ночь всякая нечисть на землю сходит и бродит между людьми, — таинственно сообщила Юлия Мирская, тщательно очищая мандарин.

— Ну, вот еще! Вы со своей Уленькой чего не выдумаете! — с набитым паштетом ртом отозвалась Игранова.

— Эта ночь великая! В эту ночь Христос родился! — певуче произнесла Соболева, повергнутая предсказанием Змейки в какое-то сладостно-печальное настроение.

— В эту ночь страхи рассказывать принято, — отозвалась Паня Старина.

— И то, девочки, давайте рассказывать… — предложила, внезапно оживляясь, королева.

— Давайте, давайте!.. А только кому начинать? — зашумели кругом девочки, большие охотницы до всяких «страхов».

— Маркиза пусть начинает! Начинай, Иннуша! Что это ты от всех удаляешься? Расскажи!.. Ты говорить хорошо умеешь, как взрослая… послышались молящие возгласы монастырок.

Серебряная головка маркизы отпрянула от окна. Всегда тихая, задумчивая девочка и теперь осталась верна себе. Отделившись незаметно от пирующих подруг и прильнув к стеклу своей оригинальной серебряной головкой, она смотрела на небо, на яркую, огнистую Вифлеемскую звезду.

— Расскажи! Расскажи, маркиза! — пристали к ней девочки.

— Да что же рассказать вам, душенька? — прозвучал ее кроткий голосок. — Лучше о княгинином спектакле да о елке поговорим. Ведь не за горами то и другое. Вот заставят нас роли учить… Поведут нас на репетиции… Наступит вечер… Елку у княгини зажгут… Гости съедутся… И мы играть будем опять то, что княгиня выдумает… Про Юдифь и Олоферна или про Агарь в пустыне…

— Нет, Юдифь и Агарь раньше были… Теперь про Руфь или про Исаака будет! — поправила ее Линсарова. — Ну, да это после узнаем… Лучше ты что-нибудь расскажи нам, Инночка.

Маркиза задумалась, поникла серебряной головкой. Что-то странное, неуловимое промелькнуло в ее лице. Морщинки набежали на ее детски серьезный лоб и придали лицу еще более недетское выражение.

— Хорошо, — произнесла она, — расскажу вам, слушайте.

И бесшумно опустилась в круг затихших подруг.

Мама с маленькой Инночкой жила на самом краю города, там, где кончались последние ряды толкучки (рынка) и где тянулись большие сараи, когда-то служившие для склада дров, теперь обветшалые, старые, никому не нужные. Отец Инны был сторожем прилегавших к этим сараям провиантских магазинов. Жили они только трое: папа, мама и Инночка. Папа служил раньше в управляющих у одного помещика, но помещик разорился, и Инночкиному папе предложили место сторожа. Он его и взял. Тем охотнее взял, что давало ему это место небольшой домик на самом краю города, состоящий из двух комнат: одной наверху и одной внизу с прилегающей к ним крошечной кухней. В версте от домика шумел лес. До города было тоже с версту, если не больше. Домик стоял в глухом месте, и люди часто говорили, что надо оставить сторожу это жилье, что неспокойно в лесу, что там «пошаливают». Но сторож все не решался покинуть уютную избушку и перевезти больную жену (мать Инночки давно страдала сильным ревматизмом) в какое-нибудь сырое подвальное помещение в городе. На более удобное и гигиеничное у них не хватало средств. Маленькая семья жила тихо, мирно и уютно. У них были накоплены кой-какие деньжонки, и они не терпели нужды. Безбедно и славно жилось.

Был сочельник. На дворе гулял крещенский мороз. Папа еще засветло уехал в город за покупками и заранее предупредил жену и дочь, что заночует там, а рано утром вернется. Караулить за себя попросил своего кума. Кум взял ружье и пошел обходом. Но наступающий ли праздник соблазнил его, или просто стужа прогнала, только он к десяти часам очутился в городском трактире.

В маленьком домике и не подозревали этого.

Мама и Инночка мечтали о том, какие подарки и гостинцы, какую елочку принесет из города папа. Больная мама лежала в постели, десятилетняя Инночка приютилась, как кошечка, у нее в ногах, и обе тихонько разговаривали в маленькой комнате второго этажа. Потом мама задремала. Инночка, почувствовав голод, спустилась в кухню, находившуюся внизу. Там она открыла дверцу шкафа, чтобы утолить свой голод оставшимся от обеда пирогом.

Вдруг легкий шорох привлек ее внимание. Инночка прислушалась.

«Неужели папа из города?» — мелькнуло в ее мыслях.

В сенях раздались шаги. Кто-то шаркал ногами и тихо разговаривал. Но это не были шаги отца, не был его голос. Голоса, раздававшиеся за дверью, были хриплы и глухи. Инночка замерла на месте, вся обратившись в слух. У отца был ключ от входной двери прямо в кухню через маленькие сени, которые не замыкались, а только притворялись на ночь. Если б это был отец, он бы «просто» вложил ключ в замок и вошел. Но «тот» или «те», что шептались за дверью, как видно, не имели ключа. Значит, это были чужие. Может быть, воры, разбойники, что «шалили» в ближнем лесу. При одной мысли об этом острый, колючий холодок пробежал по телу Инночки. Кровь леденела в жилах…

Страхи ее оправдались. Отмычка заскребла о замок. Кто-то надавливал ее извне со страшной силой. Инночка с ужасом схватилась за голову. — «Сейчас они ворвутся сюда, найдут и конец!.. Смерть им обеим, ей и маме!» — Не помня себя, она кинулась было из кухни предупредить мать об опасности. Но в ту же минуту замок отскочил, и дверь с грохотом растворилась. Девочка едва успела юркнуть за огромную, широкую водяную кадку, стоявшую в углу кухни… «Они» вошли. Их было двое. У обоих было по огромному ножу в руках. Беспорядочные костюмы и отвратительно-порочные лица обличали в них вечных бродяг.

— Ну, Кнопка, ты пошарь в соседней комнате, там, видал я в окно, стоят у них сундуки с одеждой и деньгами, а я здесь пошарю. А после того поднимемся наверх, скомандовал один из бродяг хриплым голосом.

Волосы дыбом поднялись на голове Инночки.

«Наверху мама… Они убьют маму!» — мысленно прошептала Инночка.

Стон отчаяния вырвался из ее груди.

— Никак здесь есть кто-то! — шепнул первый оборванец другому, и оба насторожились.

— Ты бы пошарил по углам, дядя Семен! — произнес тот, кого звали Кнопкой.