Безмолвная ярость - Валентен Мюссо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы пьем, и моя добровольная помощница что-то замечает в моем взгляде.
— В чем дело? — спрашивает она, глядя на меня с участием.
— Ничего, я просто размышлял…
Мы молча ждем, пока кто-нибудь примет у нас заказ.
— Вы никогда ничего не подозревали о прошлом матери?
— Нет, хотя, возможно, я просто не хотел ничего видеть. Конечно, можно отмотать историю назад и заметить мелочи, способные вызвать у нас подозрения… Моя мама всегда держалась со мной отстраненно, впрочем, как и со всеми остальными. Сегодня я понимаю, что она никогда не была по-настоящему счастлива.
— Наверное, вы очень страдали.
— Я ничего не осознавал. Когда не с чем сравнивать, все кажется нормальным. Возможно, именно поэтому я никогда особо не задумывался о своей семье. Полагаю, большинству людей показалось бы безумием, что я так мало знал о женщине, которая родила меня на свет.
— Вы единственный сын, Тео?
— Нет. У меня есть брат Камиль. Именно ему было труднее всех. Камиль очень талантлив, у него настоящий дар к рисованию: он унаследовал художественный талант нашего отца.
— Не стоит так себя принижать.
— Это чистая правда. Камиль мог бы сделать блестящую карьеру, но очень рано пристрастился к наркотикам и погубил себя…
— Очень вам сочувствую.
— Не представляете, как это тяжело… Мне всегда казалось, что жизнь оказалась ужасно несправедлива к нему.
— Все мы платим долги прошлого: трудно прожить собственную жизнь, не повторяя существование родителей.
— Вообще-то, Камиль — мой единокровный брат. Нина — его мачеха, хотя мы прожили часть нашего детства под одной крышей.
— По большому счету это ничего не меняет. Ваш брат, видимо, острее реагировал на скрытность вашей матери. Секреты разрушительны не из-за того, что они скрывают, но из-за беспокойства, а порой и страха, который вызывают у родителей. Эта тревога может передаваться из поколения в поколение, как призрак, который будет появляться и действовать внутри нас, даже если мы этого не осознаём. Ну вот, теперь я изображаю психолога…
Я улыбаюсь.
— Полагаете, «призраком» Камиля может быть дом Святой Марии, даже если он ничего не знает об этом месте?
— Его… и вашим тоже, Тео. — Марианна делает паузу, чтобы отпить глоток сока. — До какого возраста он жил с вами?
— До восьми лет. Потом уехал к тете, сестре нашего отца, которая поселилась на Лазурном Берегу.
— Значит, он был не так уж мал… К восьми годам личность ребенка продолжает формироваться. Во время учебы я много работала над психогенеалогией, передаче травм из поколения в поколение. Не знаю, связано ли плохое самочувствие вашего брата с домом Святой Марии, но в одном уверена: невысказанное мешает нормальному психическому функционированию личности, и что долго хранимая тайна наносит гораздо больший ущерб, чем правда, какой бы жестокой она ни была…
Я указываю подбородком на фасад отеля.
— Вы действительно верите, что моя мать могла бы рассказать о том, что пережила здесь, когда мы были еще детьми?
— Нет, конечно, это было бы немыслимо. В любом случае хорошего времени для такой информации никогда не бывает. Но дети догадываются, что родители что-то от них скрывают… Вы могли бы не наткнуться на эту фотографию, а раз нашли, то не случайно: вы искали ответы на вопросы и задавали их себе не только последние нескольких дней, вопреки тому, во что вы, кажется, верите.
Марианна права. Я всегда знал, что с нашей семьей что-то не так, но в течение многих лет верил, что только ранняя кончина отца была причиной состояния Нины.
Телефон Марианны, лежащий на скатерти, издает легкий звон.
— Не обращайте на меня внимания, ответьте, — говорю я.
Она быстро просматривает сообщение и кладет телефон на стол, слегка раздраженная.
— Это няня моей дочери. Она подвержена всяческим страхам и держит меня в курсе любых событий. Сначала я была довольна, но теперь это становится немного обременительным.
Я пытаюсь скрыть разочарование не столько из-за того, что у нее есть ребенок, сколько из-за того, что она состоит в отношениях.
— Как ее зовут? Вашу дочь, не няню.
— Эмили… Дань уважения Эмили Бронте. «Грозовой перевал» — мой любимый роман.
— Мне тоже очень нравится и эта книга, и это имя. Сколько ей лет?
— В мае исполнилось три года.
Мне нужно узнать больше о Марианне, даже если придется лезть в ее личную жизнь. Я никогда бы не подумал, что эта поездка в Швейцарию приведет меня к такой женщине. Почему потребовалась трагедия, чтобы наконец встретить ее?
— Значит, вы замужем?
— «Значит»? — повторяет она, забавно надув губы. — Вам не кажется, что это чуточку старомодно, Тео? Наличие детей не означает, что мы в браке… На самом деле мы с папой моей дочери расстались, хотя юридически все еще женаты, и Дюссо — не моя девичья фамилия.
— Извините меня за нескромность.
— В этом нет ничего плохого… Я надоела вам своими расспросами. А вы женаты?
— Был. На очень хорошей женщине. Мы познакомились в США.
— Она американка?
— Нет, француженка-эмигрантка. Между нами все шло гладко, но…
— «Гладко»? Вы говорите о вашей паре, как о швейцарских часах.
— Может, поэтому все продлилось так недолго.
Похоже, мое замечание ее позабавило — и подтолкнуло к откровенности.
— Сначала я очень переживала из-за расставания со Стефаном, отцом Эмили, но сегодня считаю, что нет ничего драматичного в том, что этот брак не длился долго. Чем дольше я изучаю прошлое, тем больше убеждаюсь, что нам повезло жить в такое время, как наше. Я не выношу людей, которые продолжают утверждать, что раньше все было лучше. — Она поворачивается к фасаду отеля. — Вы можете себе представить, какой была жизнь во времена подобных институтов… Пары вели совместное существование, только если подчинялись условностям лицемерной морали. Я уж не говорю о наших правах — я имею в виду женщин. Нельзя сказать, что Швейцария была в авангарде феминистской борьбы… Вы во Франции справились лучше.
— Неужели?
— Вы знаете, в каком году женщины в нашей стране получили право голосовать?
— Нет.
— В тысяча девятьсот семьдесят первом. И только в семьдесят восьмом им была предоставлена родительская власть над детьми. Можете поверить?
— Знаете, женщинам во Франции только в шестидесятых годах было разрешено открывать банковский счет и работать без разрешения мужей, поэтому…
Марианна снова улыбнулась. Мне нравится ее солнечная открытая улыбка, но это длится недолго: лицо принимает серьезное
