Король утопленников - Алексей Цветков

— Весь мир — это сообщения, — процитировал Шрай модную чушь.

И они запели вместе с радио известную песню:

И что-то говорит вода в трубе,

Но только не тебе, не нам, не мне!

Но что-то говорит самой себе,

И значит не твоя вода в трубе!

А спев, пожали друг другу руки и дружно сказали «НЕ». Был у них такой маленький обряд.

— Знаешь, каковы мои планы до тридцати трех лет? — поделился Шрай. — Я рассчитываю на литературный успех. Если не выгорит и в тридцать три никакого успеха не почувствую, займусь с головой более ощутимым — политика, аналитика, собственное издательство. К сороковнику станет ясно, насколько это получилось и нравится. Если не очень, уйду в какую-нибудь коммуну-монастырь, вокруг которой пейзаж покрасивее, подальше от города, буду там руками работать и вести бортовой журнал.

— Ты не останешься там, вернешься, это будет просто реабилитационный центр для неудачника, — сказал Глеб.

— Ну тогда сделаюсь культовым бомжом с гаремом из первокурсниц, вчера приехавших в Москву.

Сказав про первокурсниц, Шрай перенесся в институтские дни, когда он ушел из дома и жил в общежитии, незаконно попадая туда через второй этаж. Много занесенного табачным пеплом бетона, сквозняков и мутных стекол, за которыми гудроновые крыши в снегу. На рассвете полагалось вылезать на гудрон и танцевать на краю музыку, игравшую только в твоей голове. Несчастных и счастливых любовей там было много, невсерьез задетых лезвием вен, наигранных обмороков, расстроенных гитар, запаха жареной селедки, которую из года в год бросали на сковородки общей кухни студенты-латиносы, несмертельных венерических болезней и первых компьютерных вирусов, академических отпусков, антидепрессантов, которые сходили за наркотики, потому что про наркотики все больше говорили, читали, писали, чем пробовали. Короче, всего того, что должно быть на полке «студенческая юность» в жизни и голове обывателя с дипломом. Было ли там лучше, чем здесь-сейчас? — спросил себя Шрай и мгновенно ответил — нет, там было столь же отвратительно, как и здесь, такой же играл внутри минорчик, и эта отвратительность по-прежнему заставляла сочинять нечто другое и занимательное.

На сайте бесплатных объявлений Глеб заметил одно только слово: «Жужжу» и длинный телефон. Набрал. — Хотите, чтобы я пожужжал? — спросил бархатный баритон.

— А зачем по-вашему я сюда звоню?

— Предупреждаем, наша услуга платная, если вы согласны, дождитесь сигнала.

— Я звоню из офиса друга, — признался Глеб.

И после смачного щелчка он услышал ровное и задумчивое ЖЖЖЖЖЖЖЖЖ

Как решетка парка, если записывать. Глеб подождал и решил, что все-таки это фонограмма. Невозможно жужжать так долго без вдохов и выдохов. И выключил трубку с чувством, что его одурачили.

Снова рецензия Шрая на выдуманный фильм:

Кто мне подскажет название и режиссера? Сто лет назад смотрел в случайном кинотеатре, зайдя в него просто от опьянения Европой, куда попал впервые. Жена-иностранка взялась переводить на родной язык прозу своего средне известного мужа. Писатель получал премию за премией и контракт за контрактом. Уже даже был выдвинут на Нобеля, когда выяснилось, что жена, чем дальше, тем сильнее все перепридумывает в его рассказах и романах. Вначале она выбрасывала и вставляла от себя только отдельные фразы, потом счет пошел на абзацы, страницы, главы и в последнем переводе, собственно, и заинтересовавшем Нобелевский комитет, от авторской версии сохранился лишь заголовок, названия частей да имена героев с их кое-какими необязательными чертами. Жюри всех полученных премий во избежание конфуза и скандала предлагали отныне считать семейную пару авторской, давать над текстами две фамилии. Но тут возмутился муж-писатель, он никогда бы не согласился на то, что сделала с его прозой «самоуверенная переводчица», и никакими премиями его не купить. Узнав о переменах, случившихся внутри своих книг, то есть прочитав их в обратном переводе, писатель совершает попытку уйти из жизни и надолго попадает в больницу. Слава такой ценой оказалась ему совсем не нужна, а оригинальные версии никто ни награждать, ни читать, ни даже просто переводить не торопится. Оригиналы смотрятся как идиотский вариант подделок. Что за финальные слова он говорит жене по телефону, сбежав из больницы и взяв билет черт знает куда?

Это комедия, если только зал правильно реагировал. Там все построено на экранизации кусков из этих самых мутирующих романов. Герои вдруг выясняют, что у них поменялись адреса, цвет волос, прошлое, манеры, цели и наклонности, и им в каждой новой, все более «переписанной» сцене приходится быстро привыкать к своей измененной личности, внешности, положению. К тому же отдельные неуместные детали мебели или пейзажа остаются от старой версии: стулья-призраки, служанка, восклицающая не на том языке, газета с невозможным заголовком — от них приходится избавляться постепенно. В этом весь хохот. Вуди Аллена и Монти Пайтон не предлагать. Это точно не они, слишком просто, я уже проверял. 10

Никто не считал, сколько впечатлительных москвичей видели падающий потолок дома в своих спящих головах этой ночью.

Алена видела индейцев. Они зовут ее к своему костру. Костер у них говорит, и эти слова сплетаются в песню. Песню о том, что костер нужен, чтобы вырастить из золы особые цветы.

Песню поет в своем сне человек, отославший шарик. Джон просто протянул ему гитару и предложил: «Сыграем?» Музыка изгнала мучителей, и они больше не шевелят колено.

Спящий Глеб вглядывается в старые снимки. Оттуда на него щерятся только мордочки приматов. Они вот что сделали! — уважительно дивится он. — Заменили прежние лица своими на всех моих фото! Это значит, они согласны с предложенной переозвучкой! Поет телефон. Глеб отвечает. «Даже актеры всех фильмов согласились!» — говорит ему в ухо щекотный обезьяний голос.

Спящий Шрайбикус открывает папин словарь и не находит там ни одного знакомого слова. Эта новость очень смешит, и он, хохоча, читает неизвестные слова.

В своем сне политический мальчик идет по условному городу, мрачно обращая в руке ключи от квартиры, как нунчаки. Он знает, что будет, стоит ему повернуть звенящую связку в сотый раз.

Люди вокруг него и по всей улице пропадают, но свет и воздух не могут заполнить их мест. Нужно осторожно пробраться среди темных замерших человекообразных пустот. Он боится заблудиться в толпе этих неузнаваемых статуй, слепленных из ядовитого вакуума. Особенно трудно красться там, где они были группами и образовалась пористая крупная спрутная многоглавая гроздь недвижимой темени.

Спящий Дима Ург видит себя входящим в офис с классическим чемоданом долларов в руках. Щелчок замками и под крышкой открывается бездонная шелковая тьма. Пепел бывших денег.

В чемодане, пока Дима нес, начался и кончился пожар, но об этом не знала ни одна живая душа. Дима развратно погружает туда руки и дебильно улыбается. Еще тепло. Этими руками он сможет сказать за всех, втирая валютный пепел в стены и читая проступившее.

Сны поставляет им Зажмуренный.

Зажмуренный садится за стол. Слева от него стопка белых листов. Один он кладет перед собой. В правую руку берет карандаш, а в левую ластик. Целый час непрерывно пишет правой, а левой тут же стирает. «Исписав» лист, показывает его своей несуществующей аудитории. Его глаза усердно закрыты и поэтому он не знает, есть ли кому показывать, и есть ли показывать что? Ластик реальности послушно убирает каллиграфию сновидений. Зажмуренный — автор всех сообщений. Он решает, чем завтра Глебу заняться.

Пятно 1

Какова вероятность вот чего: Майкл получает «акуловские» тексты и некая сила сквозь них видит главные твои события и мысли, а потом это все вываливает на сайт, бомбящий тебя ссылками?

Ссора. Залп подъездных дверей выбрасывает в ночь заплаканную женщину. Через меньше чем минуту за ней оттуда же появляется встревоженный мужчина. Ее муж.

— Оля? — кричит он нетрезвым, призывающим бабу к порядку, голосом. — Оля! Оль?! — появляются нотки всепрощения. Хотя жену его зовут Лена. Другое имя он кричит, чтобы завтра соседи не знали, кто ночью шумел. Но все равно поймут, голос-то всем в доме знакомый. Лена стоит за сиренью и тихо плачет. Ей обидно, что он, мерзавец, зовет ее чужим именем, как во сне, и противно, одновременно, что соседи завтра станут щуриться, уже впутаны сюда по-любому.

— О-ля! — орет муж до тех пор, пока не замечает ее и тогда подходит, обнимает за плечи, ведет назад, спать. Подчиняясь, Лена думает про горький, если жевать, сиреневый лист. Помнит такой вкус с детства.

Может, так оно и начинает действовать, это пятно, стоит тебе только отозваться на не свое, чужое имя? Кликнуть по нему, увидев, как стрелочка в экранном небе превращается в ладошку с указующим пальчиком, в «манипулу», выражаясь по-древнеримски.