Семя скошенных трав (СИ) - Далин Макс Андреевич

Он посмотрел на меня укоризненно:

— Думаешь, люди отдадут детей нам?

— Люди?! — возмутился я так, что никакой Станиславский не усомнился бы. — Это какие такие «люди»?! «Люди» на Эльбе — это мои люди! «Люди» — это я. Я решаю. И нечего делать драматическое выражение лица! Да! У нас с вами ещё вагон дел. Улажу на Земле — и заберу отсюда вас всех.

Хэлга смутился, а я дожал:

— А будешь распространять тут уныние — я не посмотрю, что ты сейчас не носишь форму! Отправлю чистить кондиционеры или водяные фильтры не в очередь, чтобы времени на глупости не было — будешь знать! Развели тут слякоть, взяли моду…

И он поверил, а у меня чуть отлегло от сердца.

Остальные пришли встретить модуль и проводить модуль — и по их лицам надежда скользила, как солнечный зайчик: то появится, то исчезнет.

Я видел: им не хочется меня отпускать. И мне не хотелось, чертовски не хотелось улетать от них. Я дико боялся вернуться к атомному пепелищу.

Можно подумать, этот огонь будет разбирать, где шедми, а где земляне, где военные, а где гражданские… Все мы в дивном новом мире после великой победы — лишние…

Как говорил древний поэт: «Лицом к лицу лица не увидать — большое видится на расстоянье». А я много лет работал на таком большом расстоянии от Земли, что уже хорошо рассмотрел её лицо. В интересных подробностях.

Со мной летели Аня Голуб, Бэрей из Лэхи, Рубен, Андрюша, другая Анечка, Потоцкая, и Гэмли с острова Суа через Шерайа. Педагог, врач, акушерка, комконовцы и этнограф. Ну и на Земле нас должны были встретить Юлик и Алесь. Воины света, так сказать. Стая голубей мира.

И от ожидания чего-то очень скверного у меня горячим и душным обручем сжимало сердце. До боли.

Воропаев, глава КомКона, принял меня одного. И с порога взял тон разноса подчинённого:

— Вадим, ты не мог бы объяснить, в чём дело? Как получилось, что Демидов сперва связался с Эльбой, уже потом доложил мне, а в Оборону вообще не подумал сообщить? И как получилось, что ты отправил к этому их «Форпосту» своих людей раньше, чем мне вообще стало известно об этих детях? И твои… «мальчики»…

Я улыбнулся и пожал плечами:

— Ну что ты, ей-богу, Самуил Георгиевич! Демидов — мой студент, пусть и бывший. На автомате, на автопилоте… Куда обращаться по поводу пленных шедми? На Эльбу. Всё ведь логично, правда?

— В обход руководства?

Я опять улыбнулся.

— Да, двоечник, двоечник. Ему все кураторы КомКона — руководство… Да там у них, на Эльбе, и транспорта-то своего нет — видишь, подкинул попутный грузовик какой-то, удивительно, как они его уговорили… я уж замолвил за пилота слово, мол, по особому заданию КомКона…

Воропаев запыхтел:

— Слушай, Вадька, ты не устраивай мне тут клоунаду! Ты, кстати, в курсе, что в КомКоне тебя зовут Великим и Ужасным? Интересно, с чего бы — с твоей цирковой манерой?

Я рассмеялся в стиле «хе-хе, начальство шутит»:

— Студенты, Самуил Георгиевич. Когда ещё курс в Этнографическом читал, какой-то умник всем показывал антикварную книжку «Волшебник Изумрудного города», с картинками, бумажную ещё — и они придумали, что я на Гудвина похож. Ну — дети…

— Ладно, — фыркнул Воропаев. — Хорош мне мозги пудрить! Это ты им разрешил пустить информацию в Сеть и дать ВИДу? Почему я всё узнаЮ последним?! Когда ВИД уже вовсю крутит этот дурацкий ролик?!

Я виновато вздохнул:

— Да брось, Самуил Георгиевич, школярская выходка. Ты думаешь, эти мальчишки мне сказали? Нет, и не подумали. Они и меня поставили перед фактом. Там у них этнограф, ещё буквально птенчик, так у него интрижка с журналисткой ВИДа — ну они и…

— Ты что, издеваешься? — хмуро спросил Воропаев.

— Что ты, Самуил Георгиевич, господь с тобой. Если бы я издевался, сказал бы, что они сюрприз тебе хотели сделать.

Воропаев откинулся на спинку кресла. Злился и был здорово раздражён.

— Вот откуда ты такой шут?! С тобой вообще можно говорить серьёзно? Ты хоть понимаешь, что они наделали? И как теперь настроены военные?

Я улыбнулся.

— Я понимаю. Ещё бы мне не понимать. Если бы мои озорники не раззвонили всему свету про эту злосчастную станцию, то сейчас её бы уже и не было, верно? Много ли ей надо? Ресурс-то выработан, и боеприпасов нет. Бац-бац — и в точку. А теперь надо решать, что делать, правда? Не просто геморрой, а прямо-таки полная задница больных зубов, правильно я говорю? Потому что надо выглядеть хорошо, а уничтожить этих несчастных детей после такого фатального геноцида — это уже немножко плохо, да?

Воропаев смотрел на меня мрачно.

— Сам же всё понимаешь…

— Точно — всё? — удивился я. — А мне кажется, что ничего я не понимаю, старый я дурак. Я, например, никак не могу понять, куда делись все остальные дети Шеда. Было бы очень логично отдать их мне, правда? Зачем бельки военным? Но мы ни одного не получили. И от союзников никаких официальных заявлений о детях не слышно, вот ведь удивительное дело! Шедми с детьми не расстаются — среди пленных обязательно оказывались дети или подростки. Взрослые сами умрут, но детей спасут — ты-то знаешь шедми, верно? Так где же эти спасённые?

Воропаев молчал.

Я включил ВИДпроектор и выбрал служебный канал. Вызвал кадры из сохранённой записи.

— Это — наше северное побережье, да? Точные координаты не указали, но можно кое о чём догадаться. Здесь нашли труп девочки-шедми, беременной на пятом месяце. Как она сюда попала, Самуил Георгиевич? Я не спрашиваю, заметь, от чего умерла. Я могу предположить: от чего угодно. Тут абсолютно чуждая ей среда, она могла просто попытаться что-то есть и жестоко отравиться. Но попала-то на наш берег — как?

— Сбежала? — предположил Воропаев.

— Откуда?

— Не представляю, — отрезал он, багровея шеей.

— А среди союзников, — сказал я, закрывая голограмму и открывая другую, — ходят идиотские, но упорные слухи о каких-то небедных штатниках или европейцах, которые пытались сделать из бельков домашних любимцев. Мне даже фотки попадались… что-то вот такое…

— Дурной монтаж какой-то, — буркнул Воропаев, не взглянув.

— И наконец, — сказал я, открывая ещё один кадр. — Ничего не утверждаю. Может, на дамочке и песцовое манто. Или вообще искусственный мех. Но сам факт вот такой имитации…

— Ты уже не знаешь, к чему прицепиться, — сказал Воропаев устало. — К вражеской пропаганде, к слухам каким-то, сплетням… Что за ерунда? Дисциплина есть дисциплина…

— Не знаю, — признался я. — Ничего не могу понять, видно, старею уже. Не понимаю, к чему всё идёт. Не понимаю, почему Оборона не хочет просто отдать нам эту несчастную станцию. Какие там могут быть военные тайны в такое время? И к чему эти ток-шоу, в которых кто-то всё время настаивал на невозможности ассимиляции, на невозможности любого контакта с нашими сиротами… чуть не зоопарк в обсуждениях предлагали. Виварий. Чтобы присмотр военных выглядел на этом фоне гуманнее? Очень, знаешь, показательно, что никто не возмутился, когда об этом зашла речь… Но зачем военным эти ребятишки? И почему мы все должны молчать о них? Что именно должно выглядеть благостно и лепо?

— Шед союзником Земли бы никогда не стал, — сказал Воропаев невпопад. — Самый большой прогресс в отношениях — они бы нас с трудом терпели. Нам надо, чтобы в Галактическом Союзе были выскочки, которых тошнит от людей?

— А! — воскликнул я радостно. — Нам надо, чтобы тошнило ВЕСЬ Галактический Союз! Отличный, отличный план…

— Прекрати кривляться! — рявкнул Воропаев. — Не делай вид, что всё это — игрушки! Шед был врагом Земли, он вёл агрессивную политику, которая привела к войне. Это и Галактический Союз признал. И эти твои… тюленята — угроза нашей безопасности, до сих пор. Или ты уже научил их любить людей?

Я развёл руками:

— Да я бы научил, легко. Мне военные мешают. И руководство. Мы же с тюленями под одним зонтиком ходим — под будущим атомным грибком… Я не прав?

— Помощи от руководства КомКона — не жди, — сообщил Воропаев с отвращением. — Разбирайся сам. Посмотрим, что ты скажешь на Мировом Совете и какими словами им будешь объяснять.